Володька шёл свататься, а вернее официально просить согласия на свадьбу у родителей своей невесты.
Оля попросила его — с собой никого не брать и все обычаи типа «товара и купца» категорически отбросить, так как мама этого терпеть не может. С Олей они знакомы уже два года и между собой давно решили, что после окончания военного училище, где учился Володька, они поедут к нему в деревню и там сыграют свадьбу. Оля закончила Педагогический институт и ей была предложена работа в Москве. Перебраться из маленького городка в столицу была её мечтой, но любовь была сильнее и она выбрала любимого Володю и готова уехать с ним на край света. Оля была единственной дочерью у родителей, и конечно, они желали ей супруга достойного, интеллигентного, перспективного, чтобы их девочка не знала нужды в будущем. Володю они не воспринимали в качестве жениха, считали его неотесанным деревенским мужланом и за глаза часто его называли солдафоном. Но и дружбы с ним своей дочери не запрещали. Думали — ладно, окончит училище, уедет и все забудется. Володьку у себя дома они за все время видели раза три, но и этого хватило, чтобы составить о нем мнение и оценить парня. Если бы это мнение они выразили вслух Володьке, он бы, бедный, застрелился. Сколько раз Оля старалась переубедить родителей, что Вова лучше всех, но они не хотели о нем слышать и уже давно приметили для Оли достойных партнёров в мужья. Володя ходил в увольнение редко и с Олей они встречались у подруг, у друзей, в кино, или просто гуляли по улицам. Вчера Оля поговорила с родными о своём решении, но разговор перешёл в скандал, слезы, уговоры и угрозы. Мама глотала корвалол и причитала : » Куда, куда собралась? Сгинешь там в этом ГДР, как мы без тебя? Раз в год видеться. Это ужасно. Поезжай в Москву, а там и мы переедем к тебе. Зачем тебе этот тюфяк? Он же пару слов связать не может. Разве такой тебе нужен?» Как ни старалась Оля переубедить своих родителей, получилось наоборот и Оля сдалась. Согласились на том, что отложат все на год, а там видно будет. Пусть Володя уедет на службу, Оля — в Москву и этим они проверят свои чувства.
Володька шёл весёлый и счастливый к своей Оленьке. Улыбка не сходила с его лица, глаза блестели, а мысли были светлые, радужные о своём будущем с любимой девушкой. Он, конечно, был готов к отказу со стороны родителей Оли, но она его уверила в том, что готова в крайнем случае ослушаться и сделать по своему.
И вот он около дома. Оля ждёт его на лавочке. Володя подбежал, обнял, поцеловал, — Ну что, пошли благословляться? А что глазки грустные? Кто обидел? Подожди Володя, — отстранилась Оля, я все объясню. Давай подождём год, а потом все решится. Да и мама не здорова, сердце. И папа тоже не очень. Ну всего год, пролетит быстро, а ты пока обживешься и я приеду к тебе. Она ещё что-то говорила, лепетала, сбивалась, оправдывалась.
— Оля ты что? Мы же все решили. Все это отговорки. Твои не согласны. Понимаю. Пошли сейчас со мной, — с надеждой предложил Владимир, — пошли, даже домой не заходи. К нам уедем в деревню, а там видно будет. — Нет Вова. Моё слово последнее — если любишь, подождешь. Всего-то год…..
-Нет, — резко оборвал её Володя, — так не пойдёт, ухожу я.
Володька и так был немногословен, а тут тем более слов не находил. Он развернулся и пошёл. Она его не окрикнула и не остановила.
Расстались. Померк солнечный летний день для Володьки, ему захотелось напиться, забыться, послать все к черту и не вспоминать эту красавицу Оленьку предательницу, этих черствых, бездушных родителей, забыть эту улицу, этот дом и эти два года, полные любви, счастья, поцелуев и свиданий. Он зашёл в телефонную будку и позвонил другу Сашке, у которого остановился. С Сашкой он учился в училище, и через месяц они поедут на службу вместе. — Санек, подходи сейчас к ресторану. В ответ услышал — Как так? Ты же с Олей должен быть. — Не будет свадьбы и Оли не будет. — Вовка, у меня другое предложение. Ресторан отменяется. Подходи к общаге, что возле моего дома. Пойдём на день рождение. Меня пригласили. Вот вместе и пойдём. — Ладно, — согласился Володя, приду. Общежитие было от мед. училища и жили там, в основном девчата. Парней было всего четверо. У Саньки там тоже была девушка, но отношения у них были- так себе, жениться они не собирались. По, крайней мере, он не собирался. На кухне сдвинули три стола, девчата готовили закуски, салаты, нажарили кур.
День рождения было у одной будущей мед сестрички Аллочки. Аллочка сверкала дешёвой бижутерией, разукрашенная боевой раскраской, ходила, виляя бедрами и строила глазки пришедшим незнакомым парням. Девушка, что дружила с Санькой, показывала ей кулак, указывая пальцем на своего друга. Володя пил рюмку, за рюмкой и не пьянел. Санька с опаской отодвинул от него бутылку. — Ты это, не части, а то как я тебя доведу? Тут останешься… А кстати, я же купил три билета на автобус, как ты просил. Володя посмотрел на друга, в глазах, вдруг заплясали огоньки, — налей! У меня идея. Тост скажу и потом домой пойдем, — протягивая рюмку, потребовал Володька. Володя встал, потребовал тишины, поднял рюмку и произнес: «Кто из девчат сейчас скажет, что согласна стать моей женой, завтра поедем к моим родителям. Жениться будем! » Всё замерли, напряглись, и вдруг в конце стола кто-то тихонечко пропищал: Я согласна». Володька выскочил из-за стола, подбежал к девушке. Посмотрел и удивился — Где это она была? Почему не заметил? Она встала перед ним и захлопала синими озерными глазами. Да, подумал он — эти глаза не предадут. Он протянул руку — Как зовут Вас незнакомка? -Надя, — ответила она, вкладывая свою маленькую ладошку в его горячую пятерню. Володька улыбнулся, и ком в горле, который мучил его весь вечер, вдруг сразу растаял, как кусок мороженого и куда-то опустился и пропал. Вот, подумал он, что мне как раз той самой надежды сейчас и не хватает и вспомнил знакомый всем фильм представляя картину, что привозит он девушку к родителям, они — Здравствуй Олюшка, а он им в ответ — Моя Надя приехала. -Ну, жди меня Надюша утром, собирай вещи. Завтра поедем. Пока. Володя с Саней попрощались и ушли. Потом и остальные разошлись.
Ранним утром Наденька сидела на кровати, смотрела, как за окном на горизонте розовеет солнышко, запели птички, в форточку повеяло холодком, зашуршали метлами дворники и загудели моторами машины. Город просыпался. А она и не спала. Потихоньку, чтобы не будить девчат, собирала чемодан и сумки. И вот сидит, ждёт. И верит, ведь, верит, что придёт. Такой не может не прийти. Девчата встали и давай наперебой.
-Да ты с ума сошла, по пьянке сказал, а ты поверила. Ты же парней не знаешь, у тебя никого не было. — Разбирай вещи и спать ложись, отсыпайся, каникулы же начались. Не слушала Наденька, только тихонько возражала: «Нет, он лучше всех. Он придёт. Он хороший. Я знаю, просто знаю и все. Он не обманет, он офицер.
Аллочка села около неё, погладила по плечу, — слушай Наденька, мы не знаем кто он. Вот Сашка — да, военный, а этот может и соврать. Ты же слышала, в деревню увезет. Может он тракторист, а не танкист? Будешь там в деревне хвосты быкам крутить. Лапшу тебе на уши повесили, — Алла зло рассмеялась. -Мне все равно кто он, — ответила упрямо Наденька, — он хороший и все. И тут в дверь постучали. Надя вскочила и метнулась к двери, открыла. Володька с Санькой ворвались, схватили чемодан, сумки, Наденьку и понеслись, оставив обескураженных девчат в комнате.
Эпилог: Вот уже пятьдесят лет, раз в год мы встречаемся с одноклассниками. Встречи у одного из них в деревне с ночёвкой. Нас немного, только те, с кем в школе дружили. Все военные, уже пенсионеры, в отставке. Этим летом вспомнили о Володьке и Оле. Один из нас поведал. Оля по молодости два раза была замужем и неудачно. Сейчас одна. Детей нет. Живёт в квартире родителей. Володька — полковник в отставке. Трое детей, внуки. Жена Надежда -красавица, говорят. Счастливо живут.
Отдай ему детей, пусть воспитывает! Людмила Леонидовна Лаврова
— Соня, что случилось? Ты время видела? Что с лицом? – Катя ураганом пронеслась мимо подруги в квартиру, скинула сапожки и, наконец, выдохнула. – Ставь чай и рассказывай. Не обязательно в этом порядке.
Соня молча прошла мимо на кухню ставить чайник.
Было полпервого ночи, когда она набрала номер Кати, потому что просто не знала, кому еще можно доверить то, от чего перед глазами стояла черная пелена и разум полностью отключался, оставляя тоненькую нотку, звучавшую нудно и противно, не дающую думать, уснуть, да хоть что-то сделать.
С Катериной они познакомились в десятом классе, когда Соня перешла в другую школу. Новенькую одноклассники дружно игнорировали, пока Катя, которая была негласным лидером с первого класса, не взяла ее в оборот. Смогла разглядеть в скромной Соне и ум, и совесть, и просто хорошего человека. Два года пролетели быстро, а потом девчонки поступили в один университет и продолжали общаться все эти годы. И даже если встречаться с годами стали не так часто, обе знали – случись что, достаточно просто набрать номер.
Так Соня мчалась из отпуска, когда Катя попала в больницу и поставив на уши всю медицинскую родню проследила, чтобы операция прошла как надо и восстановительный период был пройден в полной мере, а не с Катиной бесшабашностью. Ей волю дай – после выхода из наркоза поскакала бы дальше по делам.
Так Катя летела с другого конца страны, где была в командировке, бросив все, когда Соня попала в аварию. И месяц почти жила в больнице, сменяя маму Сони, выхаживая подругу.
Много чего было. Шли годы. Росли дети, старели родители. Катя успешный юрист, сделала карьеру, организовала свою контору и правила там владычицей морскою. Соня, проработав в нотариате почти десять лет, ушла с работы и с головой погрузилась в заботы о детях и муже. И вот сегодня очередной звонок, хотя виделись буквально на днях, отмечая десятилетие Сониного сына и вроде все было в порядке, никаких катаклизмов не предвиделось.
— Соня! Что?! Ты меня уже пугаешь!
— Олег ушел.
— Куда?
— Катя, совсем, ушел. Он меня бросил. У него любовь.
— Тааак, приплыли! Ничего не понятно, но очень интересная информация. Сядь, я сама чай налью. Давай по порядку, что и как.
— Вечером приехал, собрал вещи, сказал, что мы чужие люди, видеть меня больше не может, его уничтожает весь этот быт и привычка. И ушел. – Соня опустила голову и дала, наконец, волю слезам. – Кать, что дальше делать?
— Чаем не обойдемся… – Катя достала «сонную бутылку» Олега и щедрой рукой нацедив полчашки и сварганив бутерброд поставила ее и тарелку перед Соней. – Пей! И ешь! Думать будем! Ситуация странная, но не безнадежная.
— Катя, что ты говоришь? Куда безнадежнее, я с ним двадцать лет прожила, у нас юбилей через неделю! А он… — Соня залпом выпила чай и поперхнувшись, грохнула чашку об пол.
— Процесс пошел! Тарелки готовить?
— Катерина, прекрати! У меня жизнь под откос, а тебе все хиханьки.
— Жизнь вообще штука поганая, а в конце знаешь что? Вообще ужас! Так что кончай стонать, это не поможет тебе никак. Ты страдаешь сейчас по своему единственному и неповторимому. Но только знаешь что?
— Что?
— Ты помнишь только хорошее, а было-то всякое. Не так что ли? Ну да это лирика. Что делать думаешь?
— Кать, он сказал, что детей отсудит.
Катя, адвокат с многолетней практикой, зашлась от смеха.
— Это великолепная мысль! А зачем ему судиться с тобой? Отдай ему детей, пусть воспитывает!
— Ты с ума сошла?! – у Сони высохли слезы, и она в изумлении уставилась на подругу. – Как отдать?
— По закону. С причитающимися алиментами, которые ты будешь платить в срок каждый месяц. Подожди, не истери. Ты подумай, такой жуткой мести мир не видел!
— Какая месть? Ты о чем вообще? На что он мне сдался, мстить ему! Как я ему детей доверю, если он там…
— С молодою женой? Так это же прекрасно! Если там такая большая любовь, то быт же ей не страшен абсолютно.
— Катя, я не могу. Что дети скажут? Ладно Егор, а Вика? Ей тринадцать, она с ума сойдет.
— Плохо ты знаешь свою мою дочь. – Катя была крестной Вики. – Там кремень, а не девка. Не бери в голову, я с ней поговорю и все объясню. Дай отцу проявить свои лучшие качества, которые он все время прятал, и насладиться общением со столь желанными и любимыми детьми. А если серьезно – дети его любят? Да. Он детей? Да. Дети у тебя умные и не младенцы – факт. Все хорошо будет. Посмотришь. Да и им будет полезно не твои слезы видеть каждый день, я-то знаю, что рыдать будешь долго еще, а вменяемую маму и желательно без претензий с уроками и прочим. Сколько я таких разводов провела, не сосчитаешь, а всегда одно и то же. Отец весь гордый в закат за новым счастьем, чтоб его, а мать тащит на себе остатки семейной роскоши.
— Ну, я не знаю… Странно это все.
— Пошли спать, утро вечера мудренее.
Утром Катя поговорила с крестницей, попросив ее объяснить брату расклад и умчалась на работу готовить документы. Соня, успокоившись и взяв себя в руки, набрала номер бывшей начальницы и попросилась на прием.
Через неделю все было улажено. То ли Олег так удивился странными решениями Сони, то ли вообще не очень понял, что происходит, но возражать, чтобы дети жили с ним всю неделю, кроме выходных – не стал. Его новая подруга легкомысленно решила, что загородный дом, где они теперь обитали, достаточно просторный и всем места там хватит.
Прошло полгода. Соня благополучно вышла снова на работу, исправно платила алименты и общение с детьми стало сплошным праздником. Нет, конечно, она не виделась с ними только по выходным, продолжала помогать с учебой, благо сейчас технологии позволяют. Но все-таки большую часть времени они жили в доме отца.
Со своей «новой любовью» отношения он так и не оформил пока. Да и та задумалась. Прекрасная сказка, которая ожидалась, несколько видоизменилась. Вместо ожидаемого принца на белом мерседесе и просторным замком в наличии, вдруг оказалось, что в комплекте к любимому идут двое, отнюдь не прелестных, ангелочка с розовыми щечками. Нет, щечки присутствовали, но потрепать за них было чревато, можно было и без пальцев остаться. Нет, дети были культурные, воспитанные, не хамили, но так четко указали дистанцию и близко не подпускали новую женщину отца, что она даже не пыталась приблизиться и держала нейтралитет. Да и желания не было. Они позволяли заботиться о них, говоря: «Спасибо!», но и только.
— Зоя, где моя рубашка, я же просил, чтобы ты готовила вещи заранее. Завтрака тоже нет. Я же говорил, чтобы все стояло на столе к половине восьмого! Я опаздываю! И детей сегодня везешь ты! У меня нет времени.
— У меня тоже его нет, у меня встреча!
— С кем, позволь спросить?
— Неважно! Только ты деловой, а я так, кухарка! Сколько можно?! Ты все повесил на меня! Дом, дети, готовка! Я что, Золушка?! Так той корона полагалась, а мне только швабра!
— Не утрируй! Мне некогда ругаться, я опаздываю!
— Ты уже говорил!
Стоявшие площадке лестницы, ведущей на второй этаж, Вика и Егор переглянулись:
— Любовная лодка разбилась о быт… Опять. — глубокомысленно произнесла Вика.
— Ненадежная какая-то конструкция, все бьется и бьется. – резюмировал Егор.
— Как построить и назвать, так и поплывет. Ладно, что-то мне подсказывает, что мы можем уже включить малолетних нытиков и попроситься к маме. – Вика хитро глянула на брата и протянула ладошку.
— Ой, как хорошо я это умею! – Егор хлопнул ладошкой по руке сестры и довольно ухмыльнулся. – Слушай, Вик, а семейная жизнь, она всегда такая? По другому-то бывает? Могу люди жить вместе спокойно, если любят или любили друг друга. Куда вообще все это девается?
— Бывает. Еще как бывает. Люди сами делают свою жизнь такой, какой захотят. Помнишь бабушка говорила, что от добра добро не ищут и что мы имеем – не храним, а потерявши – плачем. Вот и помни ее слова, когда сам женишься. Пошли, в школу опоздаем. Я сейчас маме позвоню, чтобы отвезла, а то про нас забыли.
Соня не приняла назад мужа, хоть и выслушала водопад стенаний про прожитую вместе жизнь, детей, воспоминания и прочее. Дети вернулись к ней, но продолжали много времени проводить с отцом, который стал более внимательно и мягко относиться к ним.
Теперь раз в неделю, а то и чаще, он появляется на пороге Сониной квартиры с неизменным букетом и смотрит на нее глазами престарелого сенбернара. Про глаза ляпнула Катя и этим, кажется, насовсем лишила свою подругу возможности помириться с мужем, так как теперь Соню каждый раз разбирает хохот, когда она видит Олега.
История про Лизу и про то, что лишившись многого, много и обрести можно. Ульяна Меньшикова
Лизина жизнь покатилась под откос резко. Без предупредительных выстрелов, звоночков и вещих снов. А может они и были, но в житейской суете, (а как не суетиться матери четверых детей?) но она их не заметила. В один год, скоропостижно, ушли молодые ещё и полные сил родители, которые с самого рождения Лизы и до последнего своего дня посвятили ей и горячо любимым внукам. Любили беззаветно, давали, всё, что могли, а могли они много. Отец всю жизнь на руководящих постах, мама тоже. Лиза была завидной невестой. С хорошим образованием, отличным приданым. В двадцать с небольшим уже со своим жильём и авто. И замуж разрешили выйти не по расчёту, а по любви. За голого и босого студента из простой , но тоже крепкой семьи. Лишь бы Лизонька была счастлива. А добра достаточно, на всех хватит.
Зятю, по окончании университета, помогли открыть своё юридическое агентство. Он парень усердный и талантливый в своём деле. Сумел его с годами развить и превратить в самое востребованное не только в своём городе, но и во всём регионе.
А Лиза тем временем на ура выполняла план по выходу страны из демографического кризиса. Четыре раза в роддом ходила. И каждый раз возвращалась оттуда с новым гражданином. Крепеньким и здоровеньким, как грибочек. Все, как один, на радость маме и папе, бабушкам и дедушкам.
И хорошо ведь жили. Дружно, весело, сыто. Лиза детьми занимается. Муж благосостояние куёт, развивается. Родители всегда на подхвате. Дом полная чаша – всегда полон друзей и родственников. Сама красавица – время и средства позволяют за собой ухаживать. Не обабилась. Подтянута, прекрасно одета. Ну что ещё нужно? Не жизнь, а малиновый сироп.
И вот сироп закончился. Обернулся горькой полынью. И так пошло, так шаблонно…
Где-то за год до смерти Лизиного отца родители мужа приехали погостить. И приехали не одни, а с дочерью своих старинных друзей. И Христом богом умолили Пашу, своего сына, взять «хорошую девушку» на работу в его агентство. Хорошая девушка тоже выучилась в городе на юриста, но работы там не нашла и вернулась в деревню, где родители пристроили её на работу в местную администрацию. А там и зарплата копеечная и скукотища и никакого развития и жениха доброго не сыскать. Не погибать же деве во цвете лет!
Да как же не помочь девочке! Взял её Паша на какую-то должностишку. Сняла дева квартиру и стала там жить-поживать. И в гости к Лизе с Пашей наведываться регулярно. Приятно же ходить в гости и любоваться на красивую семью, где жизнь – малиновый сироп. Лиза деву привечала. Ввела в круг друзей. Рассказала куда на маникюр ходить и где можно одеться стильно и по средствам. Отправила деву в автошколу — права всегда пригодятся. И дева расцвела и даже с кем-то закрутила роман. Да этот кто-то и машину на день рождения ей подарил. А потом и небольшую квартирку. Правда к Паше с Лизой в дом жениха ни разу не привели, но об этом Лиза и не думала. На свадьбе познакомит!
Так и получилось.
Хороший жених деве достался. Лизин муж Паша. И собой хорош, и обеспечен, и профессионально состоялся. Живи да радуйся с таким.
Ушёл Паша украдкой. В одну из пятниц просто не вернулся домой с работы. А в понедельник, как ни в чём не бывало, позвонил чуть не сошедшей с ума от тревоги за мужа Лизе и деловым тоном сообщил, что они разводятся. Любовь и страсть давно прошли, поэтому вот так. И с этого дня он ни разу не появился в доме. Даже с детьми не встречался.
Когда Лиза узнала, где мужу подарили любовь и страсть, упала без чувств. Как тургеневская девушка. Да она, по сути, ей и была. Дал Бог хорошей судьбы до этого дня. Горящие избы с конями за Лизой не гонялись, да и родные оберегали от больших забот и хлопот. Какой ещё ей быть?
После скоропалительного развода оказалось, что из всего приданого у Лизы осталась только небольшая двухкомнатная квартира, которую купили ей родители ещё в эпоху студенчества. Всеми наследственными делами, после смерти тестя и тёщи занимался муж ну и… Осталась Лиза ни с чем. Она попыталась, конечно, что-то вернуть, но муж крепко припугнул тем, что отберёт детей и Лиза отступилась.
Кое-как устроилась на работу. После университета всего-то год по специальности отработала, а специалист без опыта, мало где востребован. Детей из частных школ и садиков пришлось забрать. Дорого. И пошла уже другая жизнь. Полная забот и трудностей. Но как-то справлялась. Как могла.
И дети помогали. Она с удивлением наблюдала за тем, как быстро повзрослели старшие. Ведь школьники ещё, да и выращены были в тепличных условиях, а приняли удар судьбы стойко. Не устраивая истерик и не выясняя бесконечно, кто виноват в уходе отца. Помогали с малышами-детсадовцами как могли.
А Лиза всё ждала Павлика. Одумается. Вернётся. Всё бывает, бес попутал. Кризис среднего возраста. Ну не может её добрый и умный муж поступить вот так с ней и детьми. И не по деньгам и квартирам Лиза страдала. Любила она мужа. Плохо ей было без него. Так плохо, что хоть руки на себя накладывай.
Одним воскресным утром в шесть утра раздался звонок в дверь. «Паша!» — пронеслось в голове у Лизы. Дети, которых обычно пушкой не разбудишь тоже все соскочили и понеслись к дверям. В такое время гости не ходят. Папа?! Может быть, это папа вернулся?
Нет. Это был не папа. Лиза посмотрела в глазок. На площадке никого не было.
— Кто там? — Лиза… Открой… Это я. Зоя Фёдоровна. Лиза открыла дверь. Перед дверью, почему-то на коленях, стояли оба её свёкра.
-Господи… Зоя Фёдоровна! Александр Владимирович! Вставайте немедленно! Проходите! -Лиза, дочка… Прости нас. Прости Бога ради! – дрожащим голосом отозвалась свекровь. -Баба! Деда! Вставайте! – дети выскочили из-за лизиной спины и начали тормошить обливающихся слезами дедов. За всё время, пока Лиза и Павел разводились и свёкор и свекровь звонили Лизе несколько раз, но она не могла ни с кем говорить и на звонки не отвечала. Они и отступились. Лиза уже думала, что навсегда. А тут такой коленопреклонённый визит в несусветную рань.
Но дети так обрадовались дедушке и бабушке, что уже было не до обид и выяснения отношений. Пока обнимались и целовались, пока перетаскали тонну деревенских гостинцев из дедовой машины, пока позавтракали, время уже к полудню подошло. Дед собрал всех внуков, усадил в машину и повёз праздновать встречу в парк и кафе.
-Лизонька, давай сядем поговорим. Много чего накопилось за это время. Лиза молча кивнула головой.
-Ты меня сначала выслушай, дочка, а потом мне все обиды выскажешь. Только выслушай сначала. -Хорошо, Зоя Фёдоровна, конечно выслушаю.
-Когда Паша явился к нам без тебя и детей с Тамаркой и сообщил о том, что вы разводитесь, а Тамарка теперь его невеста, мы с отцом дар речи потеряли. Отец сразу дверью хлопнул и ушёл. Кобелём паршивым Пашу обозвал и ушёл. Все два дня, пока они у нас были, домой не заходил. А я до того обомлела, что ноги отказали. Сижу, глазами хлопаю. Тамарка давай на стол метать, навезли всего. Тут и родители её явились. А мы с ними со школы дружим. Считай жизнь прожили бок о бок. Выгнать их? Да. Надо было выгнать. Но я от от шока вся в тумане. Как полоумная. Они давай праздновать. Тост за тостом, чуть не свадьба тут-же намечается. Как эти два дня прошли я просто не помню. Хотела с Пашей поговорить, да где там. Тамарка на нём, как верёвка висит, ни на шаг не отходит. Уехали. Приходит отец. Чёрный, как головёшка. Со мной не разговаривает. Взял бутылку водки. Выпил её целиком. Без закуски. Как даст по столу кулаком и давай на меня орать, что я такую сволочь выродила и воспитала. Звони, говорит, Лизавете, у неё спроси что и как. Я звонить тебе. Раз, другой, третий. Ты трубку не берёшь. Всё, думаю, прокляла нас, не хочет теперь общаться.
-Зоя Фёдоровна… Да я сама в таком тумане была, что я ни с кем не разговаривала кроме детей. -И отец сам тебе звонил. -Да, звонил. Не могла я говорить. Ни с кем.
Я всё равно думала, что это дурь на него нашла. Перебесится и успокоится. Ведь где ты и где Тамарка? А дети? Наплодил – расти! И отец твой его в люди вывел… Но больше всего я переживала из-за того, что мы сами эту змею к тебе в дом засунули. Кружилась-кружилась возле вас и накружила. И как давай меня давление бить. Что ни день, то криз, что ни день, то криз. Отец волком смотрит, всё молчком и молчком. А тут приходит Тамаркин отец. Поддатенький, весёлый. Пойдёмте, говорит, сваты дорогие к нам в гости. Дети сегодня поженились где-то на БАМе что ли… Фотографии давай на телефоне показывать. -На Бали. -Где? -На Бали. Остров такой. В Индонезии. Очень красивый. -Остров? Ну значит на острове. Ближе негде, видимо, было. Я тут смелости набралась и всё сказала. И про Тамарку-змеину и про них, что дочке позволили семью чужую порушить, детей осиротить. И на дверь указала. Сказала, что одни у меня сваты. В земле сейчас лежат оба, не могут за дочь заступиться. Вот они мне сваты. А ты закручивай свою бутылку и иди празднуй с кем хочешь. На чужом горе счастья не бывает. Тебе уже не стала звонить, думаю, не ответит всё равно. После такой-то подлянки. Набрала Варюше. Она же уже большенькая, хоть что-то у неё про вас узнаю. Она так обрадовалась мне. Мы с ней долго проговорили. Всё она мне рассказала. И про алименты копеечные и про то, что Пашка у тебя всё почти забрал и грозил ребятишек лишить. Посадила я вот так же отца и говорю – слушай, родной, что сын наш сотворил. Он выслушал. Собирайся-, говорит. Куда? К внукам, к Лизе. На коленях прощения будем просить. И останешься ей с детьми помогать. В сад младших водить, готовить, стирать, пока она на работе. Если примет, конечно. А не примет, так хоть вот. Отдашь ей. Зоя Фёдоровна достала из сумки толстый конверт и положила его перед Лизой на стол.
-Что это? -Деньги, Лиза. Мы продали дом матери — Александра Владимировича -Господи… Баба Даша умерла?! -Нет, нет, окстись – Зоя Фёдоровна разулыбалась – баб Даша ещё на наших похоронах чарку выпьет и не одну. Жива и бодра, как всегда. Мы её к себе забрали. Собрали семейный совет и вот так решили. Продали дом, да два надела земли. Нам местный фермер за них хорошие деньги дал. Так вот ты свою квартиру продавай и бери большую, четырёхкомнатную. Где тут ютиться в двух комнатах пятерым? А со мной шестерым. Если не выгоните… Не хватит – возьмём ипотеку и будем платить. Мы с отцом будем платить. У нас три пенсии, плюс он работает до сих пор. Пасека. Справимся. На лето детей к нам. На свежий воздух. И сама немножко развеешься. Ты молодая, красивая, может и устроишь свою жизнь.
-Зоя Фёдоровна, какое может быть устройство с четырьмя детьми, ну о чём вы? -Такое. Как у нашей Маруси Булочкиной. У неё шестеро. Муж на вахте тоже себе какую-то Тамарку присмотрел и остался там на северах. Не прошло и года, к нам на лесозаготовки приезжает бригада. У них и техника вся своя и мужики такие здоровенные богатыри, один другого краше. А за главного – армянин. Бойкий такой, весёлый дядька. Ну и что-то там случилось у них на заготовках. То ли дерево не так упало, то ли топором рубанул он сам себя, не помню. Привезли в больницу. А Маруся у нас на все руки – и хирург и акушер и всё на свете. Она его так ловко зашила, что городские врачи потом удивлялись, как это в сельской больнице так профессионально сработали, что калекой не остался. Сухожилие было сильно повреждено. Приехал он её поблагодарить, да так поблагодарил, что собрала Маруся всех своих шестерых галчат и уехала к нему в Сочи. Да не любовницей, а женой. Так что всё может быть. А может и этот дурак вернётся…
Лиза, которая всё это время спокойно слушала свекровь, заплакала
-Я жду его, Зоя Фёдоровна, жду каждый день. Не могу поверить в то, что произошло, не хочу…Люблю до сих пор. -Лизонька, доченька – Зоя Фёдоровна подошла к Лизе, крепко обняла и зарыдали они уже дуэтом. По-настоящему, по-бабьи, когда со слезами выходят печали и в этих же слезах растворяются все обиды.
Свекровь осталась жить с Лизой и детьми. И сразу стало легче. Весь быт, не старая ещё Зоя Фёдоровна, взяла на себя. Лиза устроилась ещё на одну работу. Дед приезжал на каждые выходные, развлекал внуков. Даже баба Даша и та пару раз в гости к правнукам приехала. На каникулы всех забирали в деревню. И квартиру поменяли. Не на четырёх, а на пятикомнатную. Выскребли все сусеки начисто, взяли кредит и купили.
Паша не объявлялся. С родителями не общался из-за того, что они новую сноху не приняли, а помогали «старой» и уже не нужной. Как околдовали мужика. А может и околдовали. Этим многие сейчас промышляют, не думая о последствиях. Ломая и свои и чужие судьбы.
Лизина боль немного притупилась, но не отпускала. Она очень скучала по родителям и по своему непутёвому мужу. Дома старалась этого не показывать, а оставшись наедине с собой всё думала и думала о том, как же с ней это всё могло приключиться. Но печалься не печалься, нужно жить. И она жила.
Как-то в субботу Зоя Фёдоровна попросила Лизу отвезти её в храм.
-За твоих нужно панихиду заказать. Тебе и ребятишкам о здравии. И за Пашу… Чтоб Господь его вразумил. Отказать свекрови Лиза не могла, хотя сама практически не ходила в церковь. Поехали. Службы не было и в храме было пусто и гулко. Людей тоже практически не было, кроме свечницы и уборщицы, которая усердно натирала пол перед вечерним богослужением. Зоя Фёдоровна долго писала записки, покупала свечи в лавке, которая располагалась в притворе и Лиза зашла в храм одна. Подняла голову и долго рассматривала купольное небо с плывущим по нему белобородым старцем, на коленях которого сидел ребёнок. Лиза не умела молиться и наизусть не знала ни одной молитвы. Стояла она так долго, пока не закружилась голова.
-Господи… Помоги мне… Господи, пожалуйста, помоги мне! – Лиза и сама не поняла, как эти слова сорвались с губ. -Поможет. Тебе поможет! Лиза просто подпрыгнула от неожиданности. Откуда-то из-за спины громкий и странный голос, то ли женский, то ли мужской ещё раз чётко повторил
-Тебе поможет. Лиза обернулась и кое-как разглядела странную фигуру у стены в полумраке. Точнее это была даже не фигура, а какая-то бесформенная куча. Тем не менее куча отозвалась и в третий раз.
-Иди сюда. Я тебе кое-что подарю.
Лиза, как зачарованная пошла на голос. На лавке у стены сидело что-то похожее на коробку из-под холодильника, на которую натянули космический скафандр, после того как он пять раз сгорел во всех слоях атмосферы. На вершине коробки располагалась малюсенькая женская голова с азиатским разрезом глаз, залихватски обмотанная сразу тремя платками. Один из платочных узлов торчал на макушке, второй возле левого уха, третий накрепко завязан под подбородком. Вокруг этой удивительной фигуры стояло штук шесть сумок разной степени потрёпанности, перевязанные верёвками и тряпками.
-Не бойся. Подойди. Как тебя зовут? – странная женщина со странным голосом поманила Лизу рукой, предлагая подойти поближе. -Лиза. -А меня Катерина. Тут все меня блаженной называют, но ты не верь. Нормальная я. Обыкновенная. Просто люблю подарки дарить. Не всем, правда. Только хорошим. Ты – хорошая. Подожди минутку. У меня давно для тебя подарок лежит, надо только вспомнить где. И женщина с необычайной для ей комплекции лёгкостью поднялась с лавки и шустро начала разматывать верёвки на сумках. Долго в них копошилась, тасуя тряпки и коробочки из одной в другую.
Деваться уже было некуда, и Лиза послушно развернула тряпицу. В ней, аккуратно свёрнутая лежала белоснежная фата. Пахла она, конечно, всеми сумками разом и немного Екатериной, но на ней не было ни пятнышка. Скромная, короткая, на простеньком веночке капроновая фата, которые были в моде чуть ли не в восьмидесятых.
-Понравилась?! – Катерина пытливо всматривалась в Лизино лицо. Конечно. Спасибо вам большое. – Лиза поняла, что Катерина крепко не в себе и думала, как бы ей поскорее свернуть общение с щедрой женщиной. -Я знала, что понравится. Как воду освятят, так и наденешь её сразу. Всё. Иди с Богом! Я устала. Лиза, ещё раз поблагодарив свою странную собеседницу, поспешила в притвор, где так долго делала свои заказы Зоя Фёдоровна.
-Зоя Фёдоровна! Я вас заждалась! Ну где же вы? -Боже мой, Лиза, что у тебя в руках? Свекровь вместе со свечницей непонимающе уставились на лизу, которая, забывшись, размахивала какой-то истерзанной тряпкой и фатой, как флагами.
-Да сама не знаю. Стояла в храме. Меня подозвала какая-то странная женщина и подарила мне всё это. -Катя? – спросила свечница -Катя… Сказала мне, что я эту фату надену, когда воду освятят. -Вот как – свечница улыбнулась – значит готовьтесь к свадьбе после Крещения. Катерина у нас подарки просто так не дарит, всегда со смыслом. Да и давненько она к нам не заглядывала. Кочует по храмам и ночлежкам, всё добро на себе и с собой в сумках носит. А сегодня явилась ни свет ни заря, ещё и храм не открывали. Мы ее спрашивать – как поживаешь, почему долго не приходила, не заболела ли? Так она нас отбрила враз. Не к вам, говорит, пришла. Невесту буду ждать. Сегодня невеста придёт. А какие невесты в храме по субботам? В субботу не венчают. Так, стало быть, вы у нас невеста. Поздравляю.
Лиза с Зоей Фёдоровной переглянулись, поблагодарили свечницу и ни слова друг другу не говоря уже вместе зашли в храм, чтобы поставить свечи. Храм был пуст. Ни Кати с её многочисленными сумками, ни уборщицы там уже не было.
Лиза хотела было выкинуть и фату и тряпку, но Зоя Фёдоровна встала стеной и не позволила этого сделать.
Через месяц Лиза пошла в магазин за продуктами. Из дверей магазина, прямо ей под ноги вылетел мальчишка на самокате. Она упала, да так неловко, что сломала ребро. Следом за мальчишкой из магазина вылетел взъерошенный мужчина. Поднял, отвёз в травмпункт, а потом ещё месяц приходил со своим сыном и дочкой проведывать Лизу. Позже оказалось, что детей у него не двое, а трое. Старший сын уже взрослый, десятиклассник и с папой по гостям не ходит. Папа оказался тоже бедолагой-сиротой. Правда история его одиночества у него оказалась совсем страшная – жена умерла за два года до их знакомства с Лизой.
Зимой, сразу после Святок Лиза вышла замуж за папу с тремя детьми. И Зои Фёдоровны с Александром Владимировичем стало не четыре внука, а целых семь. А потом и восьмой родился. Назвали Серафимом. Храм, в котором блаженная Катя напророчила Лизе замужество был освящён в честь преподобного Серафима Саровского. И из тесных городских квартир переселились в большой загородный дом. Всей большой семьёй. С бабушками-прабабушками и дедом.
Павел изредка общается с родителями. Детьми их с Тамарой Бог не наградил пока. Но, может быть только пока.
Вот такая история.
Всё рано или поздно будет хорошо. Печаль сменит радость, из этих переплетений и состоит жизнь. Надо только выучиться ждать, надеяться и, конечно же, верить. Как поётся в прекрасной песне!
— И конфеток мне дай, тех, с кислинкой, что ты в прошлый раз советовала. Вкусные! – Дуся вынула кошелек из сумки и нахмурилась. К кассе подошла ее заклятая подружка, Наталья. — Дуська, а ты чего это? Какие тебе конфетки? Уже и так поперек себя шире! На диету садись, а то совсем в двери не войдешь! Дуся на зубоскальство отвечать не стала. Молча собрав с прилавка покупки, она затолкала их в сумку и пошла к выходу. — Ой! Гляньте на нее! Обиделась! – Наталья фыркнула, но все-таки сменила тон. – Вечером приду сериал-то смотреть, что ли? Мои оглоеды не дадут же! Да и футбол там сегодня вроде. Сашка с утра рыбу из гаража приволок. Вкусная, зараза. Хочешь, принесу посолоноваться?
Дуся, не оборачиваясь, кивнула и вышла из магазина. Ругаться она не любила, да и незачем было. Кроме Натальи подруг у нее не было. Рабочий поселок был маленький, все друг друга знали. И не просто знали, а вся жизнь была на виду, не скроешь ничего. Вот и Дусину историю скрыть не удалось. А когда шепотки пошли гулять закоулками, только Наталья ее и поддержала, что было странно. Ведь до этого Дуся с ней не зналась, а так только, здоровалась.
Дуся подняла лицо к небу и зажмурилась. Осеннее солнышко было еще совсем теплым. Сменив гнев на милость, оно уже не пекло, а ласково грело, обещая напоследок, перед холодной и ветреной зимой, что не спрячется навсегда, а вернется, как только придет время. Зиму Дуся не любила. Не любила холод и гололед. Ей, с ее комплекцией и умением стоять на ногах, было сложно. Хоть из дома не выходи. Но, деваться-то было некуда. Нужно было работать. Да и не было рядом никого, кто мог бы помочь. Даже за хлебом сбегать и то было некому. Поэтому Дуся цепляла на обувь странную конструкцию, которая состояла из пары бельевых резинок и металлической гребенки, и шагала по утрам в неясных сумерках до родной проходной, стараясь держаться поближе к стенам домов. Это тоже было страшно, ведь крыши чистили не часто и сосульки висели гроздьями, то и дело срываясь, когда наступала быстрая, заполошная оттепель. Но, упасть для Дуси было страшнее. Она понимала, что поднять ее будет сложно, да и вряд ли кто кинется. Все спешат с утра, все торопятся.
Перехватив поудобнее не слишком тяжелую сумку, Дуся пошла по улице, рассеянно кивая тем, кто здоровался с ней. Таких было немного, но она давно перестала обращать на них внимание. К чему расстраиваться? У них своя жизнь, свои проблемы, а у нее – своя. И их жизнь Дуси не касается. Ей бы со своей управиться.
Стайка девчонок-старшеклассниц пробежала навстречу, и Дуся вздохнула. Когда-то и она была вот такой. Быстроногой и легкой. Глазастой. С длинной, почти до колен косой. Мама не позволяла Дусе обрезать волосы, лишь чуть подравнивала их изредка, проводя натруженной рукой по золоту, рассыпавшемуся по плечам дочки. — Богато как! Не то, что мои три пера. В отца у тебя кудри-то, Евдокия. Береги! Да, тогда она была еще Евдокией. Строгой, ничего не знающей и, в этом незнании, сильной. Окончив школу в маленькой своей деревне, подалась в город, надеясь выучиться. Да только не поступила с первого раза. А возвращаться домой не стала. Там и без нее народа хватало. Евдокия была старшей из четверых. И мать, и отец всегда мечтали, что она «выйдет в люди», сможет жить в городе, имея семью и детей. Вот только ничего из их мечтаний не вышло. И винить кроме себя в этом Евдокии было некого. Сообрази она тогда съездить домой, посоветоваться с мамой, может и сложилось бы все по-другому. А так… Что получилось…
С Егором она познакомилась на танцах. Ох, уж эти танцы! Сколько подметок истоптали они с девчатами на танцплощадке в парке! И откуда только силы брались, чтобы после смены бежать со всех ног домой, наводить «красоту», а потом отплясывать весь вечер? Дуся усмехнулась. Сейчас бы так! Ан, нет. Не та уже. До магазина и то дойти тяжело, а тут и вовсе оплошала бы. А тогда… Лучшей плясуньи было еще поискать! И Егор, один из лучших токарей на заводе, сразу заприметил Евдокию. Большеглазая, стройная девушка с пышной косой вдруг запрыгала на одной ножке, смеясь, а потом скинула туфельку и показала подружке: — Смотри! Опять! Не думая, что делает, он подошел тогда к Евдокии, подхватил ее на руки на глазах у всех и на испуганный вскрик только улыбнулся: — Такую как ты на руках носить надо! А это – не волнуйся! Починим! Евдокия замерла в его руках, глядя прямо в глаза незваному кавалеру, а потом уперлась в грудь Егора ладошками: — Пусти!
Скромность ее Егор оценил и ухаживать решил, как положено. Только, хватило его ненадолго. Родителей, которые направили бы его, подсказали, как надо, у парня уже не было. Он жил сам-себе, прислоняясь то к одной, то к другой компании. Где-то ему были рады, откуда-то гнали взашей, но он не унывал, пытаясь найти себе тех, кто стал бы близкими людьми, с которыми можно идти по жизни, не боясь невзгод. Но, то ли чувствовали люди какую-то червоточину в Егоре, то ли не хотели дело иметь с незнакомцем, а только все не складывалось у него с друзьями. И как назло, в то время, когда он познакомился с Евдокией, те, кто был с ним рядом, не отличались ни умом, ни сердцем. — Что ты вокруг нее ходишь? Не знаешь, как девку уломать, что ли? Действуй!
Евдокия на тот момент влюбилась в Егора уже по самую макушку. Даже уши остались за той чертой, когда голова еще включается, а совесть, шагнуть туда, откуда возврата уже не будет, не дает. На уверения милого Евдокия отнекивалась недолго. Верила… А только, зря, как оказалось. Вся любовь их с Егором закончилась сразу, как только она сказала ему, что ждет ребенка. Те же «друзья», что и прежде, подняли, ошалевшего от неожиданности, Егора на смех: — Мало ли, от кого нагуляла! Ну ты и лопух, Егорушка! Нельзя же таким доверчивым быть! Все, что он тогда сказал ей, Евдокия выслушала спокойно, без воплей и слез. Молча кивнула, легонько толкнула ладонью в грудь, заставив шагнуть за порог и закрыла перед носом дверь. А потом, дождавшись, пока шаги Егора по гулкому длинному коридору общаги стихнут, села на табурет у маленького столика, где еще лежали ее тетрадки и учебники, и завыла. Плачем это назвать было сложно. Это был уже солидный такой, прорезавшийся, бабий вой, который появляется только тогда, когда понимает женщина, что выхода нет, а идти дальше все равно придется.
С того дня Евдокия стала Дуськой. Слухи по поселку разлетелись вмиг. Кто-то стыдил Егора, кто-то ее. И только Наташка, с которой Дуся никогда прежде не общалась толком, пришла как-то вечером к ней, поставила на стол литровую банку с медом: — От бати моего. Пасека у родителей своя. А потом оглядела комнату, покачала головой, и сказала: — Не реви, дурочка! Теперь не одна будешь. А на чужие языки внимания не обращай. Потреплют тебя, обмусолят и выплюнут, когда найдется другая такая. Надолго никаких сплетен не хватает.
Дуся потом не раз думала, что не будь рядом Наташки, она не выдержала бы всего того, что случилось после. Именно Наташка держала ее, не жалея и не давая раскиснуть. Ругала, заставляла что-то делать и не спускала с нее глаз. Это позже уже Дуся узнала, что делала это все Наталья не просто так. — За сестру грехи замаливаю. Такая же была, как и ты. Глупая. Нагуляла, а потом не вывезла. Будь я рядом – может и уберегла бы ее. А я любилась со своим Сашкой… Не до того мне было. — Что случилось с ней? — Ничего хорошего. Не спрашивай! Не хочу об этом! Одно могу сказать, сестры у меня больше нет, а есть хороший памятник, который мы с Сашкой поставили ей… И фотографию тоже нашли хорошую. Она там молодая и красивая. Такая, как была… До всего…
Дуся спрашивать больше ничего и не стала. И так все понятно было. Но, прятаться от Наташки перестала и не обращала больше внимания на ее резкие слова и подначки. Ребенка Дуся потеряла на пятом месяце. Очнувшись в больнице, не сразу поняла, что случилось. Последнее, что помнила, был цех, где работала, и испуганные глаза напарницы: — Дуся! Ты что? Плохо тебе? Врачи хмурились, отказывались разговаривать с ней, а на все вопросы отвечали коротко: — Время покажет.
Время и показало. Узнав, что детей у нее больше не будет, Дуся молча вышла из кабинета заведующего отделением и пошла прямо по коридору. Дойдя до окна, она задергала створку, злясь и ломая ногти. — Не старайся, милая, не надо! Давно уж заколочено. Не одна ты тут такая. Санитарка, которая мыла полы, швырнула в ведро тряпку, вытерла наскоро руки об халатик, а потом обняла Дусю, крепко прижав ее к себе. — Ты поплачь, девонька, легче станет. А потом уж подумаешь, как тебе дальше. Мать-то есть у тебя? Дуся молча кивнула, чувствуя, как уходит темнота перед глазами от этих мокрых, крепких рук, так похожих на мамины. — Вот и беги к ней! Шибко беги! Только она тебя спрячет да пожалеет. Поняла меня? Дуся ничего не ответила. Как ехать к родителям после такого? Как на глаза-то показаться?
К родным она так и не собралась. Пересидела, перегоревала все сама. Наташка крутилась рядом, но больше не ругалась, а только молча наблюдала. И, когда Дуся вышла на работу, отлежав положенное в больнице, а потом дома, только и сказала: — Уехал он. Насовсем. Может, хоть так тебе полегче будет. Легче не стало. Дуся под корень обрезала свою косу, оставив ее в парикмахерской, за что получила нагоняй от Натальи, подняла голову повыше и перестала реагировать на всякие замечания в свой адрес. Сплетники упоенно чесали языки до того момента, как один из старых приятелей Егора не решился зайти «на огонек» к Дусе. Хрупкая, лишь чуть набравшая на то время вес, Евдокия, отлупила его так, что даже бывалые врачи ахнули, а завод замолчал. Если другому не дала, значит не гулящая. Так рассуждали те, кто еще вчера потешался над Евдокией. Посрамленный «кавалер» к происшедшему отнесся с обидой, но в отделении, куда он пришел писать заявление на Дусю, его подняли на смех и долго потешались, пока он не плюнул на пол и обиженно не сказал: — Все беды от баб! Вот попадете вы в такой переплет – я на вас посмотрю! Мужик мужика понимать должен! Дружный смех стал ему ответом и «героя» проводили под аккомпанемент громко и четко сказанного: — Иди уже! Надо же! Мужиком еще называться вздумал! Девку тронешь – получишь еще! Дуся всего этого не знала. У нее и своих забот хватало. Здоровье разладилось, и, как не старались врачи привести в норму Евдокию, им это не удалось. Она располнела, маялась давлением, но никому не жаловалась. Даже Наташке.
Спустя пару лет ей дали квартиру от завода. Она потеряла тогда дар речи от нежданно свалившейся на ее голову удачи. Ходила по крошечной «гостинке» и не могла наглядеться на свое нехитрое счастье. Наконец-то не придется больше слушать охи-ахи соседок, вникать в их жизнь, чтобы не обидеть, и выслушивать: — Не стыдно тебе, Дуська! Как чужая! А они и были для нее чужими. И никого она рядом не хотела. Хотела жить спокойно, не давая отчета никому, не пряча глаз и не сжимая зубы, чтобы не закричать, в ответ на набившие оскомину вопросы: — Появился у тебя кто, али как? Всю жизнь будешь по своему Егору сохнуть? Он про тебя и думать забыл, а ты все горюешь! Горевать по нему Дуся и не думала. Обида была глубокой и горькой. Останься у нее ребенок – может и простила бы она непутевого своего «жениха», а так… Даже думать о нем не хотела. С годами страсти улеглись, образ Егора померк, а, когда Дуся узнала, что он погиб, сорвавшись на стройке, где работал, с высоты, то в сердце шевельнулось и что-то вроде жалости. Семьи он так и не нажил, ничего хорошего, как поняла Дуся, тоже не видал. Так что уж теперь… Нет человека… И обиды больше нет. Она успокоилась. Собравшись с деньгами, купила большой цветной телевизор, чуть не первый в поселке, и зажила так, как хотела. Ни перед кем не отчитываясь и вообще мало кого рядом с собой замечая. Проводив одного за другим родителей, она изредка выбиралась в гости к родне, но с годами стала это делать все реже и реже, не желая покидать насиженного места и довольствуясь тем, что имела.
Дуся кивнула соседкам, сидящим на лавочке у подъезда, и поднялась по ступеням. В подъезде опять не горели лампочки, пахло котами и затхлостью. Дуся вздохнула, нашарила в кармане плаща фонарик, и пошла вверх по ступенькам. Путь этот был ей знаком и очень она его не любила. Дом был построен странно, какими-то непутевыми лабиринтами и закоулками. Лифт вечно не работал, хотя именно им, первым в поселке, так гордились когда-то на заводе. Подниматься приходилось по темной лестнице, где никогда не было света, сколько не ругались друг с другом соседи. Лампочки кто-то выкручивал и все давно привыкли носить с собой фонарики, потому что ноги переломать не хотелось совершенно.
Дуся с трудом одолела предпоследний пролет и готова была уже обрадоваться тому, что вот-вот окажется дома, как узкий луч фонарика выхватил из темноты что-то непонятное в углу. Евдокия чуть не оступилась, в последний момент ухватившись за перила и прохрипела испуганно: — Ты кто? Темный куль вдруг развернулся и на Дусю глянули два внимательных глаза. — Я. — А кто я-то? – Дуся справилась со страхом и уже спокойно шагнула ближе. Мальчишка был щуплый, маленький и, вроде как, незнакомый. — Я – Иван. — А что ты здесь делаешь, Иван? Почему сидишь на холодном полу в подъезде? Чего не дома? Дуся повела фонариком в сторону мальчишки и ахнула. Большой синяк, который наливался под глазом Ивана, был самым безобидным из того, что она увидела. — Кто тебя так? – голос не слушался ее. — Никто! – Ваня жмурился, пытаясь увернуться от света. — Сам ударился? — Да! — Заливаешь! — Дуся поставила сумку на пол. – Ну-ка, покажись! — Еще чего! Мальчишка вдруг ощерился, совсем как зверек, вжался в угол, и выставил перед собой кулачки. Дуся удивленно глянула на него, а потом засмеялась. Большое тело ее колыхнулось, когда она сложила руки перед собой, пытаясь заставить себя не тронуть мальчишку, не прижать к себе, спрятав от всех и вся. — Ты на меня –то посмотри! Разве я тебя обижу? Да и спрашивать больше не буду ни о чем. Захочешь – сам расскажешь. Где живешь ты? Может домой отвести? — Не надо! Ваня, выкрикнув это, как-то сжался, пытаясь спрятаться от безжалостного света фонарика, присел на корточки, и уткнулся лицом в колени. — Нельзя мне туда. — Почему? — Папка… Получка сегодня… Дуся замерла, услышав, сколько боли прозвучало в голосе Вани. Она растерянно смотрела на мальчика, пытаясь понять, что делать дальше. — Вань… Ваня! Посмотри на меня! Мальчик медленно поднял голову, пряча глаза. — Ко мне пойдешь? Я одна живу. У меня тут бублики свежие и конфеты есть. Чаю хочешь? Мальчишка молчал. Дуся не знала, что еще сказать и поэтому молчала, ожидая ответа. А услышав тихое: — Хочу… — выдохнула и поманила мальчика за собой. — Идем!
Дома она быстро поставила чайник, а потом загнала Ваню в ванную и долго, чтобы не сделать больнее, обрабатывала все ранки и ссадины, которые обильно усеивали лицо и руки мальчика. — Как это ты так? — Стекло в двери кухонной выбил. Ай! — Потерпи! Я дую! – Дуся водила смазанной йодом ваткой по лицу мальчика. — Щиплет же! Мальчишка так смешно морщился, что Дуся прятала улыбку, глядя на него, но больше всего ей хотелось сейчас все-таки плакать. Как можно так обращаться с ребенком? Господи, был бы у нее сын… Нет! Нельзя об этом! Ни к чему сейчас! Отставив пузырек с йодом, Дуся спросила: — А мамка-то есть у тебя? Ваня нахмурился, а потом замотал головой, болезненно охнув. — Нет. Нету. Сбежала. Батя суров больно. Особенно, когда выпьет. — И часто такое бывает? — После получки всегда аккурат. — А как же мамка тебя оставила с ним? Не забрала? Ваня поднял на Дусю глаза, и та поразилась, сколько боли было в этом маленьком пока еще человеке. — А куда ей? С прицепом? Самой бы справиться. — Вань, не надо так. Она же мама твоя. — Я знаю. Только… Бросила же. Знала, что он будет меня бить и все равно – бросила. И меня, и Машку. Дуся напряглась, стараясь не спугнуть откровенность Вани. — А Маша – это кто, Ванечка? — Сестра моя.
Дуся отвернулась и закрыла глаза на секунду, потому, что голова закружилась и темнота немилосердно навалилась, грозя прервать разговор, который стал настолько важным и нужным, что, казалось, прервись он сейчас, и все… закончится сама жизнь. — Сколько ей? – Дуся взяла-таки себя в руки. — Шесть лет. На следующий год в школу пойдет. — А ее… Отец тоже… — Нет. Ее он не трогает. Пока… — Ваня отвернулся от зеркала, в котором разглядывал свою разрисованную йодом физиономию. – Говорит – мала еще. Потом воспитывать будет. Дуся собрала грязные комочки ваты, выбросила их и, вымыв руки, спросила: — Вы ведь недавно переехали? Я тебя не видала раньше. — Да. Раньше в Омске жили. А теперь тут. Отец на завод устроился. — Понятно… — Дуся с сомнением глянула на грязную рубашку Вани, но решила, что это подождет. – Пойдем чай пить? Или ты есть хочешь? Ваня потупился было, размышляя о чем-то, а потом поднял глаза и сказал уже твердо: — Хочу!
Наталья, которая пришла позже, удивленно глянула на уплетающего жареную картошку мальчика, но промолчала, решив отложить расспросы на потом. Она молча нарезала соленого леща, разложила самые лучшие кусочки на газете перед Ваней и скомандовала: — Приступай! А потом поманила за собой Дусю, видя, что мальчишке уже не до их разговоров. — Ты где его взяла? — На лестнице. — А почему он такой… Кто его? — Отец. Наташка, что делать? Домой его отпускать боюсь. Мало ли. А там еще девочка, сестренка Ванина. Куда все смотрят? — А то ты не знаешь! – Наталья невесело усмехнулась. — Под нос себе! Нет же тут ничего интересного. Ну, живут, ну лупит их батя, так что? Лучше в детдом, что ли? Никто не будет вмешиваться, Дуся. Никому это не надо. Со своими бы управиться. Дуся покачала головой: — Нельзя так! Неправильно это! — А кому решать? Тебе? Или мне? Что мы можем, Дусенька? Всех не спасешь, не пригреешь. Да и здоровья у тебя нету. Кто тебе детей-то отдаст?
Они спорили долго, до хрипоты, чуть не разругавшись окончательно. Но, как только в дверях появился, наевшийся до отвала впервые за долгое время, Ваня, сонно моргающий и готовый приткнуться где угодно, чтобы заснуть уже наконец, Дуся с Натальей замолчали и, глянув друг на друга, разом кивнули. — Я быстро. – Наталья убежала домой, но, когда вернулась с чистой рубашкой старшего сына, Ваня уже спал, уткнувшись носом в диванные подушки и не дождавшись, пока Дуся постелет ему. — А где ты спать будешь? – Наталья смотрела, как Дуся стягивает дырявые носки с Вани и укрывает его вязанным покрывалом. — А вон, в кресле подремлю. Ты мне лучше скажи, Наташка, что делать-то теперь? Я адреса его не знаю. Он не сказал. А отцу-то сообщить надо. Спохватится за ребенком, где искать будет? — А он спохватится? – Наталья скептически поморщилась и покачала головой. – Не думаю. До утра так точно не до того ему будет, если я правильно поняла. Бутылка есть, сын воспитан – чего еще? Можно отдыхать. Завтра выходной, поэтому вряд ли ему до мальчишки будет. Давай участкового вызовем? Пусть сам с ними разбирается. Дуся посмотрела на Ваню, раздумывая, а потом все-таки мотнула головой: — Нет. Как бы хуже не было.
Они долго еще говорили, пытаясь решить, как быть дальше, а потом Наталья ушла, и Дуся вернулась в комнату, где постанывал, борясь с какими-то кошмарами, во сне Ваня. Она немного постояла рядом, наблюдая за ним, а потом нагнулась и, сама не зная зачем, подула легонько на макушку мальчика. Ваня глубоко вздохнул, поворачиваясь на другой бок, и затих. А Дуся, постояв еще немного рядом, села в кресло, накинула на ноги шаль и задумалась. Задачка была сложной, а решение все не находилось, и она незаметно задремала, так и не решив, что же делать дальше.
Утром, накормив Ваню завтраком, она спросила: — Домой-то пойдешь или как? Ваня, осторожно поставив чашку с какао на стол, вскинул на нее глаза, раздумывая, а потом спросил: — А можно, я еще приду? — Конечно. В любое время. — А… можно… — Машу привести хочешь? Ваня смотрел на нее так, что Дуся невольно поежилась. — Приводи! Мог бы и не спрашивать.
С этого дня жизнь Дуси полностью изменилась. Теперь она не ходила, а летала, несмотря на свой немалый вес, который к слову стал постепенно, пусть и медленно, таять. У нее появились дети… Да, они были не свои и прав на них она никаких не имела, но они были. И ей стало вдруг так хорошо, как не было никогда с тех самых пор, как Егор, усмехнувшись ей в лицо, сказал: — Уверена? А если не мой? Чужого растить не буду!
Ваня и Маша стали ей не чужими. Она обстирала и отмыла ребятишек. Накупила одежки и справила обувку. Отец ребят ничего этого не заметил. Он жил какой-то своей жизнью, совершенно не заботясь о том, где пропадают его дети. Сестру и раньше в садик водил Ваня, поэтому мужчина не удивлялся, просыпаясь утром и не видя детей рядом. Изредка они возвращались домой, стараясь сделать это в те дни, когда отец был трезв. Ваня караулил его у проходной и шел за отцом до самого дома, наблюдая. Если тот никуда не сворачивал – можно было идти домой. А если заходил по дороге в магазин, то лучше было и не появляться вовсе. В такие дни дети оставались ночевать у Дуси. Она купила два хороших раскладных кресла и теперь в маленькой комнатке было совсем не повернуться. Но теснота эта им совершенно не мешала.
Степан, отец Вани и Маши, о существовании Дуси узнал пару месяцев спустя после того, как она нашла мальчика в своем подъезде. Открылось все случайно. В тот день Маше стало плохо в садике, и, раньше, чем Степан успел добежать до него, скорая уже увезла девочку в больницу. Пытаясь узнать, что с дочкой, Степан совершенно не обратил сначала внимания на полноватую женщину, которая, появившись в коридоре приемного покоя, кинулась к стойке регистратуры. Только когда Ваня, не думая уже ни о чем, дернул Дусю за рукав и, зарывшись носом в ее вязаную кофту, прошептал: — Она же поправится? Дусь, скажи! С ней все будет хорошо? Степан удивленно моргнул, а потом поманил к себе сына и строго спросил: — Это кто? Ваня заметался было, не зная, как объяснить отцу появление Дуси, а потом вдруг успокоился, когда увидел, как та смотрит, и сказал: — Дуся это. Она… наша. Заботилась о нас, пока ты… — Пока я что? – голос Степана не сулил ничего хорошего и Дуся шагнула ближе, взяла за плечо Ваню, и заставив его сделать пару шагов назад, загородила собой мальчика. — Пока ты пил, да искал об кого кулаки почесать. Ее ответ прозвучал так спокойно и веско, что Степан растерялся. — А ты кто такая? Нет! Я тебя спрашиваю, ты кто такая, а? — Евдокия Семеновна Рябцева. Твой кошмар ночной буду, если сейчас не угомонишься. У тебя дите оперируют, а ты тут права качать вздумал? Отец ты или кто? Иди к врачу, вон стоит, видишь? И постарайся узнать, что да как. Мне ничего не скажут. Я ей не мать, к сожалению. То ли приказ Дуси прозвучал настолько властно, что Степан испугался, то ли остатки его совести все-таки проснулись от долгой спячки, но он почему-то послушался. Узнав все о дочке, он вернулся к Дусе с Ваней и сказал: — Прооперировали. Аппендицит. Все хорошо. Сказали завтра вещи привезти ей и поесть домашнего. — А что можно, сказали? — Я не спросил. — Ладно, это я сама. И вещи тоже привезу. — Где возьмешь? — Эх ты… папа… — Дуся покачала головой. – Твои дети у меня живут. Ты и не заметил, что они чистые ходят, а дома почти не ночуют. Совсем тебе гулянки твои глаза застили. — Что ты обо мне знаешь?! Степан поднялся было, но совершенно ледяное Дусино: — Сядь! – мигом вернуло его на место. – Не знаю я о тебе и знать ничего не хочу. Неинтересно. Но, то, что встретились мы, это хорошо. Сама уж думала, что надо бы поговорить с тобой, если еще не совсем мозги ты пропил. — Ты это… — Я то! Слушай молча, потом будешь умные мысли свои вставлять. – Дуся открыла сумку и вынула оттуда целую пачку каких-то бумаг и справок. – Видал? Все собрала, что мне в опеке сказали. Готово уж все. Были твои дети – станут мои. — Да я тебя! – Степан почувствовал, как запульсировало в затылке и висках. Ярость накатила волной, грозя выплеснуться наружу. — Ничего ты мне не сделаешь! – Дуся так же спокойно уложила документы в сумку и кивнула Ване. – Погуляй пока. Мне с отцом твоим серьезно поговорить надо. Ваня дернулся было испуганно, но, внимательно посмотрев на Дусю, вдруг перестал бояться. Он медленно кивнул и пошел к дверям, которые вели из приемного отделения в больничный парк.
О чем Дуся говорила со Степаном, для него так и осталось загадкой. Он лишь видел через панорамное окно приемного отделения, как отец несколько раз вскакивал, замахиваясь на эту женщину, но та ни разу не уклонилась, не опустила глаз, прямо глядя на этого странного, почти спившегося мужчину. Ей нечего было больше бояться в этой жизни. Все страшное с ней уже случилось. И сейчас она отстаивала не только будущее Вани и Маши, но и свою жизнь. Ту, которой просто не будет, если она опустит сейчас взгляд, испугавшись занесенного над ней кулака.
А почти через год Маша возьмет из рук Дуси пышный букет и зашагает вслед за другими ребятами на свое место перед первой в своей жизни школьной линейкой. И Дуся махнет ей рукой, пристроившись так, чтобы девочка ее видела. А потом, не оборачиваясь, скажет: — Пришел-таки? Ну, погляди, какая она у тебя красавица! Только подходить не вздумай! Ни к чему это. В порядок себя приведешь окончательно, тогда можно будет.
Степан, пряча глаза и одергивая видавший виды пиджак, молча кивнет, отыскивая взглядом дочку. А, когда дети зайдут в школу и Дуся заторопится к выходу из школьного двора, чтобы успеть на работу, он тихо скажет, так и не решившись поднять глаза на эту женщину: — Спасибо…
Дуся молча кивнет на ходу и зашагает быстрее. У нее слишком много дел, чтобы терять теперь время попусту. Дети, дом, да мало ли чего еще…
Осеннее солнце снова коснется ласково ее лица, как год назад, и она улыбнется, приветствуя новый день. День, в котором есть, для чего жить.
