Ленуся
Леночка всегда жила с мамой. Папа испарился еще до того момента, как она появилась на свет, а бабушку и дедушку она не помнила. Была еще мамина подружка — тетя Тамара, но Лена искренне надеялась, что та куда-нибудь провалится.

Тамара частенько приходила в гости, всегда приносила ей что-нибудь вкусненькое. Иногда тетя Тамара и мама усаживались на кухне и до половины ночи вели задушевные разговоры. Леночка в это время всегда уже спала. Но однажды, встав ночью в туалет, она случайно услышала их разговор.
Тамара увещевала мать:

— Оль, ну ты, как ненормальная. Ленка уже большая. Ты тринадцать лет живешь только для нее, а ведь ты уже не девочка! Не пора ли о себе подумать?

— Тамара, да понимаю я все. Но как ты себе это представляешь? Столько времени мы вдвоем с ней жили, а тут я приведу в дом мужчину и скажу — это тебе, Леночка, новый папа?

— Не утрируй. Никто не будет просить ее говорить папа! Ты мне скажи, когда ты последний раз себе что-то покупала? Ты в зеркало давно смотрелась? На тебе вещи десятилетней давности! Тебе всегда шла укороченная стрижка, но ты носишь длинные волосы, потому что не нужно тратить деньги на парикмахерские. Ты вспомни, какая ты была?

— Да когда это было, Тамар…

— Когда? Да совсем недавно, тринадцать лет назад. Чего ты боишься?

— У Лены сложный характер, ты же понимаешь, что ей очень трудно будет смириться, если у меня кто-то появится.

— Давай называть вещи своими именами. Она просто вконец избалована. У вас в доме главная не ты, а твоя Леночка. Ты только подумай, что будет, когда ей станет восемнадцать! Ты вкалываешь всю жизнь на двух работах. Не пора ли отдохнуть?

Лена тогда в ужасе убежала в комнату. Что такое эта тетя Тамара говорит? Из-за какого-то чужого дядьки разбить их семью? Ну, нет, она этого точно не позволит.

С того дня она не только не любила Тамару, но и пристально следила за матерью. А с ней происходили перемены. И они Лене совсем не нравились.
Во-первых, мать постриглась. Это настолько ее изменило, что Лена ахнула, но только внутри себя, вслух же сказала:

— Тебе в твоем возрасте делать такую стрижку уже не нужно. Она же молодежная.

Мама тогда попыталась скрыть обиду, ушла на кухню.

Тем же вечером Лена увидела в шкафу новые туфли.

— Ого! Это сколько же такая красота стоит?

Мама вытащила кремовые лодочки и улыбнулась.

— Нравятся, да? Страшных денег стоят. Хорошо, Тамара одолжила!

— Значит, тратить деньги на дорогие вещи для себя тебе не жалко! Даже занимаешь! А то, что у меня наушники сломались, тебе совершенно не интересно.

— Лена, ну что ты такое говоришь? Ты же знаешь, что тебе все покупается в первую очередь.

Но Лена ушла в свою комнату и там прорыдала весь вечер. Ей было больно осознавать, что мать стала другая. Что больше не считает Лену самым главным человеком в жизни.

На следующий день, придя из школы, девочка обнаружила новые наушники на столе. Она довольно улыбнулась. Все-таки она молодец!
А туфли из шкафа исчезли.

***
Ольга и Тамара сидели в кафе. Ольга рыдала, а Тамара отчитывала ее, как маленькую девочку.
— Ты сошла с ума! Зачем ты сдала туфли?
— Тома, но ведь и правда… Наушники у Леночки давно сломались. А как ей без них? У всех же есть.
— Оль, ты хоть понимаешь, что растишь монстра? Ты сказала ей о Сергее?
— Нет.
— Почему? Ты же вот-вот его потеряешь! Мужик он хороший, но четыре года ожидания — это слишком даже для него!
— Тамара, а если она его не примет?
— Она его примет. И ты должна ей, наконец, показать, что она не одна на этом свете живет.

***
С утра Ольга затеяла генеральную уборку. Лена лениво наблюдала за ней, не вставая с дивана. Потом мама привела себя в порядок, поставила в духовку утку и принялась накрывать на стол. Лена села, стянула с себя наушники.
— У нас что, сегодня гости?
Ольга подошла к дочке, присела рядышком.

— Да, дорогая. Сегодня я кое с кем тебя познакомлю.
-Только не говори, что это какой-нибудь стареющий ловелас!
— Леночка, пройдет совсем немного времени, и ты уедешь на учебу, а…
— …а ты тут останешься совсем одна. Слышала я уже такие сказки! Вот когда останешься одна, тогда и тащи сюда мужиков. Я против, понятно?

Она водворила наушники на место и ушла в свою комнату.

Примерно через час в дверь позвонили. На пороге стоял слегка полноватый мужчина в очках. В одной руке у него был букет цветов, который он тут же вручил маме, а в другой торт, который он протянул Лене. Та развернулась, не взяв торт, и убежала к себе.

Все же к столу она вышла. Внутри нее все клокотало. Она уселась на стул и насмешливо наблюдала за суетливыми движениями матери.

— Ленуся, познакомься, Это Сергей Олегович.
Девочка ответила:
— Не могу сказать, что мне очень приятно.
Ольга укоризненно посмотрела на дочь.
— Как тебе не стыдно!
Но Сергей положил свою руку на ее руку.
— Все нормально, успокойся. Мы все, когда были маленькими, вели себя вызывающе.

Лена даже рот открыла от такой наглости. Он в одной фразе оскорбил ее два раза! Сначала намекнул на то, что она маленькая и глупенькая, а потом, что она плохо воспитана. Ну, ладно, еще посмотрим, кто кого! За столом она изо всех сил старалась произвести самое гадкое впечатление. Судя по тому, что глаза матери были постоянно на мокром месте, у нее это неплохо получалось. Только вот обидно, что на Сергея Олеговича ее выходки совершенно не действовали. Он разговаривал с ней совершенно спокойно, при этом она чувствовала себя умалишённой.

Она хотела уйти в свою комнату, как только закончился ужин, но мать вдруг сказала:
— Лена, помоги убрать посуду.

Кто? Она? Посуду? Она решила показать перед этим, какая она воспитательница?
— Ты будешь сюда своих хахалей водить, а я посуду за ними мыть?
Ольга побледнела и медленно села на стул. Сергей посмотрел на Лену.
— Немедленно извинись перед матерью!
— Еще чего! Не за что мне извиняться.

Она ушла к себе в комнату. Если честно, то на душе скребли кошки — она не хотела так сильно обидеть мать. А с другой стороны, пусть этот ее ухажер знает, что ему тут совсем не рады!

Она слышала, что этот Сергей почему-то не ушел сразу. Они с матерью о чем-то разговаривали, тихо позвякивали посудой. Потом переместились на кухню. Потом она уснула и не слышала, во сколько ушел Сергей Олегович.
***

А утром поняла, что он никуда не уходил. Был второй выходной, и она встала поздно. По обыкновению, сразу поплелась на кухню… а там моментально проснулась. Этот мужик сидел у них за столом в домашней футболке и делал бутерброды. Мать же, веселая и какая-то похорошевшая, крутилась у плиты. Лена остановилась:
— Даааа… Мама, ты вообще стыд потеряла.
Ольга быстро повернулась к дочери.
— Значит так. Чтобы не было никаких недосказанностей. Мы с Сергеем Олеговичем сегодня планируем расписаться.
Лена развернулась и убежала в свою комнату. Как она посмела! Как! Гнев душил ее.

***
Прошло несколько месяцев с того дня, как Сергей Олегович у них поселился. Лена каждый день придумывала что-нибудь новенькое, но казалось, что этот мужчина непробиваем. Какие только гадости она не говорила! Если они касались его, то он просто не обращал внимания, а если матери, то прерывал Лену строгим голосом. Это ее бесило больше всего. Она ее мать, а не его! Какого черта он вообще вмешивается!

Ольга похорошела, расцвела, будто помолодела лет на десять. Сергей часто водил ее в кино, в кафе. Каждый раз он вежливо приглашал Лену. Но она всегда с издевкой отвечала:

— Не хочу мешать вашей семейной идиллии! Кто я такая? Всего лишь ненужный ребенок, которого променяли на мужика.

Мама всегда порывалась что-то сказать, но Сергей прерывал:
— Оля, не нужно. У каждого человека может быть свое мнение.

***
Каждый день Лена рассказывала обо всем, что происходит у нее дома, Нике, лучшей подружке.

— Ты представляешь, как я только его не выводила из себя! Другой бы уже не сдержался, врезал бы, а этот терпит.
— Да уж. Почему, интересно?

— Ну как ты не понимаешь? Если мать такое увидит, то она сразу его выгонит.

— Лен, я не понимаю, чем он тебе так не нравится? Тебя не обижает. Шмотки, смотрю, у тебя новые.

— Ника! И ты туда же! Мы с мамой всегда жили вдвоем! Нам не нужны чужие люди в семье. Ты лучше помоги что-нибудь придумать.

Ника вздохнула. Она не понимала, что Ленке не нравится. И отчима ее она видела, вполне нормальный дядька.

Но Лена была ее подругой.
— Ты слышала, что произошло в прошлом году у Семеновых?
— Нет, не помню… А что там было?
Ника устроилась поудобнее и начала:
— Понимаешь, если что-то делать, то как раз такое…
***

Ленуся пришла домой довольная. Как она раньше-то не сообразила, что нужно делать!

Когда до прихода матери оставалось минут пять, она пришла в комнату. Там Сергей читал газету. Он удивленно поднял на нее глаза.
— Здрасти.
— Ну, привет, коли не шутишь.
— У меня к вам дело.
— Да? Очень интересно послушать.
Лена несла какую-то ахинею про то, что она в школе разбила стекло, и теперь нужно, чтобы кто-то пришел… А сама прислушивалась. Наконец, в двери повернулся ключ. Лена скинула с себя халат и бросилась на колени к Сергею, при этом громко вопя:

— Не нужно! Пожалуйста! Помогите!
Секунда… и мать, вбежав в комнату, стала оттаскивать ее от Сергея. Потом она ударила его по лицу и закричала:
— Уходи! Сейчас же! Уходи! Вон!

Сергей посмотрел на довольную Лену, потом повернулся к Ольге, которую колотило так, что зуб на зуб не попадал.
— Оля, послушай меня, пожалуйста…
— Вон! Вон из моего дома, вон из моей жизни! Если ты через минуту не уйдешь, то я вызову полицию!

Сергей даже вещи не стал собирать. Он покачал головой, взял свое портмоне и ушел. Ольга упала на диван и зарыдала. Леночка тоже ушла в свою комнату — нужно же вести себя соответственно.

Вечером она вышла. Мать лежала и смотрела в потолок. Увидела Лену, повернула голову…
— Доченька…
— Мам, все. Проехали. Ничего не случилось, ты пришла вовремя.

***
Прошла неделя. Ольга заметно осунулась, выглядеть стала намного старше своих лет. Как-то днем, прибираясь в комнате, она услышала, как дочь разговаривает по телефону:
— Видела бы ты его глаза, когда я на него прыгнула и ору! Он так растерялся, что даже оттолкнуть меня не успел.
Ольга шагнула в комнату.
— Вот, значит, как…
Лена резко бросила трубку и обернулась. Говорить что-то было бесполезно.

***
Прошла еще неделя. Ольга молчала и лежала всю неделю, не вставала даже чаю попить.
Только что уехала скорая. Доктор долго осматривал Ольгу, сделал какие-то уколы и сказал Лене:
— Я не знаю, что у вас тут произошло, но еще несколько дней, и такими темпами вы останетесь без мамы.
Лене стало страшно. Она видела, как сильно похудела мать. Сейчас она уснула — видимо, подействовали лекарства. Темные круги под глазами, да и сами глаза как будто провалились.

Девочка встала. Она знала, что ей нужно делать.

***
Долго, очень долго она давила на кнопку звонка. Наконец дверь распахнулась. Сергей удивленно смотрел на нее. Выглядел он тоже не лучшим образом.
— Ты? Что тебе нужно?
— Сергей Олегович…
Из глаз Лены потоком полились слезы.

— Я вас умоляю, простите меня! Простите! Маме очень плохо без вас. Я боюсь ее потерять. Я очень прошу вас, пойдемте домой. Я обещаю, что больше никогда в жизни не буду так себя вести.

****
Ольге снился лес. Большой дремучий лес, из которого она никак не могла найти выход. Она так сильно устала, что уже и искать больше не было сил. Хотелось просто присесть у дерева и сидеть. Она только собралась это сделать, как услышала, что ее зовут. Ладно. Еще несколько шагов и все. И через несколько шагов показался просвет. Она пошла быстрее. Дочь, ее зовет, Леночка, как она могла оставаться в лесу, если там ее Лена. Еще голос… Это Сергей, он тоже ее зовет. Ольга побежала и… проснулась.

— Доброе утро! А мы тебе завтрак приготовили.

Ольга с удивлением переводила взгляд от Сергея к Лене и обратно. Они накрывали небольшой столик у ее дивана. Вдвоем. Потом Сергей помог ей сесть.
— Пока все не съешь, мы от тебя не отстанем.
Лена обняла ее.
— Мамуль, тебе нужно хорошо кушать.
А Сергей обнял их двоих.

— Как же хорошо, девчонки! Мы будем самой лучшей семьей на свете. Ну что еще такое?
И Ольга, и Лена рыдали. Сергей вздохнул:
— Ну, начался потоп. Мне что, тоже плакать?
Девочки в один голос пролепетали, сквозь слезы:
— Нет… не надо!

И они, наконец, принялись за завтрак.

Автор рассказа: Ирина Мер

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

У сороки заболи, у вороны заболи..

Я всегда немного стеснялась своей матери. У моих одноклассниц и у многочисленных двоюродных и троюродных сестер мамы были другие: утонченные, образованные, кокетливые. Они смотрелись рядом с нами словно старшие сестры, и относились мы к ним так же — восхищались, таскали тайком помаду, примеряли их туфли.
Моя мама была родом из какой-то глухой деревни. Некрасивая, говорила безграмотно и, кажется, даже писать толком не умела. Мне всегда было непонятно, почему мой образованный и умный папа выбрал себе в жены такую посредственность? Его первая жена была красавицей — она смотрела с фотографий насмешливыми глазами, и я всегда жалела, что не она моя мать. Ее сыновья тоже были все как с картинки, и я просто обожала старших братьев. Они меня тоже.

Иногда новые подружки принимали ее за служанку. У нас был огромный дом, в котором она хозяйничала одна. Папа предлагал нанять помощницу, но мама отнекивалась и все делала сама — мыла полы, убиралась, готовила.

— Спроси у вашей кухарки рецепт этого пирога, — сказала одноклассница, и хотя мама стояла рядом, мне было стыдно сказать, что это не кухарка, а мама, и я бурчала в ответ:

— Сама спроси, вот же она.

Я не знаю, где она при всем при этом находила время на вязание. Но она просто обожала вязать, и если в младшей школе я носила эти ее дурацкие носки, шапки, джемперы с узором, то потом наотрез отказывалась позориться в этом. Помню, она связала мне варежки, красные с белым узором, там были какие-то олени и снежинки, что ли. Я кинула эти варежки на пол и прокричала:

— Мама, ну какие варежки, все ходят в перчатках, ты с луны свалилась, что ли!

Мама никогда не возражала мне и никогда не ругала. Она нагнулась, взяла в руки варежки и унесла их.

Эти варежки я нашла через несколько лет, когда мама уже умерла. Я не смогла приехать попрощаться с ней, у меня была сессия, но на каникулах папа попросил меня разобрать ее вещи, что-то выбросить, что-то отдать в церковь.

На одной из полок лежали эти варежки. Я взяла их в руки — они были очень лёгкие и очень мягкие, красивые такие. Мне стало немного грустно. Я вышла в гостиную и спросила:

— Пап, а почему ты женился на ней?

Он удивлённо поднял очки, посмотрел на меня. Я смутилась.

— Ты же ее никогда не любил, — тихо проговорила я.

Это я знала точно. Не только потому, что по всему дому до сих пор стояли фотографии его первой жены, а мамина лишь одна, а ещё и потому, что у меня уже был Вовка, и я знала, что такое «любит».

Папа вздохнул, хлопнул по дивану рядом с собой. Я подошла и села.

— Кому, если не тебе рассказать о ней. Тем более, ты большая, должна понять. Я очень любил свою первую жену, чуть с ума не сошел, когда ее не стало. Но у меня было три сына, надо было жить ради них. Я и жил.

Однажды я приехал на охоту в одну деревню вместе с приятелем, там его брат был. Мы славно поохотились, и в доме была девушка, я сначала подумал дочка хозяина. Все ее там шпыняли, и мне стало жаль ее: была она такая худенькая, забитая. Сунул денег ей, пока никто не видел, а она и говорит — дяденька, спасите меня, увезите меня отсюда! Я удивился — дескать, что такое? А она в слезы и твердит все одно — увезите и все тут! Говорит, я в багажник спрячусь, вы только не открывайте, пока другие видят.

Папа прикрыл глаза, наверное, пытался представить ту картину. Я затаила дыхание и не шевелилась.

— Не знаю почему, — продолжил он. — Но я согласился. Все получилось просто, и когда все вскрылось, я уже знал ее историю и принял решение жениться, чтобы защитить ее. Семья ее погибла при пожаре, и ее, тринадцатилетнюю взяли под опеку, но на деле — служанкой. Она готовила и убирала за всеми, вела хозяйство, огород… Но на это она не жаловалась, считала, что это нормальная плата за крышу над головой. А потом от нее и другого стали просить, чего она стерпеть не смогла. Особенно после того, как забеременела. Ребенка она не доносила, рожала дома и он даже не закричал — пискнул. Больше она его не видела. С тех пор она мечтала сбежать и пробовала пару раз, но ее быстро поймали, избили… И тут я попался. Спаситель. Ну как я мог ее бросить? Ты не думай, я женился только чтобы от нападок ее оградить, мы в разных комнатах жили. Ты уже лет через семь родилась, или восемь, когда она не только на бумаге женой была, но и так. Жалел я ее — такая у нее судьба…

Он вздохнул и потрепал меня по плечу.

— Она хорошая жена была. Сыновей моих воспитала и тебя подарила — я уж и не думал на старости лет…

В горле у меня стоял комок. И я прекрасно знала, что никакие слезы тут не помогут, никогда я не смогу проглотить этот огромный ком обиды — на судьбу, на отца, на мать… Ну почему, почему она никогда ничего мне не рассказывала? Откуда я могла знать?

Я резко встала и пошла в мамину комнату. Я помнила, где она хранила спицы и нитки. Сама я никогда не вязала, хотя в детстве мама пыталась меня научить. Я достала коробку, взяла первый попавшийся клубок и спицы. Набрала в поисковике ролик — как научиться вязать. И три часа сидела с этими спицами, пока не стёрла пальцы до волдырей.

Мне было больно, но это было именно то, чего я хотела — чтобы физическая боль хоть немного заглушила ту, другую. А потом я надела красные рукавички и прямо в них легла спать.

Мне приснилось, что мама принесла пластырь, подула на мои израненные пальцы, пропела свою дурацкую присказку: у сороки заболи, у вороны заболи… И мне стало легче. Нет, этот огромный ком не пропал ни на утро, ни через неделю. Ни даже тогда, когда я научилась вязать и связала такие же варежки, только синие — это был мамин любимый цвет — и отнесла их ей на могилу. Ком исчез, когда в родовом зале мне на грудь положили крошечную малышку и я впервые назвала ее маминым именем.
Канал «Здравствуй, грусть»

Инет

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

Основы
Шестой «В» класс, урок ОБЖ, учителя нет. Нет, не так: учителя – нет. Имею в виду, в принципе нет: старый уже уволился, а новый ещё официально не принят, поэтому шестой «В» стоит на ушах.

ОБЖ впору называть защитой от тёмных искусств, и даже не потому, что формально это как бы защита, а потому, что преподаватель меняется каждый год и даже чаще. Шестой «В» год назад застал сначала некого дедушку, который засыпа́л на уроках и уволился через две недели после начала учебного года – наверное, хотел подработку на пенсии, но как-то не сложилось. Потом пришла строгая большая женщина, которая заставляла переписывать учебник – если бы на тот момент мы читали пятую часть Гарри Поттера, её точно прозвали бы Амбридж. Наконец, последним ушёл дядечка, который одному классу представился майором, другому подполковником, третьему полковником; дети его супербыстрый карьерный рост не оценили, прозвали генералиссимусом, и довольно скоро он под тяжестью насмешек написал заявление по собственному желанию.

И вот теперь шестой «В» сходил в кабинете ОБЖ с ума, потому что, судя по всему, урока не будет по причине отсутствия учителя: носился по кабинету, орал, но самое крутое – нарисовал мелом на двери в каптёрку мишень, и мужская половина соревновалась в точности метания в эту мишень карандашей, а женская – болела, визжала, делала ставки и поддерживала полюбившихся спортсменов.

И, вероятно, всё просто закончилось бы тем, что на шум пришёл бы завуч и построил всех по струнке, если бы не случилось невозможное: ручка двери в каптёрку кабинета ОБЖ (которая всегда была заперта) внезапно опустилась… а в следующее мгновение дверь с адским скрипом открылась, и из каптёрки вышел двухметровый худой мужчина с длиннющими руками и пышными усами. Сейчас, спустя пятнадцать лет, я могу добавить ещё то, что ему было под сорок и вообще он выглядел вполне добродушно, но тогда я (как и мои одноклассники) совершенно потерял способность анализировать информацию, потому что натурально врос в развалившийся паркет от неожиданности.

Двухметровый усатый мужчина обвёл класс взглядом (прямо по-актёрски выпучив глаза то ли удивлённо, то ли агрессивно), и этого нам, школьникам, хватило, чтобы разморозиться, разбежаться и встать по стойке смирно у своих мест. А когда суматоха улеглась, мужчина-из-каптёрки прошёл через центр класса к убитой коричневой школьной доске, на которой было невозможно писать, и повернулся к классу.

– Здравствуйте, дети. Меня зовут Владимир Юрьевич, я ваш новый учитель ОБЖ. Садитесь.
Сели, замерли. С ума сойти, Владимир Юрьевич был, похоже, выше Мити, а в Мите официально два метра шесть сантиметров.

– Так, а это, видимо, наш учебник, – то ли вопросительно, то ли утвердительно продолжил Владимир Юрьевич и взял с учительского стола узенькую сине-сиреневую книжку. Покрутил её в руках задумчиво, точно забыв о том, что стоит перед двадцатью школьниками; после чего наклонился, достал из-под учительского стола мусорное ведро, поставил его на стол. А через секунду демонстративно небрежно бросил в ведро книжку и похлопал в огромные ладоши, как делают после хорошо сделанного дела. Сдержать эмоций нам, школьникам, не удалось – завопили, закрутились, Лёва загоготал; впрочем, одного движения брови Владимира Юрьевича хватило, чтоб мы позатыкались. Нет, не от страха, а из интереса к происходящему: будет глупо отвлечься и пропустить ещё что-нибудь безумное.

– Учиться ОБЖ по книжке – это полный бред, – заявил Владимир Юрьевич, и я сразу почувствовал, как мне хочется его поддержать. Наверное, врождённая ненависть к книжкам. – Самым важным вещам такая книга не научит; например, зажечь спичку. Бывают случаи, когда зажжённая спичка спасает жизнь. Приведёте пример?

Через пять минут тянущихся рук, выкриков с места и дискуссий пришли к следующим ситуациям: Кормак из «Пятого элемента» пытается включить камень огня, и Назим ночью заблудился в лесу. У каждого из героев всего одна спичка; решили в качестве модельного примера оставить Назима в лесу по причине большей реалистичности.

Владимир Юрьевич крутил в руках спичечный коробок.
– Давайте так: кто сможет зажечь спичку, тому поставлю пять в четверти.
Класс напрягся. Получить пять в четверти за зажжённую спичку?
– Ребят, давайте смелее, я не шучу. Зажечь спичку и добыть огонь – это действительно необходимый для выживания навык; если вы его продемонстрируете – значит, вы сможете выжить; значит, по основам безопасности жизнедеятельности у вас заслуженная пятёрка.

После ещё минуты переглядываний и перешёптываний к Владимиру Юрьевичу был делегирован Лёва, чтобы зажечь спичку и получить пять в четверти. Впрочем, шёл Лёва довольно неуверенно и ожидая подвоха, а мы смотрели на Лёву, как на героя.

– Держи, – Владимир Юрьевич протянул Лёве спичку.
Тот постоял несколько секунд со спичкой в руках – и тут мы все поняли, в чём дело.

– А коробок?
– Пф, с коробком каждый может, а ты давай без коробка!
– Так я не могу без коробка!
– А не можешь – так садись, – усмехнулся Владимир Юрьевич, и Лёва развёл руками и отправился обратно на место без пятёрки в четверти.

А потом Владимир Юрьевич зажёг спичку обо всё на свете: об разбитую коричневую доску, о подошву ботинка, о другую спичку – и каждый акт его представления мы встречали воплями и аплодисментами.

– Теперь задание, народ. Условия остаются прежними: кто сможет зажечь на следующем уроке спичку без коробка получает пять. Только не в четверти, это слишком жирно, но просто как текущую оценку. Договорились? Договорились. И ещё одно домашнее задание: представьте, что Назим таки заблудился в лесу, и у него с собой только спичечный коробок. Но это коробок, в котором может быть, что угодно. Вопрос: что Назиму стоит взять с собой в лес такого, что с одной стороны обеспечит ему выживание, а с другой – поместится в спичечном коробке? Задание ясно?

Мы завопили, что ясно, и даже начали выкрикивать идеи, но Владимир Юрьевич поднял руки и всех сразу угомонил.
– Нет, не сейчас, а дома. И желательно самостоятельно: чем больше у нас будет разных идей, тем более надёжный коробок для выживания у нас по итогу получится. Всё, всем спасибо, все свободны.
– Владимир Юрьевич, так ещё до звонка две минуты…
– Первые придёте в столовую. Только, разумеется, без шума, не будем мешать другим классам, договорились?
– Договорились!

И Владимир Юрьевич – вот так за один урок стал нашим любимым учителем.

Удивительно, но и сейчас я, закончивший школу девять лет назад, помню некоторые уроки ОБЖ практически наизусть, причём темы, которые мы порой поднимали, сложно назвать детскими. Например, мы обсуждали психологическую шкалу настроения, причины суицида, действие наркотиков и алкоголя на организм, методы манипуляции сознанием. Планировали наше поведение, если вдруг школу захватят террористы, а с учётом того, что от моего Георгиевска до Беслана всего три часа пути, эти предупредительные разговоры были особенно остры и актуальны.

В две тысячи восьмом на фоне грузино-осетинского конфликта, который тоже, можно сказать, произошёл под боком (даже несколько знакомых туда отправились в составе миротворческих сил), на уроках ОБЖ мы говорили о причинах войн, о методах их ведения, о пропаганде и важности информации, о диверсионных группах, об эволюции формата сражений – и всё это с примерами как горячими и живыми, так и историческими. Мне кажется, что и о Второй Мировой войне на уроках ОБЖ я узнал не меньше, чем на уроках истории.

Пропустить урок ОБЖ – это как пропустить серию любимого сериала; и если вдруг с кем-то такое происходило, весь остальной класс взахлёб рассказывал неудачнику новую порцию тайн вселенной, поведанную Владимиром Юрьевичем.

Каптёрку, которая раньше всегда была заперта и выступала этаким складом никому не нужных вещей, Владимир Юрьевич перестроил в свою личную учительскую: навёл там порядок, организовал реквизит для занятий (в том числе, например, ОЗК, прибор для химической разведки, огнетушители разного типа и ещё миллион безумных удивительных штук), поставил компьютер, наладил вентиляцию. Вентиляция нужна была потому, что прямо в этой каптёрке Владимир Юрьевич на переменах курил.

А мы, школьники, курили за библиотекой (я не курил, это пацаны курили, а я просто рядом стоял), и как-то раз, ещё до того, как Владимир Юрьевич сделал в каптёрке вентиляцию, прямо в разгар «кальянной» наш любимый ОБЖшник появился за библиотекой, натурально парализовав восьмиклассников своим присутствием.
– Не суетимся, народ. Прикурить есть у кого?
Назим дрожащими руками протянул Владимиру Юрьевичу зажигалку.
– Ага, мерси. Да не напрягайтесь вы, я никому не скажу. Но с этой дрянью завязывайте, если не хотите откинуться от рака лёгких, – и как будто в подтверждение своих слов Владимир Юрьевич знатно прокашлялся.

В том же восьмом классе я начал писать уже вполне осознанные стихи, и пусть сейчас мне за них весьма стыдно, это был необходимый этап, так сказать, творческого становления. Книга, которая на меня оказала огромное влияние – «Куда идёшь» Генрика Сенкевича, и у меня возникла «замечательная» идея рассказать эту же историю в стихах; масштабы работы меня (почему-то) не пугали, а один из наскоро написанных эпизодов (уж не помню, как) попал в руки Владимиру Юрьевичу, и тот предложил его обсудить.

– Не против, если я закурю? – мы сидели в каптёрке: Владимир Юрьевич с сигаретой в зубах нахмурено листал странички с моими стихами, а я ёрзал на стуле перед компьютером в ожидании его вердикта.

– Вот смотри, ты пишешь:

…И вот они – ворота в рай!
Откройтесь же; к себе пускай,
Прекрасный, дивный уголок,
Добрались Человек и Бог.

Но ты ведь понимаешь, что верующие тебя за такое распнут?

– Не понял?
– Насколько я помню Библию, Бог создал землю, рай, человека, а у тебя он с Адамом идёт по пустыне в поисках рая. Выходит, что ты противоречишь Библии, а значит, попадаешь в категорию еретиков.
– Но я же метафорично!
– Метафорично или не метафорично, но если у человека христианство головного мозга, то гореть тебе, Степан, на костре инквизиции. Но я знаю решение.

Я чувствовал, что у меня от волнения (и от близости костра) дрожат руки, и я с трудом сглотнул:
– Какое?
– Напиши в начале стихотворения, что это апокриф.
– Что?
– Апокриф. Это как бы религиозное произведение, но которое не претендует на истину. И тогда никаких проблем с инквизицией не будет.

Так в четырнадцать лет я узнал, что такое апокриф.

Через несколько лет я поступил на Химфак МГУ; ещё через год, так получилось, уже сам начал преподавать. И внезапно обнаружил, что в моём преподавательском поведении то и дело проявляются черты Владимира Юрьевича: это острые и горячие примеры, не самые детские шутки, неформальный тон, активная жестикуляция, лёгкое отношение к оценкам и ещё пятьдесят пунктов, а самое главное – детям такой формат удивительным образом заходил и заходит.

Уже во время написания диплома я вернулся в школу на встречу выпускников, где в частности пересёкся с Владимиром Юрьевичем: теперь он уже был лысый, но с бородой (волосы как бы просто перетекли сверху вниз), а в остальном, можно сказать, он не изменился.

Говорили много, говорили обо всём; а завершился диалог так:
– И куда ты теперь, после университета?
– Глобально есть два варианта, думаю. Первый – зовут в аспирантуру в США. Второй – остаться в аспирантуре Химфака и параллельно так же преподавать в школе.
Владимир Юрьевич усмехнулся:
– Ну, выбор, я думаю, очевиден.
– Да, наверное. Скорее всего я останусь, не хочу бросать школьников. Кстати, знаете, это ведь вы меня во многом вдохновили на преподавание.

На лице Владимира Юрьевича отобразилось сначала удивление, а потом ужас.
– Чтооо? Ты собираешься остаться? Степан! Я – на своём – примере…
Схватил с учительского стола случайную тетрадку и одним движением вырвал из неё лист бумаги.
–…Взял свою жизнь, смял!..
Скомкал вырванный лист.
–…Выбросил её в урну!..
В самом деле выбросил страничку с чьей-то контрольной в урну.
–…Показал, как НЕ нужно делать! А он мне говорит – вдохновился моим примером! Степан, ты больной или как?

Но, несмотря на перформанс, было ясно, что ему приятно. Расстались мы очень тепло.

И расстались, как выяснилось, навсегда. Очень скоро у Владимира Юрьевича нашли рак, а через полгода во время операции оторвался тромб.

Наверное, будет лишним описывать, насколько большая это потеря; Владимир Юрьевич взрастил и воспитал целое поколение ребят и научил вещам, которым обычно в школе не учат. Конкретно в моём случае – наверное, я бы и не пошёл преподавать, не будь у меня-школьника перед глазами такого гиганта (и я сейчас метафорично; так сказать, апокрифично); а если и пошёл бы – точно не был бы тем, кем являюсь.

Спасибо, Владимир Юрьевич, за всё спасибо; и светлая вам память.

Автор: Stepan Tatevosyan

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.

ВОВКИН ОТЧИМ

Вовка, когда его в первый раз увидел, а было ему тогда десять лет, сразу решил, что похож этот человек на тумбочку без ножек. Крепенький такой, приземистый, широкий в плечах и «корню». А ноги… ноги у него, конечно же, были, но они так вписывались в экстерьер… всего организма (потому что назвать фигурой такое тело было как-то… неуместно), что на них можно было просто не обращать внимания. Звали его Владимир, кажется, Николаевич. Фамилия же была… красивая. А главное – редкая: И-ва-нов.
И вот за него мама вышла замуж.

Иванов пришёл в их с мамой дом с рюкзаком, в котором лежали две рубашки, футболка и треники с вытянутыми на коленках «пузырями». В руках он держал небольшой чемоданчик советских времён, с металлическими накладками на углах, а внутри того чемоданчика были молотки–отвёртки. Инструменты, короче говоря, всякие.

За первым же совместных ужином, когда Вовка спросил у него, как ему Иванова называть, тот сказал, что «можно дядя Володя, а…», если Вовка, конечно, захочет, «можно и папа». Фыркнул «сынок» в свою тарелку и, не глядя по сторонам, сказал:

– Эт чё? Я буду «И-ва-нов» Владимир Владимирович?.. Не… Двух Ивановых на одну квартиру много. Останусь на папиной фамилии – Иртеньев.
Тут в разговор встряла мама:

– Да нужен ты папе своему, как селёдке патефон! Он, поди, и забыл уже, что ты на свете-то живёшь!..

Вовка в ответ промолчал, но стал называть маминого мужа «Иванов». Тот не возражал и отзывался.

Кроме рюкзака и чемоданчика у Иванова ещё был Кузнецов – друг, который жил один в коммунальной квартире на пять хозяев. А в коммуналке потому, что его бывшая жена вышла замуж за общего друга Иванова и Кузнецова Петрова, разменяла их общую с бывшим мужем квартиру и съехалась с Петровым, объединив с последним их общие жилые метры.

Иванов помог Кузнецову сделать ремонт в двенадцатиметровой комнате, потому что больше помочь тому было некому, ибо, после всех вышеперечисленных событий, Петров их общим другом быть перестал.
Когда Иванов водворился в квартиру Иртеньевых, он тоже сразу стал делать там ремонт. Кузнецов ему помогал. Вдвоём они замазали трещины на потолке, покрасили его и поменяли обои в обеих комнатах. Все двери и плинтуса в квартире Иванов менял уже без Кузнецова, потому что однажды попросил Вовку помочь, и тот помогать стал. Вместе они и плитку, кафельную, в разводах, в ванной до потолка положили. А потом

Иванов, сберегая Вовкино молодое здоровье, один само корыто ванной преобразил так, что из старого жёлто–коричневого стало оно ослепительно белым.

Здоровье же у Вовки было хорошим, но однажды, уже зимой, он простудился и с температурой почти сорок провалялся дома без малого две недели.

Мама у себя в больнице, где она работала старшей медсестрой, взять больничный «по уходу за ребёнком» не могла, потому что сезон гриппа и ОРВИ был в самом разгаре. Потому с Вовкой дома сидел Иванов. Надо сказать, что сидел – честно. Вовке, в его комнате, не докучал настолько, что иногда тому даже хотелось, чтобы Иванов к нему зашёл и о чём-нибудь с ним поговорил. И тогда Вовка кричал, растягивая слоги:

– Ииии-вааа-нооов!..
Дверь немедленно приоткрывалась и в комнате возникала голова Иванова, которая спрашивала:
– Чего тебе, Вовочка?
– Я есть хочу, – капризничал Вовка. На что голова немедленно отвечала:
– Ага, щас, чё-нить сварганю.
И тут же исчезала. Минут через несколько голова опять оказывалась просунута в ту же щель и спрашивала:
– Тебе сюда принести или до кухни дойдёшь?
Вовка, скорее по привычке, ворчал:
– Я – чё? Инвалид, что ли? Ща приду…
– Ага, – ответствовал Иванов и уходил на кухню.

Здесь он встречал Вовку в мамином фартуке и с полотенцем на плече.
Надо сказать, что кулинарный репертуар Иванова был весьма скромен: яичница с колбасой и зелёным луком («… ты лук-то ешь, ешь, в нём витамины…») или макароны по-флотски. Перья зелёного лука при этом лежали рядом на отдельной тарелочке («… ешь лук, Вовочка, быстрее выздоровеешь…»).

Когда вечером с работы приходила мама, то Иванов ходил за нею по квартире, как привязанный, и подробно отчитывался, сколько раз за день Вовочка ел, какие лекарства принял и спал ли днём.

Потом они садились ужинать яичницей или макаронами, оставшимися от обеда, и салатом из свежих овощей, который Иванов успевал приготовить. Лук в салате, разумеется, был.

Вскоре после того, как Вовка выздоровел, заболела мама. Но она болела «на ногах», а вечерами Иванов и её пичкал луком, который, по его глубокому убеждению, «помогал от всех болезней на свете». Но или лук был несвежим, или болезнь у мамы оказалась достаточно серьёзной: вскоре мама попала в свою же больницу, где работала. Только теперь уже в качестве пациента. И пациента – тяжёлого.
Врачи делали, что могли.

А Иванов ничего не делал: он просто сидел в больнице всё время и ждал новых от врачей сообщений. Потом ему поставили кровать прямо в маминой палате, рядом с её кроватью. Когда Вовка приходил к маме, то Иванов на тумбочку похож уже был не сильно. Скорее – на хлипкий журнальный столик, на котором нарисовали глаза, обведённые тёмными кругами. Иванов спрашивал у Вовки, ходил ли он в школу, ел ли (про лук спрашивал отдельно) и снова садился у маминой кровати. Мама Вовку ни о чём уже не спрашивала. Она уже, кажется, даже не знала, что они с Ивановым рядом с нею сейчас…

… Папа приехал через неделю после того, как умерла мама. Он сидел в гостиной за столом, а напротив – Вовка, которому папа рассказывал, как он будет жить дальше. Иванова рядом не было, потому что сразу же после того, как приехал папа, он ушёл жить к Кузнецову в коммуналку, чтобы «родные люди могли остаться одни и поговорить» (это так сказал ему папа).

А сейчас папа говорил вот что:

– Ты, Владимир, конечно, переедешь к нам с Эльвирой Эдуардовной. Это мою жену так зовут. И, знаешь, она попросила, чтобы ты её именно так называл. Квартиру эту мы, разумеется, продадим. Можешь не волноваться: все вырученные от продажи деньги пойдут только на твоё содержание!..

Последнюю фразу папа почти выкрикнул, потому что ему показалось, что Вовка хочет ему что-то возразить, а тот только спросить хотел, где же тогда будет жить Иванов.

Потом папа сказал, что он измотан дорогой и сегодня хотел бы лечь пораньше. О деталях с Владимиром они поговорят завтра.

Вовка ушёл в свою комнату. Сел там на кровать. И сидел так до тех пор, пока за стеною прекратились всяческие звуки: уснул, наверное, папа Иртеньев, ведь на завтра он запланировал массу всяческих неотложных дел.

Посидел Вовка на кровати, посидел, потом подошёл к тёмному уже окну, за которым ничего разглядеть было нельзя. Казалось, что даже городские фонари зажмурили глаза, чтобы светом своим не будить Вовкиного родного папу.

И вдруг ему так луку зелёного захотелось, что аж прямо ваще!..

Собрался тогда Вовка и пошёл жить к Иванову…

Автор: #Олег_Букач

Рейтинг

5 из 5 звезд. 1 голосов.