Яблоня в его саду. История из сети

Яблоня в его саду. Рассказ.
*
Война оставила Степану только один глаз и лишила двух пальцев на левой руке.

-Еще легко отделался! — усмехался он, щуря здоровый глаз на летний, ослепительно яркий раскаленный добела солнечный круг. — Зато теперь только добро мне и видеть.

И видел. Чувствовал сердцем, душой. В каждом из тех, с кем сталкивала его жизнь, он видел хорошее, помогал, свято веря в людскую доброту. Родные удивлялись.

-С ума он, что ли, сошел? Повредился, наверное! Контузия — дело не шуточное…

И ведь люди вокруг были разные. А Степан, как будто устав от зла и боли военных лет, жил теперь в своем, придуманном, залитым добротой, мире.

-Маришка! Ты чего на своего так орешь? По всей улице слышно! — говорил инвалид, сидя на лавочке у дома.

-Дядя Степан, да как же ни орать! Опять трешку стащил, за что про что потратил — не понятно!

-Ладно, веди его сюда, устрою я его на завод. Нам молодые руки нужны!

И вот уже Андрейка, лихо закрутив рукава рубашки, идет по улице гордый тем, что ему доверили токарный станок. В его жизни будет все — и разочарования, и обман, и желание иметь больше, чем владеет, но никогда не будет уже унизительного чувства, с которым берешь деньги из кошелька матери…

Степан не терпел шума. Крики и скандалы выводили его из себя, как будто возвращая в пахнущее гарью и человеческим страданием прошлое.

Соседка Дарья, сварливая, с визгливым голосом, часто устраивала мужу скандалы, ревнуя к любой встречной. Оно и понятно, мужчин на ее веке было мало, каждый третий — калека…

-Даш, ты иди к нам, остынь, чайку попей. Ну, что Петька твой? Ну, посмотрел, ну и что! Да я его потом в универмаге видел, он тебе такой же шарфик искал…

Даша смущенно поправляла прическу, одергивала платье и быстро пила чай. Врал ли ей дядя Степан, говорил ли правду, про то уже не знал никто. Но его спокойный, вкрадчивый голос разглаживал злые морщины, заставляя сердце стучать чуть медленнее.

-Вот так! Вот и ладно! — Степа, ловко орудуя своей трехпалой левой рукой, выпиливал из деревяшки игрушку для соседского Ромки, что часто приходил в гости.

Жена Степана, Валя, помнила его горячим, жестким, властным. А теперь она привыкала к новому мужу, больше не вздрагивая от его грозного голоса.

Когда им выделили участок за городом, Степан обрадовался. В памяти всколыхнулось затаенное, бережно хранимое — их старенький домик с уютным, чуть покосившимся крыльцом, забор, что делали вместе с отцом, материнские грядки…

-Ну, теперь заживем, Валька! — радостно говорил он, осматривая заросший бурьяном, лишенный плодородного слоя, глинистый клочок земли.

Дом строили долго. Из того, что могли достать. Но все своими руками. С утра Степан уже сидел на коньке крыши, что-то прилаживая. Сами складывали печь, устроили погреб, выпилили тонкие, резные планки для наличников. Глаз видел добро, руки его делали. Сначала построился сам, потом помогал соседям, орудуя трехпалой рукой, словно и не было на ней увечья…

А потом Степан притащил откуда-то стройный, еще совсем молодой росток яблони.

-Смотри, Галочка, — говорил он дочери. — Это наша семья. Видишь, веточка — мать, я. А эта, чуть повыше, ты. Будет расти семья наша как дерево, и урожая хватит на всех…

Девочка быстро осмотрела саженец, пожала плечами и побежала к подружкам во двор…

С тех прошло много лет. Яблоня росла, ухоженная, обласканная Степаном. Появились на ней уже и новые веточки. Галя вышла замуж, ждали пополнения. Ребенок должен был появиться к концу лета. Галя уже боялась уезжать далеко от города, сидела в квартире. На дачу иногда приезжал ее муж, Саша.

-Валентина Петровна! — как-то обратился он к теще. — Можно я эту ветку у вашей яблони отпилю. Уже который раз головой об нее бьюсь!

-Что? А, эту? Да пили на здоровье! — Валя рассеянно посмотрела на зятя и махнула рукой.

Саша уже ловко орудовал пилой, когда Степан с полной корзинкой грибов вернулся из леса. Он думал, кому из соседей раздать собранный урожай, когда услышал звук врезающихся в плоть дерева зубцов.

-Ты что делаешь? — закричал он от калитки. — А ну, положи пилу!

Молодой человек растерянно оглянулся.

-Да она слишком низко, ветка эта. Ходить же мешает! Вон, и вы пригибаетесь!

-Не ты растил, не тебе и решать! Это же не простая яблоня! — Степан выхватил пилу из рук Александра и трясущимися руками, словно живое, страдающее существо, погладил место отпила. Лезвие уже дошло до самой сердцевины, источающей сильный, терпкий древесный аромат.

Саша пожал плечами и ушел в дом. А Степан еще долго стоял у яблони. Для него эта была не просто ветка, а символ новой жизни его дочери. Своя семья, ожидаемый ребенок — для Степана существование дочери олицетворялась этим сильным, крепким побегом, который теперь зиял глубокой, неизлечимой раной. Из глаза странного, чудаковатого старика текла слеза…

Недели через две зеленые побеги на почти спиленной ветке стали отмирать, смерть опалила их, превратив в черно-коричневые, трепещущие на ветру скелеты.

…Степан понял все раньше, чем врачи заговорили о том, что ребенок у дочери родится мертвым. Линия ее семьи умирала, и он ничего не мог с этим поделать…

-Что ты там опять возишься? — недовольно глядя на мужа, Валя вышла на крыльцо.

-Да вот хочу привить к нашей яблоньке новую веточку. Сорт, говорят, отменный! Попробуем.

Галя к тому времени развелась с Александром. Потеря ребенка сделала ее нервной и замкнутой. Она могла подолгу сидеть у себя в комнате, в звенящей мыслями тишине. Женщина понимала, что никто не виноват, но разум упорно искал объяснение, повод найти того, кто бы стал обвинен в случившемся…

А привитый черенок прижился. Весной он смело, весело распустил почки, выпустив на волю нежные, светло-салатовые листики.

-Не печалься, кошечка! — Степан, уже совсем седой, гладил дочь по голове. — Вон росток прижился, значит, и у тебя все будет хорошо!

Галя только пожимала плечами. папа становился странным, говорил много непонятных, смешных вещей.

-Брось, пап! При чем тут яблоня? Жизнь не ботаника…

Но этой же весной, уже дышащей ароматом сирени и пестрящей желтыми головками одуванчиков, в жизнь Галины ворвался Петя. Деятельный, тактичный и какой-то внутренне светлый, он сразу понравился Степану. Теперь он знал, кому принадлежит привитый росток. Яблоня была отражением судьбы его рода, рода Степана Чумакова, который прервется тогда, когда яблоня, сгнив, рассыпавшись на светящиеся красно-оранжевым цветом останки, растворится в своем ложе из чернозема и глины…

«Петина» ветвь росла, крепла, как и Галина семья. Двое детей — погодок, светящиеся счастье глаза Галочки, Петино жизнерадостное «Приветствую!» — все сошлось, сплелось, словно разрастающееся дерево.

Вот только старые, нижние ветви, устав от тяжести плодов, стали ломаться, отсыхая и оставляя после себя лишь ровные, круглые шрамы.

Ушла в небытие Валентина, через год рядом с ней под каменную плиту лег и Степан.

Теперь уже Галя и ее семья стали полноправными хозяевами сада и маленького, добротного дома. Времени на грядки не было, приезжали просто так, отдохнуть. Дети, Иван и Маша, росли, бегая босиком по мокрой, колкой траве. Солнце заставляло их тела вытягиваться вверх, навстречу теплу и беззаботности короткого лета. А осенью яблоня одаривала потомков Степана сочными, ярко-красными с чуть желтоватым бочком плодами. Домой, в город, Галя и Петр приезжали непременно с целым багажником урожая, раздавали соседям, всем тем, кто помнил Степана.

Но Петя был «из другого теста». Ухаживать за деревом он не умел, да и не хотел. Ветви, образовав развилку, на которой, пока были небольшие, сидели Ваня и Маша, разрослись, разделились, разошлись, как будто отвернулись друг от друга.

Пробежал между братом и сестрой холод чуждости, который, странно возникнув, вспыхнув из какой-то бестолковой мелочи, будет полыхать потом долгие годы.

Тогда Маша уже переехала в общежитие, поступив в педагогический, а Ваня, покуролесив, сжег мосты между собой и родными, сев в тюрьму.

Редко, во сне, Степан приходил к нему, вздыхал, качая головой, а потом, видя в этом заблудившемся в собственной бесшабашности мальчишке просто своего внука, вне его грехов и проступков, клал свою руку ему на плечо, ласково поглаживая. Дыхание Ивана становилось ровным, лоб разглаживался. Покой ночи проникал в его тело, даря надежду на доброту…

Старая, лохматая своими ветвями-руками, яблоня одиноко стояла в саду. К ней уже не бежали, смеясь и толкаясь, розовощекие дети, не шли по дорожке, вымощенной плитками, их родители. Никому не нужна была дача, забыта яблоня. Все брошено, разорено случайными гостями, на всем — тлен и одиночество. Только солнце по-прежнему ласково прикасалось лучами к скривившемуся от прожитых лет дереву, уговаривая надеяться на возвращение хозяев…

Иван вышел из тюрьмы . «Его» ветвь, как будто почувствовав, что владелец вновь может дышать полной грудью, пошла вверх, обгоняя «Машину», но не отбирая у нее ни капли сока, признавая право на совместное существование.

Мыслей сестры о продаже дачи он не знал. Маша скрыла это от брата, да и не общались они очень давно. А ведь Ваня, как будто будучи продолжением, отражением Степана, дедов участок любил. Степан часто брал с собой белобрысого, вертлявого мальчугана, когда ездил за город ранней весной или промозглой, стеклянно-прозрачной осенью.

-Дед! А наша яблоня-то уже все листья сбросила. Давай вон ту ветку, сухую, спилим!

-Не надо, весной, все весной… — отнекивался Степан, не желая прощаться с памятью о жене.

Дед рассказывал мальчику о чудесной силе яблони, ее отражении в судьбах семьи. Верил ли тогда паренек в эти чудные истории, нет ли, Степан не знал, но Ванькины щеки розовели, а лоб хмурился, выдавая сосредоточенное внимание.

А теперь, Иван, взрослый, переломленный тюремным бытом, вновь вдохнувший свободный, пахнущий надеждой и яблочным вареньем аромат, поселился у знакомой девчонки, Марины. Муж ли, друг ли — он не думал об этом. Слишком много было других, сиюминутных забот. Девчонка работала, и Ваня, словно движимый незримой, доброй рукой деда, устроился-таки на работу, постепенно поднимая себя над пеплом, становясь все больше похожим на Степана.

С Мариной они прожили года три. Она не требовала от него свадьбы, он тоже не думал об этом, но все больше принимал на себя роль мужа.

Однажды, вернувшись со смены, Иван застал дома чужака. Все было понятно без слов, лепет Марины, вызывающе-угрюмый взгляд сидящего за столом мужчины, лампочка, моргающая под потолком… Ивану стало противно, тошно в этой квартире. Он быстро собрал свои вещи и ушел…

Яблоня в заброшенном саду качалась под ударами жестокого ветра, Две ветви разломились, отделившись друг от друга. Свежая, хрусткая рана болью разлилась по стволу, заставляя дерево надрывно стонать. А, может быть, это стонал Степан, бьющийся за душу своего потомка…

О том, что Маша все же решила продавать участок, Иван узнал случайно. Она хотела сделать это сама, утаив продажу, хотя Ваня был вторым наследником. Такое было время — все продавалось, все покупалось, А подписи на документах появлялись сами собой, приползая чернильными гусеницами и оседая на строчках.

Мария с мужем нуждались в деньгах. Покупатели нашлись быстро, подписали документы, и вот уже новые владельцы, подкатив к калитке, не спеша скрипнули ключом в маленьком, навесном замке.

Яблоня встрепенулась, стараясь, словно сгорбленная старушка, поднять голову и посмотреть в глаза пришельцам, но это было слишком сложно. Только ветер тревожно, предчувствуя беду, шумел в ее листве, пугливо рвался в сторону от грядущих перемен.

-Все срубить! Однозначно! — мужчина стоял, уперев руки в бока, и навязчиво поправляя кепку, отдавал указания своему подчиненному. — Надо все сделать к следующему лету!

-Но, Максим Савельевич! Зима на носу, не успеем!…

-Я плачу тебе деньги, ты делаешь мне «конфетку»! — оборвал мужчина все возражения и, бросив окурок в траву, пошел обратно к машине.

Скоро пришли рабочие, завизжали бензиновые пилы, отравляя воздух своим резким ароматом чужой, беспокойно-злой жизни. Вишни, заросли сливы, пушистый куст жасмина, корявые кусты смородины, одичавшие за время отсутствия хозяев — все перемалывалось в мелкую щепку, уничтожая саму память о прежней жизни.

Только яблоня Степана еще стояла, возвышаясь одиноким воином посреди оголенного участка.

-Дай-ка я ее сам! — Максим Савельевич, вдруг раззадоренный визгом пил и треском веток, взял пилу и подошел к стволу. Ветер зашумел в ветвях, дерево закачалось, сбрасывая на мужчину спелые, сочные яблоки.

-Остановись, попробуй яблоки! — казалось, яблоня хотела использовать последний шанс на спасение. Но Максим Савельевич только чертыхался.

Он уже поднес пилу к коре и нажал на кнопку. Зубья врезались в плоть деревянного исполина, рассыпая веером опилки.

Ветер, обозленный и безнаказанный, бросил пригоршню колючих кусочков умирающего дерева в глаза обидчику. Тот не стал надевать защитные очки, доказывая свою силу. А теперь отбросил инструмент и, проклиная всех, зажимал руками глаз. Тот же, что был незрячим у Степана…

-Сами тут давайте! Федр, отвези меня в травмпункт! — задыхаясь от боли, мужчина, согнувшись, запрыгнул в машину.

После отъезда хозяина рабочие быстро закончили работу. Яблоня, изрубленная, горой брусков лежала на земле…

…Иван отвоевал участок немного позже. Слишком поздно… Разорённый, пустой, с торчащим из земли, покосившимся домом, он встретил мужчину отчаянной, звенящей тишиной. Целая эпоха, дедова, Степанова, лежала сейчас под ногами горой преющих опилок. И вернуть ничего уже нельзя…

Ваня прошел к тому месту, где раньше стояла яблоня. Низкий, засыхающий пенек уставился на него глазницами проделанных муравьями ходов.

И тут вся боль, безнадежное одиночество, осознание ничтожности своей жизни, стыд перед стариком, который когда-то снимал самые спелые яблоки и давал их в руки внукам, их друзьям, варил яблочное повидло и раздавал его соседям, видел своим глазом добро и делал его изувеченной рукой, нахлынули, застилая глаза горячими, непривычно солеными слезами.

…Восстановление участка шло полным ходом. Новые саженцы, неуверенно и робко вживающиеся, проникающие корнями в землю, обещали стать достойными своего хозяина. Все были с Иваном за одно. Природа признала его, доверив свое возрождение.

Только яблони не приживались здесь. Земля как будто отвергала новых жильцов, до сих пор оплакивая свои потери.

-Да что же это такое?! — расстроено шептал Иван, выкапывая очередной засохший саженец. И тут его взгляд упал на маленькое, пока еще травянисто-слабое деревце, прячущееся в траве.

В этот раз Иван никак не мог покосить траву, все не доходили руки. Деревце упорно стремилось вверх, и вот, наконец, хозяин заметил его, выполол сорняки по краям, укрепил ствол подпорками.

Сердце тихо ёкало в груди, боясь выдать свою радость. Дедова яблоня дала молодой побег. От корня, от самого основания. началась эпоха Ивана.

Но росшая яблонька была дичком, неугомонным, взбалмошным, с кислыми, мелкими яблочками. Неужели, и жизнь Ивана — это чужое, одинокое существование? То ли яблоня — отражение его судьбы, то ли предсказание постоянного одиночества… Но его ли?

Уже ближе к осени, когда трава, жухлая, выдохшаяся, лежала на остывающей земле в слепом ожидании своего конца, у калитки остановилась женщина. За руку она держала мальчишку.

Ваня с трудом узнал в этой иссохшей, худой женщине Марину. Все было понятно, он даже не стал спрашивать.

-Я сына на тебя записала, — тихо сказала она. — Не отдавай в детдом…

И бросила на мужчину быстрый, острый, жалкий взгляд затравленного зверька.

Иван смотрел на сына. Вот чей был этот росток, столь тайно, заполошно вылезший из земли и требующий внимания и заботы. Дикий, дерзкий, ужаленный жизнью мальчик хмуро смотрел на Ивана…

Им предстоит пройти долгий путь, мальчик будет меняться, меняя и своего отца. Будет расти новая яблонька, к которой они потом привьют хороший, благородный сорт. Жизнь опять потечет, завьется ручьем яблочного сока по жилам их судьбы. А Степан, незримо сидящий на скамейке у дома, будет внимательно следить, чтобы зло никогда больше не нарушило покой его сада…

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Зюзинские истории

Рейтинг

5 из 5 звезд. 2 голосов.