Есть совершенно обыденные и простые занятия, которые кажутся даже скучными и тягостными. Полы мыть или посуду не очень интересно. Стирать и гладить утомительно иногда. Или еду готовить…
Но есть один секрет. Если эти занятия наполнить психологическим и философским смыслом, они послужат отличной психотерапией. А могут и принести счастье в вашу жизнь.
Просто надо знать, в чем польза от этих домашних дел. И помнить об этой пользе во время работы. Мытье посуды — оно символизирует очищение души и сознания. Вместе с посудой мы и руки моем, а ученые заметили — мытьё рук уменьшает когнитивный диссонанс и помогает принять правильное решение. Агата Кристи мыла посуду, сочиняя сюжет для очередного детектива. И возникала стройная сюжетная линия, логика событий становилась ясной. Во время мытья посуды могут прийти отличные решения проблемы, которая беспокоит. Моем посуду и мысленно ищем решение — оно придёт!
Мытье пола — изгнание грязи и зла из вашего дома. Вместе с обычными микробами вы уничтожаете и «психических микробов». После плохого события, утраты, скандала, болезни или визита недоброго человека полагалось «замыть полы», — так замывали дорогу злу и печали. Чистый вымытый пол символизирует чистоту души и окружения. В процессе мытья надо представлять образно, как вы изгоняете грязное зло из своей жизни, очищаете сознание от негативных мыслей.
Гладить вещи тоже очень полезно. Даже во сне. Сон, в котором вы гладите белье, предвещает улучшение отношений с близкими людьми, с детьми и супругами. Этот сон намекает, что надо быть помягче, почаще гладить своих близких и прикасаться с ним ласково. Во время глажки мы и наяву успокаиваемся и расслабляемся, впадаем в легкий транс, полезный и целительный. Самое время забыть обиды и смягчиться… Гладим одежду и мысленно представляем, как мы разглаживаем и улаживаем свои отношения и свою жизнь.
А уж готовить пищу — это самое полезное. Самое целительное занятие — кулинария. Недаром многие великие люди так любили готовить. Отличным кулинаром был писатель Дюма; он собственноручно мог приготовить отменный обед из десяти изысканных блюд. Это придавало ему творческие силы — он написал невероятное количество произведений! Когда готовишь с удовольствием, это даёт творческую энергию.
Приготовление супа укрепляет семейные отношения. Суп — символ достатка и мира в семье, он объединяет. А замешивали тесто не просто так, а с особым настроем. Мука, вода и прочие ингредиенты превращаются в единое целое. Так укрепляли родовые связи, здоровье и защиту. Готовить надо мысленно желая счастья и здоровья всем членам семьи, своего рода.
Простые домашние дела наполнены смыслом и дают энергию, исцеляют и очищают. Все зависит от мыслей, с которыми вы это делаете. В трудную минуту упадка сил и уныния можно заняться простыми вещами, домашней работой. Через небольшое время вы почувствуете себя лучше, даже если устанете. Но ведь на тренировке тоже устаёшь? Это хорошая усталость. Потом придёт покой и умиротворение.
Знаете, иногда деткам одевают такие рукавички? Чтобы они не расчесывали себе кожу, если, скажем, диатез у ребеночка?
Некоторым взрослым тоже рукавички не помешали бы. Чтобы они перестали себе расцарапывать душу по каждому поводу, а особенно — по поводу личной ситуации.
Позвонит — не позвонит? Что скажет при встрече? Как помириться и надо ли мириться? Что сказать начальнику, когда он вызовет в кабинет, если вызовет. Примут меня на работу или не примут? Сдал я экзамен или не сдал?
Тревожные мысли отнимают массу энергии и не дают радоваться жизни. Начинается «мысленная жвачка» — руминация, предвестник депрессии.
Надо немного потерпеть иногда. Отвлечься. Подумать о другом. Сходить погулять. Поговорить на отвлеченные темы с интересным человеком. Фильм хороший посмотреть. Посетить бассейн или спортзал.
Как только отвлечешься от ситуации, перестанешь ждать результатов и открывать духовку, где печется пирог — так процесс исцеления и начнется. И будет потихоньку идти без помех. Он, может, уже начался. Уже новая розовая кожица на ожоге появилась.
Но человек все трогает, все расцарапывает, все ждет результата — а его и нет. И невдомек человеку, что он сам и мешает зажить ране. Или душе. Не стоит поминутно заглядывать в духовку и задавать себе или окружающим одни и те же вопросы..
Надо подождать. Отвлечься. Выйти на балкон и на город посмотреть на огромный. Или на природу. Отвести свой пристальный взор от процесса заживления. Это непросто, я понимаю. Но и мы — не грудные младенцы.
Надо учиться ждать и немножко терпеть. Все заживет постепенно. И, как только выйдешь из режима тревожного ожидания, так и появятся первые результаты. Это закон. Именно тревожное ожидание все портит. Надо постараться.
Спросила недавно маму: а можно ли полюбить идиота (альфонса, подлеца, ходока и т. п.)?
Мама, иронию которой нужно черпать ложками, ответила так: Полюбить можно даже ночной горшок.
Но уж только тогда будь добра честно признать, что любишь ты именно ночной горшок, и ждёшь от него не больше, чем стоит ждать от ночного горшка…
И всё пойдёт так хорошо, как бывает тогда, когда используешь вещь по её прямому назначению…
Но горе тебе, если ты, полюбив ночной горшок, будешь всем рассказывать, что отхватила «яйца Фаберже», и владеешь теперь несметным сокровищем…
И ещё хуже, если ты сама начнёшь верить, что вот ещё чуть-чуть, и «яйца» станут приносить капитал, и что они только временно лежат на полке, но стоит их немного привести в порядок, как они засияют всеми цветами сразу…
И совсем беда, если ты каждый день будешь совать голову в свой ночной горшок, и с пристрастием допрашивать его на предмет того, когда он, сволочь такая, станет таким же ценным, как яйца Фаберже…
Короче, научись любить именно то, что ты полюбила, а не то, что ты себе придумала! Без комментариев… или — браво, мама!
Баба Валя кое-как открыла калитку, с трудом доковыляла до двери, долго возилась со старым, уже тронутым ржавчиной замком, зашла в свой старый нетопленый дом и села на стул у холодной печи.
В избе пахло нежилым. Она отсутствовала всего три месяца, но потолки успели зарасти паутиной, старинный стул жалобно поскрипывал, ветер шумел в трубе — дом встретил её сердито: где ж ты пропадала, хозяйка, на кого оставила?! Как зимовать будем?!
Ещё год назад баба Валя бойко сновала по старому дому: побелить, подкрасить, принести воды. Её маленькая лёгкая фигурка то склонялась в поклонах перед иконами, то хозяйничала у печи, то летала по саду, успевая посадить, прополоть, полить.
И дом радовался вместе с хозяйкой, живо поскрипывал половицами под стремительными лёгкими шагами, двери и окна с готовностью распахивались от первого прикосновения маленьких натруженных ладоней, печка усердно пекла пышные пироги.
Им хорошо было вместе: Вале и её старому дому. Рано схоронила мужа. Вырастила троих детей, всех выучила, вывела в люди.
Один сын – капитан дальнего плавания, второй – военный, полковник, оба далеко живут, редко приезжают в гости.
Только младшая дочь Тамара в селе осталась главным агрономом, с утра до вечера на работе пропадает, к матери забежит в воскресенье, душу пирогами отведёт – и опять неделю не видятся.
Утешение – внучка Светочка. Та, можно сказать, у бабушки выросла. А какая выросла-то! Красавица! Глазищи серые большие, волосы цвета спелого овса до пояса, кудрявые, тяжёлые, блестящие – сияние даже какое-то от волос. Сделает хвост, пряди по плечам рассыплются – на местных парней прям столбняк нападает.
Рты открывали – вот как. Фигура точёная. И откуда у деревенской девчонки такая осанка, такая красота? Баба Валя в молодости симпатичная была, но если старое фото взять, да со Светкиным сравнить – пастушка и королева…
Умница к тому же. Окончила в городе институт сельскохозяйственный, вернулась в родное село работать экономистом.
Замуж вышла за ветеринарного врача, и по социальной программе молодой семьи, дали им новый дом. И что это за дом был! Солидный, основательный, кирпичный. По тем временам особняк целый, а не дом.
Единственное: у бабушки вокруг избы — сад, всё растёт, всё цветёт. А у нового дома внучки пока ничего вырасти не успело – три тычинки.
Да и к выращиванию, Светлана, прямо скажем, была особо не приспособлена. Она, хоть девушка и деревенская, но нежная, бабушкой от любого сквозняка и тяжёлого ручного труда оберегаемая.Да ещё сын родился Васенька. Тут уж некогда садами-огородами заниматься.
И стала Света бабушку к себе зазывать: пойдём да пойдём ко мне жить – дом большой, благоустроенный, печь топить не нужно.
А баба Валя начала прибаливать, исполнилось ей восемьдесят лет, и, как будто болезнь ждала круглой даты – стали плохо ходить когда-то лёгкие ноги.
Поддалась бабушка на уговоры. Пожила у внучки пару месяцев. А потом услышала:
-Бабушка, милая, я тебя так люблю — ты же знаешь! Но что ж ты всё сидишь?! Ты ж всю жизнь работаешь, топчешься! А у меня смотри – расселась… Я хозяйство хочу развести, от тебя помощи жду…
-Так я не могу, доченька, у меня уже ножки не ходят… старая я стала…
-Хм… Как ко мне приехала – сразу старая…
Вобщем, вскоре бабушка, не оправдавшая надежд, была отправлена восвояси и вернулась в родной дом. От переживаний, что не справилась, не помогла любимой внучке, баба Валя совсем слегла.
Ноги шаркали по полу медленно, не желая двигаться – набегались за долгую жизнь, устали. Дойти от постели до стола превратилось в трудную задачу, а до любимого храма – в непосильную.
Отец Борис сам пришёл к своей постоянной прихожанке, до болезни деятельной помощнице во всех нуждах старинного храма. Внимательным глазом осмотрелся.
Баба Валя сидела за столом, занималась важным делом — писала свои обычные ежемесячные письма сыновьям.
В избе холодновато: печка протоплена плохо. Пол ледяной. На самой тёплая кофта не первой свежести, грязноватый платок — это на ней-то, первой аккуратнице и чистюле, на ногах стоптанные валенки.
Отец Борис вздохнул: нужна помощница бабушке. Кого же попросить? Может, Анну? Живёт недалеко, крепкая ещё, лет на двадцать моложе бабы Вали будет.
Достал хлеб, пряники, половину большого, ещё тёплого пирога с рыбой (поклон от матушки Александры).
Засучил рукава подрясника и выгреб золу из печи, в три приёма принёс побольше дров на несколько топок, сложил в углу. Затопил. Принёс воды и поставил на печь большой закопчённый чайник.
-Сынок дорогой! Ой! То есть, отец наш дорогой! Помоги мне с адресами на конвертах. А то я своей куриной лапой напишу – так ведь не дойдёт!
Отец Борис присел, написал адреса, бегло бросил взгляд на листочки с кривоватыми строчками. Бросилось в глаза — очень крупными, дрожащими буквами: «А живу я очень хорошо, милый сыночек. Всё у меня есть, слава Богу!»
Только листочки эти о хорошей жизни бабы Вали – все в кляксах размытых букв, и кляксы те, по всей видимости, солёные.
Анна взяла шефство над старушкой, отец Борис старался регулярно её исповедовать и причащать, по большим праздникам муж Анны, дядя Петя, старый моряк, привозил её на мотоцикле на службу.
Вобщем, жизнь потихоньку налаживалась. Внучка не показывалась, а потом, через пару лет, и тяжело заболела. У неё давненько были проблемы с желудком, и свои недомогания она списывала на больной желудок. Оказался рак лёгких.
Отчего такая болезнь её постигла – кто знает, только сгорела Светлана за полгода. Муж буквально поселился на её могиле: покупал бутылку, пил, спал прямо на кладбище, просыпался и шёл за новой бутылкой.
Четырёхлетний сын Вася оказался никому не нужен – грязный, сопливый, голодный. Взяла его Тамара, но по своей многотрудной деятельности агронома, внуком ей заниматься было некогда, и Васю стали готовить в районный интернат.
Интернат считался неплохим: энергичный директор, полноценное питание, на выходные можно брать детей домой.
Не домашнее воспитание, конечно, но Тамаре некуда было деваться: на работе приходилось задерживаться допоздна, а до пенсии ещё нужно дожить.
И тогда в коляске старого «Урала» к дочери приехала баба Валя. За рулём восседал толстый сосед дядя Петя, одетый в тельняшку, с якорями и русалками на обеих руках. Вид у обоих был воинственный. Баба Валя сказала коротко:
-Я Васеньку к себе возьму.
-Мам, да ты сама еле ходишь! Где тебе с малым справиться! Ему ведь и приготовить и постирать нужно!
-Пока я жива, Васеньку в интернат не отдам, — отрезала бабушка. Поражённая твёрдостью обычно кроткой бабы Вали, Тамара замолчала, задумалась и стала собирать вещи внука. Дядя Петя увёз старого и малого до хаты, выгрузил, а потом почти на руках транспортировал обоих в избу.
Соседи осуждали бабу Валю: -Хорошая такая старуха, добрая, да, видимо, на старости лет из ума выжила: за самой уход нужен, а ещё ребёнка привезла… Это ж не кутёнок какой… Ему забота нужна… И куда только Тамарка смотрит!
После воскресной службы отец Борис отправился к бабе Вале с недобрыми предчувствиями: не придётся ли изымать голодного и грязного Ваську у бедной немощной старушки?
В избе оказалось тепло, печь основательно протоплена. Чистый, довольный Васенька с дивана слушал пластинку со старинного проигрывателя – сказку про Колобка.
А бедная немощная старушка легко порхала по избе: мазала пёрышком противень, месила тесто, била яйца в творог.
И её старые больные ноги двигались живо и проворно – как до болезни.
-Батюшка дорогой! А я тут это… ватрушки затеяла… Погоди немножко – матушке Александре и Кузеньке гостинчик горяченький будет…
Отец Борис пришёл домой, ещё не оправившись от изумления, и рассказал жене об увиденном. Матушка Александра задумалась на минуту, потом достала из книжного шкафа толстую синюю тетрадь, полистала и нашла нужную страницу: «Старая Егоровна отжила свой долгий век.
Всё прошло, пролетело, все мечты, чувства, надежды – всё спит под белоснежным тихим сугробом. Пора, пора туда, где несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание…
Как-то метельным февральским вечером Егоровна долго молилась перед иконами, а потом легла и сказала домашним: «Зовите батюшку – помирать буду». И лицо её стало белым-белым, как сугробы за окнами.
Домашние позвали священника, Егоровна исповедалась, причастилась, и вот уже сутки лежала, не принимая ни пищи, ни воды.
Лишь лёгкое дыхание свидетельствовало: душа ещё не улетела из старческого неподвижного тела. Дверь в прихожей раскрылась: свежий порыв морозного воздуха, младенческий крик. -Тише, тише, у нас тут бабушка умирает.
-Я ж младенцу не заткну рот, она только что родилась и не понимает, что плакать нельзя…
Из роддома вернулась внучка старой Егоровны, Настя, со смешным, красненьким ещё младенцем. С утра все ушли на работу, оставив умирающую старушку и молодую мамочку одних. У Насти ещё толком не пришло молоко, сама она, неопытная, не умела пока приладиться к дочери, и младенец истошно орал, сильно мешая Егоровне в её помирании.
Умирающая Егоровна приподняла голову, отсутствующий блуждающий взгляд сфокусировался и обрёл ясность. Она с трудом села на кровати, спустила босые ступни на пол и стала шарить слабой худой ногой в поисках тапок.
Когда домашние вернулись с работы, дружно отпросившись пораньше по уважительной причине (умирающая, а, может, уже испустившая последний вздох бабушка), то обнаружили следующую картину: Егоровна не только не собиралась испускать последнего вздоха, но напротив, смотрелась бодрее обычного.
Она решительно передумала помирать и бойко ходила по комнате, баюкая довольного, умиротворённого, наконец, младенца, в то время как обессиленная внучка отдыхала на диване».
Александра закрыла дневник, глянула на мужа, улыбнулась и закончила: -Моя прабабушка, Вера Егоровна, меня очень полюбила, и просто не могла позволить себе умереть.
Сказала словами песни: «А помирать нам рановато – есть у нас ещё дома дела!» Она прожила после этого ещё десять лет, помогая моей маме, а твоей тёще Анастасии Кирилловне, растить меня, свою любимую правнучку. И отец Борис улыбнулся жене в ответ.
