Вероника Тушнова Все очень легко и странно, знакомо и незнакомо. Я просыпаюсь рано, слушаю звуки дома: дрова перед печкою брошены, брякнул дверной замок, одна за другой картошины падают в чугунок.
Торжественный и спокойный звук наполняет дом, словно дальний звон колокольный: дон! дон! дон! Гремит печная заслонка, трещит береста в огне, стучат торопливо, ломко ходики на стене.
Лежу, ни о чем не думая, слушаю, как легки старческие, бесшумные, войлочные шаги. Страшно пошевелиться мне: слушаю не дыша — поскрипывает половицами дома душа.
ВЕРОНИКА ТУШНОВА *** Жизнь обмелела. Медленна. Узка. События среди её покоя: прилёт скворца, рождение листка… Ну что же, с каждым может быть такое. А небо всё синей и горячей, и воздух полон распрями грачей. Вот бабочка вспорхнула из-под ног, как будто вспыхнул белый огонёк. А вот и прошлогодняя трава, — она, оказывается, жива! Красноголовый дятел на сосне печатает приветствие весне. Вот так я и живу. А что, нельзя? Пускай не беспокоятся друзья — я просто отдыхаю от печали, брожу по лесу, греюсь под лучами и думаю… И крепко сплю ночами, и не спешу приблизить милый срок ночных бесонниц и счастливых строк. Нет, для меня затишье чувств не бремя, я не страшусь молчания души,, всё, всё придёт, когда настанет время. Тогда спеши — не спи! Люби! Пиши!
Сегодня день рожденья моего. На размышленья он меня наводит: во-первых, мне тревожно оттого, что старость где-то по соседству бродит.
Она ещё не близко, но уже необходимо быть настороже… Не то войдёт в незапертые двери и сходу станет соблазнять меня возможностью погреться у огня, покоем ночи и бездельем дня, и как ручаться — вдруг я ей поверю?
А дел-то у меня невпроворот, и жить не бог весть сколько мне осталось… Сказать придётся: — Извините, Старость, Мне не до вас, побудьте у ворот. — Затем смущает несколько меня смешная мысль: а вдруг бы так случилось, что я на свет совсем бы не родилась и этот день не праздновала я.
Представить только: нет меня нигде. Я не дышу. Не плаваю в воде. Не ем, не сплю. Не бегаю на лыжах. Не вижу красок — алых, синих, рыжих, к любимому в объятья не спешу, дочь не балую, книжек не пишу.
Какая дикость! В списках бытия ни в мёртвых, ни в живых не числюсь я. Но что меня действительно тревожит, — кусок прошедшей жизни. Как он прожит? Всегда ли я была честна? Смела? Ни в чём ли я себе не солгала? Нет, нет, ни в чём. Моя спокойна совесть.
А вот живу я хуже, чем хочу: терзаю близких и с друзьями ссорюсь, коплю обиды, жалуюсь, ворчу. Я столько раз хорошей стать решала, и всякий раз мне что-нибудь мешало. Безденежье, заботы, сплетни, грипп…
И вот глядишь — благой порыв погиб! Любимый мой, прости меня за это! Сам виноват, что в жёны взял поэта, что всё идёт в хозяйстве косо, криво, что ты порой заброшен и забыт, что иногда стихийны чувств порывы и постоянно не налажен быт.
И всё-таки ответь по правде мне: ты рад тому, что есть я на земле? Пусть твой ответ известен мне дословно, но всё-таки ты повтори его, но всё-таки скажи всё это снова, — ведь нынче день рожденья моего!
