Заплатка.
Жила в деревне Панарино одна-одинёшенька Евдокия. Уже тридцать три ей стукнуло, а ни мужа, ни детей. Хорошая баба была и лицом недурна, да только в деревне пару себе так и не нашла, а за пределы деревни и не выезжала отродясь.
Сватался к ней ещё лет десять назад Федька с соседней улицы, да только Люська, девка бойкая, «увела» жениха. В деревне много судачили о Дусиной судьбинушке: кто-то жалел, кто-то откровенно издевался, как та же Люська.
— Точно вам говорю, бабоньки, порча это у них семейная, по женской линии — причитала Валька. — Да сами гляньте: мужика то в их доме давным-давно не было. Дед Дуськин, вроде как, сгинул ещё до того, как мамка её народилась. «Белым» он, говорят, был в революцию — шепотом сказала Валька. — Папка Дуськин, царствие ему небесное, на тот свет отправился, когда дитю всего годка три было. А Дуська вон и мужика то близко не видела. Теперь так и останется вековухой. Кто ж возьмёт её в эти годы? Точно говорю, порча это…
— Да какая уж там порча? — смеялась Люська. — Просто баба она дурная, вот и шарахались от неё мужики. А теперь поздно спохватилась. Мужики то деревенские все при бабах… Ну может, в Москву наша Дуська поедет, только её там и ждали — снова засмеялась Люся.
Минула зима. Оказалось, что в окрестностях Панарино было обнаружено целое угольное месторождение. Было принято решение строить шахтерский посёлок. Весной мужиков понаехало — с десяток бригад. Отрядили туда панаринских баб в помощь «по хозяйству», поехала и Дуся. Только парни, в основном, все молоденькие. А кто постарше — все «женатики».
— Ты смотри, Дуськ, мужиков — тьма-тьмущая. Да только для тебя и тут суженого не нашлось, — смеялась Люська.
Дуся ничего не ответила, ушла молча. Так ей было горестно, когда Люська у неё Федьку увела. Очень был он её сердцу мил. А теперь не жалела она. Пил Федька, да Люську поколачивал…
Вскоре приехала на стройку ещё одна бригада. Был у них бригадиром мужичок, все бабы от него шарахались.
— Ой, вы видели, девоньки, мужика то этого? Он сегодня ко мне как подошёл, я аж поварёшку выронила. Испугалась я. Не то молод, не то стар. Уродливый то какой! — говорила Валька.
— Может, на нашу Дуську хоть этот глянет? — снова смеялась Люська. — А вообще, слышала я, что болезнь такая есть. Не помню только, как называется. Но точно говорю — не подходите к нему! Болезнь это!
После Люськиных «наставлений», как только мужичонка этот пытался к кому подойти — все бабы врассыпную. Так и стали называть его между собой — «уродливый», а имени его никто и не знал.
— Хозяюшка, безрукавка у меня изорвалась. Не заштопаешь? — обратился однажды «уродливый» к Дусе.
— Так от чего ж не заштопать? А ну покажи… Да тут не штопать надо. Заплатка тут нужна! Починю, не переживай. Верну завтра…
— Ну спасибо тебе, хозяюшка.
— А ты не благодари раньше времени…
— Ой, вы гляньте, бабоньки. Дуська то наша хоть жилетку мужицкую ухватила. Да ещё и бригадирскую. Теперь, наверно, в комнате своей на самое видное место повесит, — язвила Люся.
Нервничала Дуся так, когда заплатку ставила, что руки тряслись. Но сделала на совесть. Утром собралась она на работу, а возвращать безрукавку и не хочется. Так она истосковалась одна, что даже одежда чья-то в доме — уже в радость. Сунула Дуся мужичку жилетку в руки и бегом, чтобы слёз не видел.
— Да не чурайся ты меня, хозяйка. Знаю-знаю, что про меня говорят. Да не больной я никакой. Обожженный я. Звать тебя как?
— Евдокия. Дуся.
— Анатолий я. Толя. Хотя имени своего настоящего не знаю. Привезли меня в войну в детдом — ни имени, ни фамилии. Обожженный тогда уже был, потому фамилию дали Горелов. Установили, что мне годка два. День поступления датой рождения записали. Так что тридцать один, считай, мне сейчас. А ты, наверное, думала, что старик…
— Да ничего я не думала…
— Спасибо тебе, Дуся. Муж тебя не заругал, что ты чужую жилетку мужицкую взяла чинить?
— А нет у меня мужа, потому и ругать некому…
— Коли обращусь ещё, не оттолкнешь?
— Не оттолкну.
Не оттолкнула Дуся Толю. Сама обратилась: попросила починить забор, который совсем завалился. Да и как ему не завалиться, тридцать лет мужика в доме не было. Оказалось, что у Толи золотые руки, да и человек он золотой…
Зажила семья Гореловых на зависть всей деревне. Люська так вообще, чуть собственным ядом не захлебнулась.
Дуся души в своём муже не чаяла. Толя на руках жену носил, а с дочек-погодок — Маринки и Наташки, пылинки сдувал… Ну и пусть на лицо уродлив, главное, что душою красив!
Истории от души
