1. Нoвых друзей не бывает. Это оксюморон. Дружбой можно назвать только то, что проверяется годами.
2. Нe верьте тем, кто говорит «мы же друзья». Этой фразой прикрывается малодушие, трусость и подчас даже предательство.
3. Дpузей не бывает много. Один, три, максимум пять человек по-настоящему с вами дружат. Остальные — приятели, давние знакомые или те, кто на каком-то отрезке жизни по территориальному, социальному или родственному признаку находится с вами рядом.
4. Друзья мужа или жены автоматически отойдут к ним, если вы разойдетесь. Не стройте иллюзий.
5. Если у вас нет друзей, это не признак того, что с вами что-то не так. Есть люди, которые гораздо комфортнее чувствуют себя в одиночестве.
6. Не печальтесь, если друзья уходят от вас. Не считайте их дезертирами. Уважайте их выбор.
7. Не заходитесь в гордыне и обидах. Если друг отвернулся от вас или сделал что-то, что вы считаете неприемлемым, это еще не означает, что вы правы в своих выводах. Найдите в себе силы вызвать его на разговор и попросите объяснить, что случилось.
8. Не пускайте все на самотек. Ваши представления о дружбе могут не совпадать с представлениями другого человека. Поделитесь с ним тем, как вы представляете себе настоящую дружбу.
9. Будьте великодушны. У всех бывают ошибки.
10. Никогда, никогда не спите с девушками и парнями ваших друзей. И даже не флиртуйте. Даже если они (и друзья, и партнеры) бывшие. В противном случае ваша карма будет безнадежно испорчена.
11. Друзья — это не те, с кем вы общаетесь каждый день. Вы можете видеться раз в месяц или раз в год, но эти встречи будут стоить больше, чем ваше ежеминутное общение с теми, кто просто болтается рядом.
12. Будьте параноиками. После 25 любой из желающих дружить с вами может иметь на то тысячу разных причин, кроме основной — быть другом.
13. Друг никогда не оставит вас, если вы распускаете слюни и превращаетесь в биомассу. Но он не обязан подтирать вам сопли. Иногда жесткость и категоричность его оценок стоит дороже слов «все пройдет», «старик, она тебя не достойна», «ты прав», «не унывай, ты лучше их всех» и так далее. Будьте готовы услышать правду. Потом вы это оцените.
14. Друзья — это те люди, которые не испаряются, когда вы по-настоящему счастливы. Поддержать может большинство. Пережить ваше, а не свое счастье могут единицы.
15. Одно из самых серьезных испытаний — испытание деньгами. Если вы внезапно разбогатели, тот, кто отнесся к этому спокойно и с уважением, может называться вашим другом. То же самое относится к вам.
— Предъявляйте к себе больше требований, чем к своим друзьям. Они не пришли к вам в больницу? Не забили на жену, когда вам плохо? Часто ли так делали вы?
— С друзьями бывает скучно, и это нормально. Те, кто прилипает к вам из-за того, что вы «отличный веселый парень», отлипнут, как только вы впадете в апатию.
— Не забивайте на друзей, когда вас увлекла новая компания. Звоните и пишите им даже через силу. Вполне возможно, что ваши друзья в этот момент в настоящей жопе, но не тревожат вас своим нытьем, понимая, что вам не до них.
— Чем старше мы становимся — тем меньше у нас друзей. Дружба — это прерогатива юности. Потом на первом месте должна быть семья. Это печальная правда. Берегите тех, кто был с вами в 17.
Утро Екатерины Андреевны проходило в обычном режиме: проводила мужа и детей, всех перецеловала, пожелала хорошего дня, закрыла за ними дверь и вернулась на кухню. Сейчас пришло её время. Она нажала кнопку на кофемашине, достала блокнот, куда по привычке записывала планы на день и удобно устроилась на стуле.
Но размеренное утро нарушил звонок в дверь. Женщина удивлённо посмотрела на часы, недопитый кофе, но, не найдя нигде ответа, пошла открывать. Не глядя в глазок, открыла — перед ней, растягивая рот в улыбке и держа охапку роз, стоял мужчина. «Вероятно, ошибся дверью» — промелькнуло у неё в голове, но мужчина сказал:
— Здрасьте, Екатерина Андреевна! Вы помните меня?
— Здравствуй. Дай-ка посмотрю, — она сморщила лоб, всматриваясь в мужчину.
— 1Е, — подсказал мужчина, переминаясь с ноги на ногу.
— Боря? Боря-беглец! — воскликнула Екатерина Андреевна.
— Конечно, узнала. Проходи, Боря, хотя ты уже не Боря, а Борис. Кофе?
— Не откажусь.
Женщина нашла вазу для цветов, налила кофе и села напротив бывшего ученика.
— Ну, рассказывай, Боря Сизов, как живёшь, где ты сейчас? Каким ветром тебя занесло сюда.
— Живу в Москве, руковожу отделом крупной страховой компании. Всё хорошо: семья, сын растёт. Сюда к маме на юбилей приехал. После обеда уезжаю, поэтому так рано пришёл, да и боялся лома не застать.
— Ясно. Ваши в марте встречались: 20 лет выпуска. И меня приглашали, как первую учительницу, но я в отъезде была.
— Да, и мне звонили, я в командировку уехал. Собственно, Екатерина Андреевна, я извиниться пришёл.
— Извиниться?
— Ага. В последние годы часто вспоминаю вас, как много тревог я вам доставил. Я же помню, как вы плакали из-за меня, как директор вас отчитывала за недосмотр. Вот сейчас, когда сын подрастает, понимаю, каким дураком был. Надо же было сбегать из школы?! И чем только думал?
— Да, уж, Боря, слёз я из-за тебя пролила немало. До сих пор вспоминаю эмоции, когда ты в первый раз сбежал. Я уже мысленно в тюрьму приготовилась сесть. А как ты в парке с экскурсии ушёл и на трамвае домой поехал? А как умудрился убежать после физкультуры, прошмыгнув мимо меня незамеченным, словно испарился в воздухе?
— Знаете, я сам не понимаю, почему сбегал. Мне ведь и дома доставалось от отца, и в школе ругали, а всё равно не мог не убегать. Важно было перехитрить всех, убежать. Показать, что вот какой я крутой. А страдали-то вы!
— Ой, Боря, страдала! Я же после института сразу в школу пришла, ваш класс у меня был первым. Очень хотела работать в школе, мечтала дружить с детишками, а вышло так, что работу, как на каторгу шла. Каждый день боялась, что ты сбежишь. После первого класса уволиться хотела, но директор отговорила.
— Но вы ведь потом всё равно ушли? Мама говорила из-за меня, из-за моего последнего побега.
— Да, ушла, не выдержала. Ты тогда с линейки 9 Мая сбежал, людей в городе много, как тебя искать? Вот когда нашёлся, я в сердцах заявление и написала, но директор велела вас выпустить, да там и осталось меньше месяца. А после последнего звонка я забрала документы и ушла из школы. Боялась, что в следующем классе появится ещё один беглец.
— Извините меня, Екатерина Андреевна, дураком был, мелким. Всю жизнь вам испортил!
Екатерина Андреевна улыбнулась:
— Знаешь, Боря, я, наверное, тебя благодарить должна, а не прощать.
— За что? За нервы, порванные на британский флаг?
— Я когда документы из школы забрала, шла по улице и рыдала. Мимо мужчина проходил, принялся меня успокаивать, а я возьми и вывали ему всю историю, и про мечты сломанные и про тебя. Он спросил мой домашний номер, через неделю позвонил и предложил заниматься с его сыном-первоклассником. Мальчик отстающий был. А сам мужчина оказался большим начальником, стыдно ему было что сын двоечник.
Три года я с мальчиком занималась, в пятый класс отличником пошёл. А меня их друзья позвали. Зарплата выше, чем в школе, и нервы целы, и деток я максимум троих беру. Вот так, Боря, считай, я у истоков репетиторства стояла. Меня и сейчас зовут, без работы не сижу.
— Нет худа без добра, получается.
— Да, так получается. Я тоже тебя вспоминала, думала, если б не ушла тогда, так и проработала бы всю жизнь в школе. Погляжу на своих подружек-учительниц и совсем не завидую им. Школа, конечно, хорошо. Но не для моего мягкого характера. Рано или поздно какая-нибудь беда приключилась бы, или в больницу с нервным срывом слегла бы. Это нужно определённый склад характера иметь, не всем дано. Как сложилась моя жизнь, мне нравится больше. И на семью времени хватает, по вечерам тетради не проверяю, планы не пишу. И зарплата выше школьной, и нервы в порядке. Ну и с детками я работаю, так как и хотела. В общем, Борис Сизов, я тебя прощаю. И говорю спасибо.
— Уф, гора с плеч, Екатерина Андреевна. Я так рад, что всё у вас хорошо.
— Но ты сыну постарайся объяснить, что сбегать из школы нельзя.
«Кошек кормит, а до людей дела нет!» На эту старушку злилась вся очередь в магазине
Мы с младшей дочерью, Машей, пошли в парк. По пути решили заскочить в магазин, купить водички. Но зайти внутрь нам удалось не сразу. Как, собственно, двум другим женщинам с колясками.
Какая-то бабушка прямо у входа кормила кошек. Она стояла к нам спиной, перегородив дорогу, а под ногами у нее (а теперь и у нас) мяукали и требовали еды штук шесть облезлых уличных котов.
Я попросила бабушку нас пропустить. Она даже не шелохнулась. Как стояла спиной, так и сдвинулась. Начали возмущаться другие мамы с колясками. Не громко, но и особо не церемонясь.
— Теперь за котами очередь занимать?
— Это магазин для кошек, я не пойму?
— Бабуля, вы отойдете или нам тут до вечера стоять? Пока вы всех котов в округе не перекормите?
Ноль эмоций… Я тоже начинаю закипать. Но молчу на всякий случай. Стараюсь — по крайней мере.
Не так давно я писала о том , как на святом источнике обругала про себя мужчину, который ни в чем не был виноват. Вдруг и здесь — совсем не то, что я пока вижу… Но языком недовольно цокаю. Для привлечения внимания.
Бабуля не спеша докормила своих кошек и тут ее начал обходить недовольный мужчина. И случайно ее толкнул. Она выпрямилась, оглянулась на нас всех. И быстро отошла. Ни «простите» тебе, ни «извините». Просто соизволила, наконец, подвинуться. Все же, на этот раз я не ошиблась. Ей было плевать на людей.
Стальные нервы Мы с Машей побродили по магазину. Думали ограничиться только водой, но дочка попросила есть. Пошли в отдел с детским питанием. А там — опять затор и те же мамы с колясками. Что впереди — мне пока не видно. Подхожу ближе — старая знакомая. Бабушка-кошатница все перегородила. День сурка какой-то.
Там так магазин устроен. Чтобы попасть к детским полкам, нужно пройти мимо корма для животных. Бабушка эти корма и выбирала. Наверное, не всем ее подопечным хватило. Ее опять просят пропустить, а она, как и на улице, стоит спиной и даже ухом не ведет. Тут терпение мам с колясками лопнуло.
— Нет, ну совесть есть! — Громко возмущались они.
— Лучше бы внуками так занималась!
— Да у нее и внуков, наверное, нет…
Ну и понеслось. Как это надо было жизнь прожить, что на старости лет только уличные коты и остались. Мне это тоже подумалось, но я промолчала. Не то, чтобы я — очень хорошая. Просто нужды не было. Женщины за меня все высказали.
У старушки оказались стальные нервы. Набрала, не спеша, своих кормов и пошла вперед с гордо поднятой головой, даже не оглянувшись. Ну и мы все пошли…
«И нам стало стыдно» А потом мы все встретились на кассе. Только одна работала. И нарочно не придумаешь — впереди бабушка с кормами, следом — мамы с колясками, а в конце — я с Машей.
Мы с мамами понимающе переглядываемся, а старушка неспешно и неловко выкрадывает свои покупки. Что-то у нее падает, она поднимает. Мы ждем, нервничаем. Опять затор. И тут у одной женщины закричал ребенок. Так, что уши заложило.
— Громко как кричит, даже я слышу, — прошамкала вдруг бабушка. — Я же не слышу почти. Только очень громкие звуки. А давайте я вас пропущу. Я не спешу.
Сгребла корма в телегу и отошла.
— Ой, у вас тоже малышка, проходите, — улыбнулась она мне.
Сказать, что мы с теми мамами остолбенели — ничего не сказать. Рты открыли и краской залились.
Тогда, на входе, человек просто нас не слышал. И не видел. Бабушка ведь спиной стояла. Когда мужчина толкнул — обернулась и отошла. В магазине тоже не слышала и не видела — опять же. А мы…
…Пока первая мама расплачивалась, ее малыш так и продолжал кричать. А бабушка присела к нему и развлекала, как могла.
— Я так люблю детей, — говорила она. — У меня четыре внука и одна правнучка. Вот жду, когда приедут… А? Вы что-то сказали? Я не слышу ничего…
— Мы уже все раньше сказали, увы, — прошептала со вздохом вторая мама.
— А ты — солнышко у нас? — Обратилась бабушка к Маше. — Можно я тебя угощу?
Она вопросительно на меня посмотрела. Я кивнула. Бабушка купила ей несколько чупа-чупсов. А потом подумала, взяла еще два и, догнав тех мам, которые складывали свои покупки в пакеты, вручила их детям…
Когда я все упаковала и выходила из магазина, бабушка, те две мамы и их дети вместе кормили на улице кошек. И у женщин были слезы на глазах…
Как я их понимаю. Сама еле держалась. Я опять ошиблась. И мне стыдно. Но радостно, что человек оказался хороший. И мамы те — хорошие. Просто все мы спешим. И часто — не туда. Спешим осудить.
Я нечасто видел слезы моих друзей. Мальчики ведь плачут в одиночестве или перед девочками (футболисты не в счет, им все можно). При других мальчиках мы плачем редко, и только когда уж совсем плохо.
Тем острее врезались в память слезы моего друга, внезапно появившиеся в его глазах, когда мы ехали в Москву, и я налил себе томатный сок.
Теперь перейдем к изложению сути дела, веселой и поучительной.
В юности у меня было много разных компаний, они переплетались телами или делами, постоянно появлялись и исчезали новые люди. Молодые души жили, словно в блендере. Одним из таких друзей, взявшихся ниоткуда, был Семен. Разгильдяй из хорошей ленинградской семьи. То и другое было обязательным условием попадания в наш социум. Не сказать, чтобы мы иных «не брали», отнюдь, просто наши пути не пересекались. В 90-е разгильдяи из плохих семей уходили в ОПГ, либо просто скользили по пролетарской наклонной, а НЕразгильдяи из хороших семей либо создавали бизнесы, либо скользили по научной наклонной, кстати, чаще всего в том же финансовом направлении, что и пролетарии.
Мы же, этакая позолоченная молодежь, прожигали жизнь, зная, что генетика и семейные запасы never let us down. Семен, надо сказать, пытался что-то делать, работал переводчиком, приторговывал какими-то золотыми изделиями, иногда «бомбил» на отцовской машине. Он был очень старательным, честным и сострадающим, что в те времена едва ли было конкурентным преимуществом. Помню, сколько мы ни занимались извозом, обязательно находились пассажиры, с которыми Сеня разбалтывался и денег потом не брал. И еще он был очень привязан к родне, с которой познакомил и меня.
Бабушку Семена звали Лидия Львовна. Есть несущие стены, в которых можно прорубить арку, но об Лидию Львовну затупился бы любой перфоратор. В момент нашей встречи ей было к восьмидесяти, ровесница так сказать Октября, презиравшая этот самый Октябрь всей душой, но считавшая ниже своего достоинства и разума с ним бороться. Она была аристократка без аристократических корней, хотя и пролетариат, и крестьянство ее генеалогическое древо обошли. В жилах местами виднелись следы Моисея, о чем Лидия Львовна говорила так: «В любом приличном человеке должна быть еврейская кровь, но не больше, чем булки в котлетах». Она была крепка здоровьем и настолько в здравом уме, что у некоторых это вызывало классовую ненависть.
Час беседы с Лидией Львовной заменял год в университете с точки зрения знаний энциклопедических и был бесценен с точки зрения знания жизни. Чувство собственного достоинства соперничало в ней лишь с тяжестью характера и беспощадностью сарказма. Еще она была весьма состоятельна, проживала одна в двухкомнатной квартире на Рылеева и часто уезжала на дачу, что, безусловно, для нас с Семеном было важнее всего остального. Секс в машине нравился не всем, а секс в хорошей квартире — почти всем. Мы с Семеном секс любили, и он отвечал нам взаимностью, посылая различных барышень для кратко- и средне-срочных отношений. Кроме того, Лидия Львовна всегда была источником пропитания, иногда денег и немногим чаще — хорошего коньяка. Она все понимала и считала сей оброк не больно тягостным, к тому же любила внука, а любить она умела. Это, кстати, не все могут себе позволить. Боятся. Бабушка Лида не боялась ничего. Гордая, независимая, с прекрасным вкусом и безупречными манерами, с ухоженными руками, скромными, но дорогими украшениями, она до сих пор является для меня примером того, какой должна быть женщина в любом возрасте.
Цитатник этой женщины можно было бы издавать, но мы, болваны, запомнили не так много:
«Докторская диссертация в голове не дает право женщине эту голову не мыть». Мы с Семеном соглашались.
«Деньги полезны в старости и вредны в юности». Мы с Семеном не соглашались.
«Мужчина не может жить только без той женщины, которая может жить без него». Мы с Семеном не имели четкой позиции.
«Сеня, ты пропал на две недели, этого даже Зощенко себе не позволял» (писатель, я так понимаю, в свое время проявлял к Лидии Львовне интерес).
«Бабушка, а почему ты сама мне не могла позвонить?» — пытался отбояриться Семен.
«Я и Зощенко не навязывалась, а тебе, оболтусу, уж подавно не собираюсь. Тем более, у тебя все равно кончатся деньги и ты придешь, но будешь чувствовать себя неблагодарной свиньей. Радость невеликая, но все же». Семен чуть ли не на руке себе чернилами писал: «позвонить бабушке», но все равно забывал, и его, как и меня, кстати, друзья называли «бабушкозависимый».
«Я знаю, что здесь происходит, когда меня нет, но если я хоть раз обнаружу этому доказательства, ваш дом свиданий закроется на бесконечное проветривание». Именно у Лидии Львовны я обрел навыки высококлассной уборщицы. Потеря такого будуара была бы для нас катастрофой.
«Значит так. В этой квартире единовременно может находиться только одна кроличья пара. Моя комната неприкосновенна. И кстати, запомните еще вот что: судя по вашему поведению, в зрелом возрасте у вас будут сложности с верностью. Так вот, спать с любовницей на кровати жены может только вконец опустившийся неудачник. Считайте, что моя кровать, это ваше будущее семейное ложе». Семен при своем полном разгильдяйстве и цинизме защищал бабушкину комнату, как деньги от хулиганов, то есть всеми возможными способами. Эта принципиальность стоила ему дружбы с одним товарищем, но внушила уважение всем оставшимся.
«Сеня, единственное, что ты должен беречь,— это здоровье. Болеть дорого, и, поверь мне, денег у тебя не будет никогда». Бабушка не ошиблась. К сожалению…
«Сеня становится похож лицом на мать, а характером на отца. Лучше бы наоборот». Эту фразу Лидия Львовна произнесла в присутствии обоих родителей Семена. Тетя Лена взглядом прожгла свекровь насквозь. Дядя Леша флегматично поинтересовался: «А чем тебе Ленкино лицо не нравится?» — и стал разглядывать жену, как будто и правда засомневался. Проезд по его характеру остался незамеченным. «Ленино лицо мне очень нравится, но оно совершенно не идет мужчине, как и твой характер»,— Лидия Львовна либо и правда имела в виду то, что сказала, либо пожалела невестку.
«Я с тетей Таней иду в филармонию. С ней будет ее внучка. Прекрасная девушка, ты можешь меня встретить и познакомиться с ней. Мне кажется, она захочет подобрать тебя, когда ты будешь никому не нужен». Внучка тети Тани подобрала другого. И как подобрала!
«Хорошая невестка — бывшая невестка». Вместе со свидетельством о разводе бывшие жены Сениного отца получали уведомление о наконец свалившейся на них любви бывшей уже свекрови.
«Семен, если ты говоришь девушке, что любишь ее, только ради того, чтобы затащить в постель, ты не просто мерзавец, ты малодушный и бездарный мерзавец». Надо сказать, этот урок мы усвоили. Ну, по крайней мере я — точно. Честность и открытость в помыслах всегда была залогом спокойного сна, быстрого решения противоположной стороны и дружеских отношений в дальнейшем, независимо от наличия эротической составляющей.
«Эх мальчики… в старости может быть либо плохо, либо очень плохо. Хорошо в старости быть не может…»
Впоследствии я встречал немало относительно счастливых пожилых людей и не меньше несчастных молодых. Мне кажется, люди изначально живут в одном возрасте, и когда их личностный возраст совпадает с биологическим, они счастливы. Смотришь на Джаггера — ему всегда двадцать пять. А сколько тридцатилетних, в которых жизненной силы едва на семьдесят? Скучные, брюзжащие, потухшие. Лидия Львовна, как мне кажется, была счастлива лет в тридцать пять — сорок, в том чудном возрасте, когда женщина еще прекрасна, но уже мудра, еще ищет кого-то, но уже может жить одна.
Случилось так, что мне однажды не повезло (точнее, повезло) и я имел счастье общаться с Лидией Львовной в совершенно неожиданных обстоятельствах.
А начиналось все весьма прозаично. Я был отставлен своей пассией, пребывал в тоске и лечился загулом. Из всего инструментария, необходимого для этого, постоянно у меня имелось только желание. Однако иногда мне удавалось так впиться в какую-нибудь сокурсницу или подругу сокурсницы, что появлялся повод попросить у Сени ключи от бабушкиных апартаментов. По проверенной информации, Лидия Львовна должна была уехать на дачу. С ключами в кармане и похотью в голове я пригласил девушку якобы в кино. Встретились мы часа за два до сеанса, и мой коварный план был таков: сказать, что бабушка просила зайти проверить, выключила ли она утюг, предложить чаю, а потом неожиданно напасть. С девушкой мы один раз страстно целовались в подъезде и, судя по реакции на мои уже тогда распустившиеся руки, шансы на победу были велики.
Знакомить подругу со своими родственниками я не собирался, и поэтому представить апартаменты Лидии Львовны квартирой моей собственной бабушки не представлялось мне такой уж проблемой. Фотографию Семена я планировал убрать заранее, но, естественно, опоздал и поэтому придумал историю о неслыханной любви бабули к моему другу, совместных каникулах и до слез трогательной карточке, которую я сам сделал, и поэтому меня на ней нет. Селфи тогда не существовало.
Все шло по плану. Подруга так распереживалась насчет утюга, что я еле успевал бежать за ней. Мне вот интересно, если нас создали по образу и подобию, значит, Бог тоже когда-то был молод и вот так бежал по небу… В общем, лестница была взята штурмом с остановками на поцелуи. Конечно, эти юношеские страхи (а вдруг не согласится) заставляют нас так торопиться, что иногда именно спешка все и разрушает. С губами в губах, я стал дрожащими руками пытаться запихать ключ в замочную скважину. Ключ не запихивался. «Хорошее начало» — всплыл в памяти классический каламбур.
— Дай я сама! — Моя любимая женская фраза. Зацелованная девушка нежно вставила ключ, повернула и… дом взорвался. Точнее, взорвался весь мир.
— Кто там? — спросила Лидия Львовна.
— Это Саша,— ответил из космоса совершенно чужой мне голос.
После этого дверь открылась. Не знаю, что случилось в моих мозгах, но экспромт я выдал занятный.
— Бабуль, привет, а мы зашли проверить утюг, как ты просила.
До сих пор не могу понять, как у меня хватило наглости на такой ход. Знаете, у интеллигенции есть прекрасное понятие «неудобно перед…». Объяснить его другой касте невозможно. Речь не о грубости или хамстве в чей-то адрес и даже не об ущемлении интересов. Это какое-то странное переживание, что подумает или почувствует другой человек, если ты сотворишь нечто, что, как тебе кажется, не соответствует его представлениям о мировой гармонии. Очень часто те, перед кем нам неудобно, искренне удивились бы, узнай они о наших метаниях.
Мне было крайне неудобно перед юной подружкой за то, что я привел ее в чужой дом с очевидной целью. И это чувство победило «неудобство» перед Лидией Львовной.
Думала она ровно секунду. Улыбнувшись уголками глаз, «дама» вступила в игру:
— Спасибо, но, видишь ли, я на дачу не поехала — чувствую себя не очень хорошо, проходите, чаю выпьете.
— Знакомьтесь, это… — со страху я забыл имя девушки. То есть совсем. Такое до сих пор иногда со мной происходит. Я могу неожиданно забыть имя достаточно близкого мне человека. Это ужасно, но именно тогда я придумал выход из столь затруднительного положения.
Я неожиданно полез в карман за телефоном (тогда только появились Эриксоны небольшого размера), сделав вид, что мне позвонили.
— Извините, я отвечу,— и, изображая разговор по телефону, стал внимательно слушать, как моя девушка представляется моей «бабушке».
— Катя.
— Лидия Львовна. Проходите, пожалуйста.
Я тут же закончил псевдоразговор, и мы прошли на кухню. Я бы даже сказал кухоньку, тесную и неудобную, с окном, выходящим на стену противоположного дома, но это была, пожалуй, лучшая кухня в Петербурге. У многих вся жизнь похожа на такую кухню, несмотря на наличие пентхаузов и вилл.
— Катя, чай будете?
Лидия Львовна учила ко всем обращаться на «вы», особенно к младшим и к обслуживающему персоналу. Помню ее лекцию:
— Когда-нибудь у тебя будет водитель. Так вот, всегда, я повторяю ВСЕГДА, будь с ним на Вы, даже если он твой ровесник и работает у тебя десять лет. «Вы» — это броня, за которой можно спрятаться от жлобства и хамства.
Лидия Львовна достала чашки, поставила их на блюдца, также достала молочник, заварной чайник, серебряные ложки, положила малиновое варенье в хрустальную вазочку. Так Лидия Львовна пила чай всегда. В этом не было надуманности или вычурности. Для нее это было так же естественно, как говорить «здравствуйте», а не «здрасьте», не ходить по дому в халате и посещать врачей, имея при себе небольшой презент.
Катины глаза приняли форму блюдец. Она тут же пошла мыть руки.
— Э-э-эх, Сашка, ты даже имени ее не помнишь… — Лидия Львовна тепло и с какой-то печалью посмотрела на меня.
— Спасибо вам большое… простите, я не знал, что делать.
— Не переживай, я понимаю, ты же воспитанный мальчик, неудобно перед девушкой, она еще молоденькая, должна соблюдать приличия и по чужим квартирам не ходить.
— Имя я случайно забыл, честное слово.
— А что с Ксеней? — Как я уже сказал, я недавно расстался со своей девушкой. Мы встречались несколько лет и часто бывали в гостях, в том числе у Лидии Львовны.
— Ну, если честно, она меня бросила.
— Жаль, хорошая девушка, хотя я понимала, что все этим кончится.
— Почему? — Ксеню я любил и разрыв переживал достаточно тяжело.
— Понимаешь, ей не очень важны хорошие и даже уникальные качества, составляющие основу твоей личности, а принимать твои недостатки, которые являются обратной стороной этих качеств,— она не готова.
Честно скажу, я тогда не понял, о чем она говорит, и потом еще долго пытался изменить в людях какие-то черты характера, не сознавая, что именно они являются неотъемлемым приданым к восхищавшим меня добродетелям.
Вдруг по лицу Лидии Львовны пробежала тревога:
— Сашенька, ты только с Сеней продолжай дружить, он хороший парень, добрый, но нет в нем ярости, а она должна быть у мужчины, хотя бы иногда. Я очень за него волнуюсь. Присмотришь за ним? У тебя все в жизни получится, а у него нет, пусть хоть друзья достойные рядом будут. Обещаешь?
Я впервые видел какую-то беспомощность во взгляде этой сильнейшей из всех знакомых мне женщин. Самая большая плата за счастье любить кого-то — это неизбежная боль от бессилия помочь. Рано или поздно это обязательно случается.
Катя вернулась из ванной комнаты, мы выпили крепко заваренного чая, поговорили о чем-то и ушли.
Через неделю Лидия Львовна умерла во сне. Сеня так и не успел к ней заехать, потому что мы опять куда-то умотали на выходные.
Месяца через два мы поехали с ним в Москву. «Красная стрела», купе, целое приключение для двух оболтусов. В нашу келью заглянул буфетчик, и я попросил к водке, припасенной заранее, томатного сока.
Открыл, налил полный стакан и взглянул на Сеню. Он смотрел на мой сок и плакал. Ну, точнее, слезы остановились прямо на краю глаз и вот-вот должны были «прорвать плотину».
— Сенька, что случилось?
— Бабушка. Она всегда просила покупать ей томатный сок.
Сеня отвернулся, потому что мальчики не плачут при мальчиках. Через несколько минут, когда он вновь посмотрел на меня, это уже был другой Сеня. Совсем другой. Старее и старше. Светлый, но уже не такой яркий. Его лицо было похоже на песок, который только что окатила волна. Бабушка ушла, и он, наконец, в это поверил, как и в то, что больше никто и никогда не будет любить его так.
Тогда я понял, что, когда умирает близкий человек, мы в одну секунду испытываем боль, равную всему теплу, какое получили от него за бесчисленные мгновения жизни рядом.
Некие космические весы выравниваются. И Бог, и физики спокойны.
