Все люди на свете делятся на две категории. С первыми легко, как легко и без них. Со вторыми очень сложно, но жить без них невозможно совсем.
Реже всего в жизни я встречал умных людей, которые были бы еще и счастливы.
Люди с возрастом не умнеют. Они просто становятся осторожнее.
Если вы перестали делать какие-то вещи просто для удовольствия, считайте, что вы больше не живете.
Все сентиментальные люди очень жестоки.
По-настоящему храбрым людям незачем драться на дуэли, но это постоянно делают многие трусы, чтобы уверить себя в собственной храбрости.
Любая трусость происходит от нелюбви.
В прежние дни часто писали о том, как сладко и прекрасно умереть за родину. Но в современных войнах нет ничего сладкого и прекрасного. Ты умрешь как собака без всякой на то причины.
Тот, кто щеголяет эрудицией или ученостью, не имеет ни того, ни другого.
Если двое любят друг друга, это не может кончиться счастливо. На свете так много женщин, с которыми можно переспать, и так мало женщин, с которыми можно поговорить.
Ива́н Андре́евич Крыло́в — русский публицист, баснописец, поэт, издатель сатирико-просветительских журналов. Более всего известен как автор 236 басен, собранных в девять прижизненных сборников. Наряду с оригинальными эта часть творческого наследия Крылова составлена переработанными сюжетами басен Лафонтена. Многие выражения из басен Крылова стали крылатыми. Википедия Родился: 13 февраля 1769 г., Москва, Российская империя Умер: 21 ноября 1844 г. (75 лет), Санкт-Петербург, Российская империя
Крылов и Фенюшка: тайная жизнь баснописца. Баснописец Иван Андреевич Крылов выстроил свою жизнь поразительным образом: он безнаказанно позволял себе оставаться собой. Он одинаковым тоном говорил с вельможей и солдатом, на светском приеме мог уснуть с оглушительным храпом, спокойно отказывался от просьб написать оду царю. Больше того: он прожил счастливую жизнь с любимой женщиной, которая была простой кухаркой, вырастил дочь и умер в окружении внуков — и не услышал ни одной насмешки по этому поводу. Крылов морочил всем голову, мистифицировал и выдавал себя за другого человека: ленивого Обломова в халате, флегматичного обжору… Но ему это было нетрудно. «В рабском Петербурге он был свободен, если приравнять свободу к личной независимости», — писал о Крылове литературовед Юрий Михайлович Лотман. Аннушка Согласно своей официальной биографии, «дедушка Крылов» всю жизнь прожил холостяком. Известна история, которая произошла с ним в юности — в 22 года он влюбился в Аннушку, дочь священника из Брянска. Крылов был тогда бедным, незнатным, совершенно неустроенным, а семья Аннеты состояла в родстве с Ломоносовым. Родители барышни отказали Крылову, он уехал в Петербург. И тут выяснилось, что никто другой Анне был не нужен — она впала в черную меланхолию. Родители начали бояться за ее здоровье. Написали Ивану Андреевичу: хорошо, мы согласны, отдаем вам руку нашей дочери. Крылов ответил, что денег ехать в Брянск за невестой у него нет, вот если Анну привезут в Петербург, тогда — ладно, он готов жениться. Оскорбленные родители невесты прекратили все отношения с Крыловым. Анна замуж так и не вышла. Мистификации О личности Крылова сохранилось много противоречивых свидетельств. Пушкин вспоминал, что над диваном, на котором баснописец мог лежать сутками, криво, на одном гвозде висела картина. Что же вы ее не перевесите? Упадет и пробьет вам голову, — увещевали Крылова друзья. Иван Крылов, Александр Пушкин, Василий Жуковский и Николай Гнедич Крылов спокойно отвечал, что рассчитал траекторию падения картины — если она его и заденет, то по касательной, голову точно не пробьет; стало быть, нечего и беспокоиться. Таких анекдотов о легендарной лени Крылова ходило по Петербургу множество. А он при этом втайне от всех за два года выучил греческий (а учить начал уже в пятьдесят лет!), создал безупречно работающий Русский отдел в Публичной библиотеке, и доводил свои басни до совершенства… Лентяю это точно не по силам. Фенюшка Аграфена, Фенюшка, служила в доме Крылова экономкой. По отзывам знакомых Ивана Андреевича, хозяйство она вела отвратительно: умела готовить всего пару блюд, кормила гурмана Крылова какими-то заплесневелыми пирогами. И при этом друг Крылова, Княжевич, вспоминает, что Феня, кажется, знала греческий алфавит, не говоря о русском: «Подай мне Ксенофонта, «Илиаду», «Одиссею» Гомера», — говорил Иван Андреевич Фенюшке, и она подавала безошибочно. Иван Крылов в молодости О том, чтобы жениться на кухарке, и речи быть не могло. Но Крылову удавалось жить с любимой женщиной, не вызывая пересудов; его принимали при дворе, к нему с большой симпатией относилась императрица Мария Федоровна, мать Александра I. Репутация чудаковатого холостяка надежно защищала его от сплетен. Саша Никто ничего не заподозрил даже, когда у Крылова и Фенюшки родилась дочь Саша. Однажды в гости к Ивану Андреевичу зашел его приятель, художник из Твери. Он прошел по всем комнатам — в доме не было ни души, только на кухне плакал ребенок. Художник пошел на кухню, спросить у прислуги, когда будет Иван Андреевич, и застал там самого баснописца, который «с отеческой заботливостью качал и прибаюкивал» младенца. — И давно ли вы стали нянькой? — спросил художник. — Да родители, негодяи… Ушли Бог знает куда, бросили бедного ребеночка, — спокойно ответил Крылов и продолжал угукать над девочкой, пока не вернулась Феня. Кукловод Над Крыловым все подшучивали, про него рассказывали анекдоты. Но только самые проницательные наблюдатели понимали, что все эти шуточки и разговоры он сам направляет рукой опытного кукловода. Важное: литература, семья, народное просвещение — оставалось неприкосновенным для злых языков. Болтали о том, о чем он позволял болтать: о его лени, обжорстве, неряшливости. Да и то опасались. Известна такая история: в последние годы врачи предписывали Крылову строжайшую диету, и он, обожавший вкусно поесть, в гостях буквально испепелял взглядом богато накрытый стол. Какой-то молодой остряк не удержался от колкости: «Господа! Посмотрите, как разгорелся Иван Андреевич! Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть!» Иван Крылов «Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть» — это цитата из басни Крылова «Волк на псарне».Никто даже не успел рассмеяться — Крылов лениво поглядел на остряка и сказал: «За себя не беспокойтесь, мне свинина запрещена». Последний анекдот Феня рано умерла и Крылов, не вызывая подозрений, воспитывал Сашу один. Он называл ее своей крестницей, удочерил ее, а когда пришло время, выдал замуж за очень хорошего и порядочного человека. Выйдя в отставку, Крылов жил в большом каменном доме на Васильевском острове с семьей дочери, старился в окружении смышленых и веселых внуков и был совершенно счастлив. Времена были тогда волчьи, и баснописцу сложно было оставить наследство дочери. Но он справился и с этим: завещал все свое движимое и недвижимое имущество мужу Саши, а душеприказчиком сделал начальника воинской части, в которой тот служил аудитором. Если бы муж Саши повел себя не должным образом, все перешло бы ей. Крылов умер от осложнений пневмонии, но перед смертью успел распустить последний слух о себе — мол, объелся рябчиков с кашей. «Рябчики-то были протертые, — сказал он друзьям и близким, которые дежурили у его постели, — но лишек-то всегда не в пользу».
Плохо царей наших кормят
Великий баснописец Иван Андреевич Крылов был известен между прочим своей необыкновенной прожорливостью. Как-то, на одном обеде хозяин, прощаясь с ним, пошутил: — Боюсь, Иван Андреевич, что плохо мы вас накормили — избаловали вас царские повара… (Царская семья благоволила к Крылову, и одно время он получал приглашения на обеды к императрице.)
Крылов отвечал на это следующее: «Что царские повара! С обедов этих никогда сытым не возвращался. A я также прежде так думал — закормят во дворце. Первый раз поехал и соображаю: какой уж тут ужин — и прислугу отпустил.
A вышло что? Убранство, сервировка — одна краса. Сели — суп подают: на донышке зелень какая-то, морковки фестонами вырезаны, да все так на мели и стоит, потому что супу-то самого только лужица. Ей-богу, пять ложек всего набрал.
Сомнение взяло: быть может, нашего брата писателя лакеи обносят? Смотрю — нет, у всех такое же мелководье. A пирожки? — не больше грецкого ореха. Захватил я два, а камер-лакей уж удирать норовит. Попридержал я его за пуговицу и еще парочку снял. Тут вырвался он и двух рядом со мною обнес. Верно, отставать лакеям возбраняется.
Рыба хорошая — форели; ведь гатчинские, свои, а такую мелюзгу подают,— куда меньше порционного!.. За рыбою пошли французские финтифлюшки. Как бы горшочек опрокинутый, студнем облицованный, а внутри и зелень, и дичи кусочки, и трюфелей обрезочки — всякие остаточки. На вкус недурно. Хочу второй горшочек взять, а блюдо-то уж далеко. Что же это, думаю, такое? Здесь только пробовать дают?!
Добрались до индейки. Не плошай, Иван Андреевич, здесь мы отыграемся. Подносят. Хотите верьте или нет — только ножки и крылышки, на маленькие кусочки обкромленные, рядышком лежат, а самая-то та птица под ними припрятана, и нерезаная пребывает. Хороши молодчики! Взял я ножку, обглодал и положил на тарелку. Смотрю кругом. У всех по косточке на тарелке. Пустыня пустыней. Припомнился Пушкин покойный: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?» И стало мне грустно-грустно, чуть слеза не прошибла…
А тут вижу — царица-матушка печаль мою подметила и что-то главному лакею говорит и на меня указывает… И что же? Второй раз мне индейку поднесли. Низкий поклон я царице отвесил — ведь жалованная. Хочу брать, а птица так неразрезанная и лежит. Нет, брат, шалишь — меня не проведешь: вот так нарежь и сюда принеси, говорю камер-лакею.
Так вот фунтик питательного и заполучил. А все кругом смотрят — завидуют. А индейка-то совсем захудалая, благородной дородности никакой, жарили спозаранку и к обеду, изверги, подогрели!
A сладкое! Стыдно сказать… Пол-апельсина! Нутро природное вынуто, а взамен желе с вареньем набито. Со злости с кожей я его и съел. Плохо царей наших кормят,— надувательство кругом.
А вина льют без конца. Только что выпьешь,— смотришь, опять рюмка стоит полная. А почему? Потому что придворная челядь потом их распивает. Вернулся я домой голодный-преголодный…
Как быть? Прислугу отпустил, ничего не припасено… Пришлось в ресторацию ехать. A теперь, когда там обедать приходится,— ждет меня дома всегда ужин. Приедешь, выпьешь рюмочку водки, как будто вовсе и не обедал…»
— Ох, боюсь я, боюсь,— прервал его хозяин,— что и сегодня ждет не дождется вас ужин дома… Крылов божился, что сыт до отвала, что его по горло накормили.
— Ну, по совести,— не отставал хозяин,— неужели вы, Иван Андреевич, так натощак и спать ляжете?
— По совести, натощак не лягу. Ужинать не буду, но тарелочку кислой капусты и квасу кувшинчик на сон грядущий приму, чтобы в горле не пересохло.
По рассказу А.М. Тургенева (И. А. Крылов в воспоминаниях современников. М., 1982. С. 273—274).
Интересный и неожиданный факт из биографии Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
Много подробностей о жизни Фёдора Достоевского могут поведать ценители творчества и личности писателя, например, тот факт, что Достоевский имел дворянское происхождение, но он об этом так никогда и не узнал — этот факт обнаружился, когда составлять генеалогическое древо писателя начала его жена уже после его смерти.
Но далеко не все знают о том, что много — много лет назад одинаково были известны два Достоевских. Да-да.
У Фёдора Михайловича был старший брат Михаил, писатель, драматург, переводчик, литературный критик, издатель журналов, сыгравший огромную роль в жизни любимого брата.
Он в 1840-х годах напечатал в «Отечественных записках» несколько своих повестей: «Дочка», «Господин Светелкин», «Воробей» (1848), «Два старичка» (1849), «Пятьдесят лет» (1850), комедию «Старшая и меньшая» (1851).
По своему стилю повести Михаила Достоевского близки к «Бедным людям» и «Белым ночам» и отмечены сильнейшим влиянием сентиментализма. Художественное значение их невелико. Более ценными признаются его переводы европейских поэтов и прозаиков.
Вот что писал о своих братьях третий младший брат Андрей Михайлович: «Старшие братья были погодки, росли вместе и были чрезвычайно дружны между собою. Дружба эта сохранилась и впоследствии, до конца жизни старшего брата.
Но, несмотря на эту дружбу, они были совершенно различных характеров. Старший брат Миша был в детстве менее резв, менее энергичен и менее горяч в разговорах, чем брат Федя, который был во всех проявлениях своих настоящий огонь, как выражались наши родители…
Вообще брат Федя более читал сочинения исторические, серьезные, а также и попадавшиеся романы. Брат же Михаил любил поэзию и сам пописывал стихи, бывши в старшем классе пансиона (чем брат Федор не занимался).
Но на Пушкине они мирились, и оба, кажется, и тогда чуть не всего знали наизусть, конечно, только то, что попадалось им в руки, так как полного собрания сочинений Пушкина тогда еще не было.
Надо припомнить, что Пушкин тогда был еще современник. Об нем, как о современном поэте, мало говорилось еще с кафедры; произведения его еще не заучивались наизусть по требованию преподавателей.
Авторитетность Пушкина, как поэта, была тогда менее авторитетности Жуковского даже между преподавателями словесности; она была менее и во мнении наших родителей, что вызывало неоднократные горячие протесты со стороны обоих братьев…»
«…Федор Михайлович вспоминал всегда о Михаиле Михайловиче с самым нежным чувством, — пишет жена писателя А.Г. Достоевская.
— Он любил его более, чем кого другого из своих кровных родных, может быть, потому, что вырос вместе с ним и делил мысли в юности».
В 1861—1864 гг. Михаил Михайлович издает вместе с братом Федором под своим официальным редакторством журналы «Время» и «Эпоха», выступая иногда в качестве соавтора Достоевского, причем Михаил Михайлович целиком взял на себя организационно-финансовую сторону дела, осуществляя подбор авторов и ведя с ними переговоры.
После неожиданной смерти Михаила Михайловича, которая явилась катастрофой для Достоевского, писатель принимает на себя его долги и заботу о его семье.
Памяти Михаила Михайловича Достоевский посвящает некролог «Несколько слов о Михаиле Михайловиче Достоевском».
Фёдор Достоевский писал: «Михаил Михайлович был редактором по преимуществу. Это был человек, с уважением относившийся к своему делу, всегда сам занимавшийся им, никому не доверявший даже на время своих редакторских обязанностей и работавший беспрерывно.
Он был человек образованный, развитый, уважавший литературу и сам литератор, страстно любивший поэзию, и сам поэт. С жаждой идеала и с потребностью нравственного убеждения он принимал свои убеждения самостоятельно и не прежде, как пережив их в себе, так сказать, органически <…>.
Михаил Михайлович был человек настойчивый и энергический. Он принадлежал к разряду людей деловых, разряду весьма между нами немногочисленному, к разряду людей, не только умеющих замыслить и начать дело, но и умеющих довести его до конца, несмотря на препятствия. К несчастию, характер покойного был в высшей степени восприимчивый и впечатлительный.
При этой восприимчивости впечатлений он мало доверял их другим, хранил их в глубине себя, мало высказывался, особенно в несчастьях и неудачах.
Когда он страдал, то страдал один и не обременял других своею экспансивностью. Только удачу, радость любил он делить добродушно со своими домашними и близкими; в такие минуты он не мог и не хотел быть один».
Наталья Кончаловская выросла девушкой решительной. В 23 года она убе-жала в Америку – через Владивосток и Японию — с чужим мужем, Алексеем Богдановым, великолепно образованным купцом, обещавшим ей, что начнет артистическую карьеру пианиста.
По почте Богданов получил развод, женился на Кончаловской, добрался с ней до Америки, неудачно дебютировал как пианист (после чего Наталья Петровна его разлюбила).
В Россию они вернулись по отдельности, и вскоре после этого Богданова расстреляли (Кончаловскую же спасло от расстрела лишь то, что она успела развестись).
Но от этого брака Кончаловская родила дочь Екатерину Богданову, впоследствии удочерённую Сергеем Михалковым и вышедшую замуж за писателя Юлиана Семёнова. Влюблялись в Кончаловскую часто.
Однажды, подающего надежды молодого поэта, 23-летнего Сергея Михалкова, у которого только что вышел «Дядя Степа», пригласили в дом художника Петра Кончаловского.
Михалков сразу отметил одну интересную женщину. Она подавала на стол, много общалась с гостями… Сергей решился заговорить с ней…
Оказалось – это дочка хозяина дома – писательница и переводчица Наталья Кончаловская. Тогда ей было 33 года.
Молодые люди проговорили весь вечер. Когда пришло время уходить, Михалков понял, что влюбился. Но ничего говорить не стал. Он боялся что Наталью будет останавливать 10-летняя разница в возрасте и дочь, которая была у нее от первого брака.
Сергей Михалков старался не думать о Наталье, но ничего не получалось. Он хотел встретиться с девушкой, и объясниться в своих чувствах и терзаниях, но боялся… быть непонятым и отверженным. Через какое-то время молодой поэт уехал с приятелем в Харьков, в командировку.
Как-то вечером, сидя в гостинице, Сергей ясно осознал – не может жить без Натальи. Он тут же позвонил ей в Москву из гостиницы и сказал: «Я не могу без тебя. И поэтому спрашиваю – пойдешь ли ты за меня замуж?». Наталья согласилась.
Вернувшись, Михалков тут же примчался в дом Петра Кончаловского, и попросил руки его дочери. Наталья Кончаловская и Сергей Михалков поженились в 1936 году.
Вскоре Михалков стал одним из самых популярных поэтов. Его обожали дети и взрослые. Тем временем Наталья стала главным критиком для мужа.
Она тщательно вычитывала все его тексты, иногда ругала, но всегда считала своего Сережу – самым талантливым. В браке у Сергея и Натальи родились двое сыновей – Андрей(1937) и Никита(1945).
Супружеская жизнь Михалкова и Кончаловской не была безмятежной. Измены, ссоры, непонимание.
Сергей Владимирович любил женщин, и женщины его любили. Как человек публичный он часто не бывал дома. Пишут, что даже в командировки он не ездил без сопровождения молоденьких секретарш.
Но Кончаловская сохранила брак, не смотря ни на что. Видимо сказалось ее воспитание.
Сергей Владимирович с огромной благодарностью и уважением вспоминает о жене: «Наталья Кончаловская уже при взгляде на нее поражала воображение — она была мила и очень обаятельна. Все яркое, талантливое, совершенное моя Наташа принимала близко к сердцу.
Что нас всегда сближало, не считая увлечения поэзией, искусством, готовности работать, действовать? Думаю, что чувство юмора. Ни она, ни я не отдавали предпочтения суровости, угрюмости, старались по мере сил видеть в жизни хорошее, а то и забавное.
Еще отмечу особо мудрость моей жены и еще поклонюсь ей за это. Чего скрывать, за долгую-долгую нашу совместную жизнь у нас случалось всякое.
И ссоры, и размолвки, и пререкания по разным поводам…Все проходило, но для меня одно оставалось неизменным — чувство глубокого уважения к жене, вечное изумление перед ее талантами и энергией».
Писательский талант Кончаловской проявился рано. Особенно ярко она заявила о себе в поэзии для детей. Кончаловская начала с переводов английской детской поэзии.
Ее собственные стихи собраны в книжках «Огород наоборот», «Близнецы», «Что случилось?», «Сосчитай-ка!», «Нотная азбука».
Кроме того, выходили ее книжки-ширмы, книжки-игрушки. Особое признание пришло к ней, когда вышла в свет книга «Наша древняя столица», над которой писательница трудилась на протяжении пятнадцати лет.
Одно из важнейших творческих устремлений писательницы — работа, связанная с пропагандой творчества В. И. Сурикова. Наталья Петровна, наверное, лучший биограф Василия Ивановича.
Главная особенность и уникальность ее работ состоит в том, что она — единственный близкий человек, знавший Василия Ивановича в бытовой, семейной обстановке. Наташа была любимой внучкой деда.
Вместе со своими родителями она еще в детстве ездила на родину Василия Ивановича — в Сибирь и навсегда полюбила эти места. Поэтому не случайно, что в создании музея-усадьбы В. И. Сурикова Наталья Петровна принимала самое активное участие.
После дочерей Сурикова она вместе с братом взяла ответственность за сохранение родового гнезда деда на себя. И где бы ни находилась Наталья Петровна, она проявляла самое теплое участие в судьбе дома и его коллекции.
Сергей Михалков и Наталья Кончаловская прожили вместе 53 года. Последние двадцать лет Наталья Петровна жила на своей даче на Николиной Горе, в Москву приезжала только по необходимости.
Как вспоминает о последних годах жизни Натальи Петровны сын писательницы, Никита Михалков, «она старела замечательно легко — в этом не было ни комплексов, ни болезненности. Было достоинство.
Даже в преклонном возрасте, когда ей было за восемьдесят, я никогда не видел ее небрежно одетой. Если она плохо себя чувствовала, просто никого не приглашала, сознавая, что неважно выглядит. Умерла Кончаловская 12 октября 1988 года.
