Родители саднят внутри.
Есть такое клише — «незаживающая рана». Это про них.

Мы кидаемся родителями, расшвыриваем их, тратим их легко, как рубль в сказке, который всегда возвращается к владельцу.

Мы знаем, что всегда можем ими владеть, тасовать их в колоде своих сказочных и фантастических интересов.

У нас всегда есть козыри поважнее родителей — друзья, подруги, романы, страсти, компании и прочие горящие дела.

Родители неопрятно стареют, седеют, не совпадают с нашими ритмами, отстают и не догоняют нас.

Мы щедры, но не с ними.
Мы ласковы, но не в их адрес.
Мы нежны, но наши поцелуи не для них……

Потому
Что
Внутри себя мы точно знаем, что не может быть, чтобы их не стало.

Они будут всегда — ворчливые, докучные, бубнящие, семенящие мелкими шагами и считающие каждую копейку.

А потом приходит Забирающий День.

И не с кем препираться, и не с кем сводить счёты, и некому сказать, уже никому ничего не сказать.

И мы, обалдевшие от того, что наступила тишина и вечное молчание в ответ, пытаемся узнать, а как же это так, а разве, а почему, а где ж мы были, а что теперь.

Но небу безразличны наши крики и наши просьбы о прощении.
Небо пролистывает новый день, заполняет простор облаками, равнодушно уходящими вдаль.

А мы уже все поняли.
Одно лишь мешает.
Что поздно….

Марина Юшкевич

— Кто-кто-кто тебя разочаровал?.. Жизнь?… Серьёзно? — Кирилл Сергеевич громко расхохотался.
— Да, жизнь, — обиженно подтвердила я.

Мне семнадцать, я работаю санитаркой в хирургическом отделении, лишённая возможности поступить в университет в свой год выпуска…

Ухаживаю за лежачими больными, выношу утки, мою полы, туалеты, гноеотсосы…
Меня бросил мальчик, постеснявшийся нынешнего приземлённого амплуа вчерашнего признанного гуманитария…
Мой шкаф почти пуст, мама лежит после операции, бабушка умерла…

Мне стыдно, обидно, горько…

Я завидую своим бывшим одноклассницам, весело порхающим в невероятной студенческой жизни…
Хожу только на работу в больницу, и домой…

Изоляция, особенно сложно дающаяся в юности…

Кирилл Сергеевич, восьмидесятилетний ветеран войны, одноногий, дожидается в девятой палате ампутации оставшейся ноги…диабетическая гангрена…

Нет, он не обесценивает мои страдания, сравнивая их с несравнимыми, своими…
Он не страдает сам, и не позволяет мне…

Видя мою унылую физиономию, когда я появляюсь утром в дверях палаты с тарелкой резиновой каши, улыбается и читает Анненского…»…не потому, что от неё светло, а потому что с ней не надо света»…
Протягивает яблоки, щедро носимые сыном из сада…

Взглядываясь в его выцветшие, но лучистые глаза, я тогда впервые, наверное, осознаю, что сила человека не в его теле…
Она где-то внутри…
И это не стержень, как говорят, а маленькая пронзительная струна, которая гнётся, но не рвётся…
Сила в гибкости, в способности выпрямиться после любых ударов…несгибаемость хрупка, на самом деле…

— Жизнь не может тебя разочаровать, девочка…Она с тобой контракт на очарование не подписывала, — тихо произносит Кирилл Сергеевич, — так что только тебе самой решать, какой она станет, твоя жизнь…
Можешь считать, что сейчас с тобой обошлись несправедливо, и перестать взаимодействовать с миром, а можешь взять всё, что сможешь из того, что видишь, и — вырасти…

Меня так раздражает то, что я вижу, что я выскакиваю из палаты, и ухожу мыть коридор, бурча себе под нос о бессмысленности сказанного…

Он не только говорил со мной, он показывал свою негромкую любовь ко всему, что составляло его жизнь…
Рисовал простым карандашом в ученическом альбоме…
Читал Пикуля и Астафьева…
Нежно целовал ладони своей жены — маленькой тихой женщины с гладкими седыми волосами, собранными в пучок…спрашивал её про кота — ест ли магазинную мойву…

Всё — с удовольствием…
Про непрекращающуюся боль — ни слова…
Без упрёков к запаздывающим с перевязками медсёстрам…
Без претензий к погоде, к соседям, к правительству…

У этого человека не было «лихих девяностых» — было принятое им здесь и сейчас, каждую минуту которого он проживал осознанно и благородно…

Родители саднят внутри.
Есть такое клише — «незаживающая рана». Это про них.

Мы кидаемся родителями, расшвыриваем их, тратим их легко, как рубль в сказке, который всегда возвращается к владельцу.

Мы знаем, что всегда можем ими владеть, тасовать их в колоде своих сказочных и фантастических интересов.

У нас всегда есть козыри поважнее родителей — друзья, подруги, романы, страсти, компании и прочие горящие дела.

Родители неопрятно стареют, седеют, не совпадают с нашими ритмами, отстают и не догоняют нас.

Мы щедры, но не с ними.
Мы ласковы, но не в их адрес.
Мы нежны, но наши поцелуи не для них……

Потому
Что
Внутри себя мы точно знаем, что не может быть, чтобы их не стало.

Они будут всегда — ворчливые, докучные, бубнящие, семенящие мелкими шагами и считающие каждую копейку.

А потом приходит Забирающий День.

И не с кем препираться, и не с кем сводить счёты, и некому сказать, уже никому ничего не сказать.

И мы, обалдевшие от того, что наступила тишина и вечное молчание в ответ, пытаемся узнать, а как же это так, а разве, а почему, а где ж мы были, а что теперь.

Но небу безразличны наши крики и наши просьбы о прощении.
Небо пролистывает новый день, заполняет простор облаками, равнодушно уходящими вдаль.

А мы уже все поняли.
Одно лишь мешает.
Что поздно….

Марина Юшкевич