Пофигист
Маша смотрела на гору вещей, которые еще пять минут назад лежали, разложенные на пять стопочек – по одной на каждого сына:
–Ну кто перевернул всю одежду? Ищите теперь сами, – сказала она, стараясь сдерживать первую за утро волну гнева, и помчалась на кухню, где уже свистел отбывающим паровозом чайник.
Пятеро шалопаев с шумом вывалились из разных комнат в гостиную и начали копошиться в груде белья. Вальяжный кот Лавр, доселе спокойно почивавший на диване, почуяв опасность, открыл один глаз и окинул им творящийся беспредел. Он один в доме умел сохранять спокойствие, когда вокруг бурлило и грозило обжечь любого приблизившегося к эпицентру. Его подкинули полудохлым запуганным котенком. «Может быть, его даже били. Веником», – говорил отец семейства Сергей, видя, как маленький комок облезлой шерсти стрелой улетает в другой угол комнаты при виде уборочного инструмента. Он долго не приживался. Маша решила, что кот просто обалдел от масштабов бедствия: подумать только, четверо малышей да двое взрослых – любой под диван забьется.
Две первых недели Лавр просидел в пыльной темноте, изредка выползая на разведку, чтобы справить свои дела да перекусить, а потом потихоньку начал «выходить в свет». И свет показался ему вполне доброжелательным. Тут не били, кормили и даже пытались погладить, хотя без особого успеха. Кот был «сам по себе» и в подачках в виде ласки не нуждался.
Вскоре в доме появился еще один маленький человек. Лавр выбрал единственно верную тактику поведения: обходил розовое орущее чудовище десятой дорогой. За что снискал уважение и даже определенные преференции – ему выделили на кухне отдельный стул, на котором он и проводил большую часть времени. Его зеленые глаза с бурыми прожилками, которые и послужили поводом для имени, были всегда безмятежны и несколько уравновешивали накал страстей, в котором жила большая семья.
В общем, Лавр был пофигистом. «Мой кот. Весь в меня», – улыбался Сергей, поглаживая мягкую густую шерсть. Только ему животное позволяло проводить эти манипуляции. Остальные члены семьи не имели доступа к Лавриному телу, и получали от него исключительно эстетическое удовольствие, наблюдая, как откормленная пушистая животина взирает на изменчивый мир.
«Щас опять шмотки делить будут… Троглодиты…» – думал кот, отходя на безопасные позиции. И впрямь, в комнате начался утренний ритуал.
–Отдай, это мой носок! – визжал один шалопай.
–Это мне мама купила, – отбивался второй.
–Мама, а Шурик хочет надеть мою водолазку, – взывал к справедливости третий.
Голоса четвертого и пятого сливались в общем шуме, превращая утреннюю сцену сбора в школу и сад в первый акт драмы «Один день из жизни сумасшедшего дома».
«И с кем мне приходится сосуществовать? – размышлял Лавр. – Почему тут так много кричащих людей? Другим котам вон достаются одинокие домохозяйки или бездетные холостяки – сиди себе в тишине, шерсть вылизывай. А тут – ни минуты покоя… Ага, мать уже рубит бутерброды. Ммм… Колбаской пахнет, может, чего перепадет… Щас набегут… Надо занимать стул, не то придут кадаврята, тогда пиши пропало, все сметут вмиг».
Лавр уселся на стул, свернулся калачиком и, глядя как Маша сбивается с ног в поисках еще двух чайных ложек, казалось, говорил: «Ну что ты мечешься, мать. Выбросили эти двое бандитов ложки. Вместе с пустой банкой из-под варенья, вчера. Сядь, чайку попей. Жалко дуру, добегаешься ведь до инфаркта». Маша рекомендации Лавра игнорировала: «Хорошо тебе… Целый день спать и есть. А тут – как белка в колесе». Через 10 минут она должна затолкать банду в машину и развезти по школам и детсадам. Вот тогда, вернувшись, можно и посидеть. Наверное.
Усаживая детей в автомобильные кресла, она заметила, что младший надел ее махровые носки, которые торчали из-под коротких штанин ярко-оранжевой гармонью.
«Эх, а скажут, мать не смотрит за ребенком», – вздохнула и села за руль. Маша очень старалась все успевать, но уже смирилась с тем, что это невозможно. Ее перфекционизм медленно, но верно уступал дорогу пофигизму. Но до Лавра ей еще было далеко. Он сидел на подоконнике, наблюдая, как хозяйка пакует троглодитов в машину, и думал о минутах тишины, которые его ждут: «Езжайте уже! Устал, будто целую ночь мышей ловил».
Через сорок минут Маша вернулась домой и включила кофеварку: «Попью-ка сначала кофе, а уж потом дела». Лавр показал острые белые клыки и дернул длинным усом, одобряя решение хозяйки: «Ну наконец-то…».
«Ох, Лавр, тебе хорошо сидеть целый день на стуле и зевать», – сказала Маша и отхлебнула глоток ароматной арабики. Смартфон, лежащий на столе, подал признаки жизни. Звонила учительница Шурика, шебутного 8-летки, который мог довести мать до нервного истощения, не вставая с постели.
–Мария Петровна, Шурик не хочет заходить в класс. Уже начался урок, а он стоит в коридоре. Я не могу его завести и не имею права бросить одного. Пожалуйста, приезжайте.
–Да, через полчаса буду! – на ходу крикнула Маша смартфону. Кот смотрел на нее, подергивая усом: «Ничего у них не бывает по-человечески. Ну и семейка», – читалось в его лавровых глазах.
Маша встретила сына в школьном коридоре: он стоял возле окна, теребя штору, и категорически отказывался возвращаться в класс.
–Ма, мы с Колькой поспорили на слабо.
–Шура, это глупо. Возвращайся в класс.
–Нет, я мужик. Можешь меня наказывать.
Маша начинала закипать:
– Ты срываешь урок. Думаешь, это по-мужски?
Шурик молчал, как предводитель партизанского отряда, которого поймали на подрыве моста.
–Ты сейчас же пойдешь в класс, – Маша взяла руку партизана и попробовала приложить усилия, чтобы сдвинуть его с места. Он стоял, будто ноги вросли в землю как минимум по колено. Маша уже доходила до точки кипения, но каким-то чудом, когда она уже была готова потерять человеческое лицо, к ней вернулся здравый смысл и сообщил, что лучше смириться.
«Стой тут», – шикнула партизанская мать и отправилась к учительнице. Та не понимала, что делать с ребенком, который болтается в коридоре во время урока. А потому предложила забрать его домой, провести воспитательную беседу и вернуть на следующий день:
–В конце концов, ничего страшного не произойдет, все равно остались труды да физкультура.
Маша забрала Шуркин рюкзак, взяла сына за руку и потащила в машину. «Поехали в супермаркет. Молоко кончилось», – сказала, поворачивая ключ в замке зажигания.
Оплатив на кассе продукты, Маша сложила их в огромный пакет:
–Отвези тележку на место и иди на стоянку, – приказала притихшему сыну. Тот понуро погремел телегой в дальний угол супермаркета, а Маша потащила добычу в машину.
Ручки пакета врезались в ладонь, натирали пальцы. «Как назло, припарковалась у черта на куличках. И еще нагреблась, будто в последний раз», – бурчала она, стараясь не задевать дном переполненного пакета асфальт. Наконец дошла до цели, «квакнула» кнопкой сигнализации, сложила покупки в багажник, села за руль и выехала со стоянки. «Как же я устала, – думала, глядя, как проплывают мимо нее желтые деревья и облезшие дома. – И ни конца, ни краю. Нет больше моих сил…». Ей казалось, что пока она утирает сопли и подбирает носки, настоящая жизнь проходит мимо. Где-то там, за границами и таможнями улыбающиеся красотки нежатся на морском берегу, размазывая крем по загорелым ляжкам, а тут, в этой вечной мерзлоте бедная Маша носится из школы домой и обратно, забывая посмотреть на себя в зеркало. И сквозь стальное низкое небо никогда не пробьется солнечный луч.
Подъехав к дому, Маша разгрузила машину и уже собиралась уходить, когда взгляд упал на пустое детское кресло. Ужас тотчас охватил ее. Она будто оказалась на дне моря без акваланга, задыхающаяся и беспомощная. «Мой ребенок!» – крикнула Маша и собралась бежать, но успела смекнуть, что на машине искать куда эффективней.
Никогда еще она не ездила по городу с такой скоростью. В эти несколько минут для нее не существовало ни правил дорожного движения, ни ГИБДД: только дорога, и где-то там забытый ею Шурик. «Я потеряла ребенка. Где мой ребенок?» – повторяла рефреном две фразы, не дававшие ей думать и спасавшие уже крепко пошатнувшееся психическое здоровье.
Шурка стоял на стоянке перед супермаркетом – там, где наказала ему быть мать. Глаза, в которых отражалась вся печаль бренного мира, наглядно демонстрировали его отношение к тому, как Маша выполняет материнский долг. Она нажала на тормоз, будто это была последняя возможность остановить летящую в пропасть машину. Выпав из нее, как из катапульты, вцепилась в ребенка, который даже обалдел от такой экспрессии. Маша что-то шептала, кажется, о прощении, о любви, счастье и прочих банальностях. Шурик дрожал в материнских объятиях, как в лихорадке: «Мам, поехали», – простучал он кариозными зубами.
Через час Маша, наконец отцепившись от сына, запивала лошадиную дозу валерианки горячим кофе. Из соседней комнаты Крош из любимого мультфильма сыновей сообщал, что он сам себе солнце. «Какая же я счастливая! Какие у нас прекрасные дети! Слава Богу за все», – улыбалась она, глядя на грязную посуду на столе и жмурясь от слепящего луча, заливающего комнату. Рядом возлежал Лавр, который, казалось, с самого утра ни сдвинулся ни на йоту: «Я же говорил: уймись, мать. Выпей кофейку», – читалось в его глазах.
Марина Кулакова
