— Ух, ты! Деда, а это грузди? – вертелся вокруг Савельича юркий мальчонка. И имя-то у него было подходящее – Юрик. Юркий, то есть.
— Да, – устало отозвался на детскую радость старик и тяжело вздохнул. Несмотря на то, что груздовик спокон веку был на загумнах их деревни, старику было тяжело тащить полную груздей бельевую корзину, вот он и присел перевести дух на такую же древнюю, как и он сам, лавку у избы бабки Авдотьи.
Да какая она ему бабка, если он женился раньше, чем Авдотья замуж за своего Василия вышла? Это она Юрику бабка, да и то, если бы её Лёха по городам не вертел подолом до сорока, так соседка бы уж в прабабках числилась.
Всё никого у неё в дому не было, а тут вдруг нарисовался в прошлом годе на материнском крыльце Лёха её, да ещё с семейством. Вот страху-то было! Авдотья кричала так, что деревенские и не поняли сперва: думали, что старуху режут. Но обошлось. Оказалось, что радость.
Этим летом её горожане вновь нагрянули под закат августа. Вот и вертится Юрик с утра до вечера по деревенским дорожкам. А что ему ещё делать, коли сверстников нет? Правильно, стариков донимает.
Вот и сейчас Савельичу дух бы перевести, да скорее до дому, чтобы его Анна груздь перебрала да замочила, пока он ноги на кровати растирает. А тут Юрик со своей пластмасской. Повернул на корзину и просит: — Дай сфотографирую!
— Дак чем ты, чудак-человек, снимать-то собрался? Фанеркой что ли этой? – удивился старик, позабыв и про ноги.
— Планшетом! – гордо поднял над головой свою штукенцию Юрик. Он с важным видом повернул свою игрушку к корзине, и тут же раздался щелчок фотоаппарата.
— Смотри! – Юрик повернул к старику обратную сторону «фанерки», и Иван Савельевич с удивлением там обнаружил картинку со своей корзиной.
— Здорово! – удивлённо произнёс старик, а Юрка, не давая ему опомниться, небрежно провёл по фотографии корзины пальцем, и тут же вместо груздей на дощечке появился Лёха.
— Папка, – важно сказал Юрик, а Савельич от неожиданности даже бросил косой взгляд на свою корзину: на месте ли? Это вам не шутка какая: была на фанерке корзина и вдруг вместо неё Лёха. Но обошлось – грузди были на месте…
А Юрик уже водил пальцем дальше: — Это – мамка, это – наша квартира в Москве…, это – Маркиз… Маркиза Савельич знал. Это был не кот, это был поросёнок. Авдотьина сноха выводила его на улицу только на поводке.
Савельич, как и все остальные деревенские, никак не мог взять в толк, зачем ей этот поводок нужен, ведь котяра всегда лениво перебирал лапами где-то позади хозяйки, пока не осенило Пашку-тракториста: — Так это она его на лямке, как на тросу, таскает!
— Дед Ваня, а можно я тебя сфотографирую? – вдруг бросил листать свои картинки Юрик.
— Да пошто? – удивился старик.
— Ну, как? Ты вон какой красивый: борода белая, руки вон, не как у папки, загорелые, жёсткие. Ты, ты…, – Юрик замешкался, подбирая слова, и не найдясь, выпалил: — Как моя баба, только дед! – Юрик помолчал секунду, а потом, пытаясь исправить неловкость, многозначительно добавил: — Вот! Савельич засмеялся.
— Не надо меня… – начал, было, старик, но осёкся. Подумав, он вдруг посмотрел мальчонке в глаза и спросил: — А тебе плёнки не жалко?
— Какой плёнки? – не понял его паренёк.
— Фотографической.
Настала очередь Юрика смеяться. За те пять минут, что мальчишка объяснял, что плёнки никакой не надо, и что любую фотографию мамка отпечатает на принтере, старик почувствовал, что собрался с силами на оставшийся путь.
Но прежде чем подняться, он сказал: — Знаешь что, Юрка… ты приходи к нам через часик. Нас с Анной вместе сфотографируешь, ладно?
— Ладно! – радостно отозвался мальчишка, а Савельич, кряхтя, встал. Встал, поднял свою тяжёлую и для здорового мужика корзину и пошёл к дому. Но сделав пару шагов, неожиданно для себя обернулся и крикнул вслед убегающему мальчишке: — Юрка, не забудь: через час! — Замётано! – донеслось откуда-то с соседней улицы.
— Завертится шельмец…, – вздохнул старик и направил свои стопы к дому…
— Вот, Аня, – пробормотал он, с трудом поставив корзину к крыльцу и присаживаясь на ступеньку.
— Ещё одну такую, и зимовать будем, как бояре: картоха да грузди… Раз уж не до мяса стало…
…Савельич, проживший всю жизнь в деревне, кроме колбасы, не едал ничего магазинного. А колбаса тогда была только в городе, так что перепадала на крестьянский стол по великим праздникам, вроде приезда гостей.
Не потому не ели магазинного, что всё там плохое, а потому, что всегда жил мужик от хозяйства, и особо в еде ему ничего чужого не требовалось. Разве, что соль да перец.
Вот так, прожив всю свою жизнь от двора, не мог взять в рот Савельич кусок магазинного мяса. Не брезгует, вроде, но не привык к чужому.
А своё содержать, сил уже нет: каждый Божий день до зари подниматься нужно… Это не по грузди сбегать, коли здоровья нашлось с утра…
— И этого, Ваня, хватит с огурцами да помидорками. Уймись лучше, – вздохнула жена, пытаясь поднять корзину.
— Погодь, дурёха! – дёрнулся, было, Савельич, но опять осел на ступеньку.
— Говорю же, погодь! – от переживаний в голосе старика сверкнули, было, властные нотки, но также неожиданно уступили место ласке.
— Не до груздя сейчас. Пойди, причешись, да надень любимый сарафан.
— Ты чой-то, старый? – по своему, по-афонински, «ойкнула» Анна.
— Спятил совсем, коли свататься собрался? Мы с тобой шестьдесят лет, как муж и жена!
— Вот и я о том, – Савельич, не спеша, стал подниматься.
— Сфотографироваться надо.
— Чего?
— Сфо-то-гра-фи-ро-вать-ся, гово-рю, надо, – повторил старик, морщась.
— Сейчас Юрик прибежит с аппаратом…
— Тебе надо, ты и фотографируйся, – всплеснула руками Анна и гордо ушла в хату. Даже не взглянув на корзину, Савельич, загодя приняв строгий вид лица, пошёл вслед за женой.
— Ань, ты где? – удивлённо спросил Савельич, войдя в избу.
— Ань! – Жены нигде не было.
Автор публикации
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.