Вот уже более 250 лет в дельте реки Невы на Васильевском острове возвышается Церковь Успения Пресвятой Богородицы. В истории церкви были периоды бедности, разрушения, гонений, даже закрытия, но сейчас это центр религиоведения, церковных искусств, православного образования, богословия и иконописи.
В декабря 1897 года храм в честь Успения Пресвятой Богородицы был освящен.К 1900 году строительство успешно завершилось, храм получился красивым и просторным.
В результате государственного переворота 1917 года власти открыто заявляли о том, что хотят ликвидировать Успенскую церковь. С 1930 года членов монашеской братии стали осуждать за контрреволюционную деятельность, арестовывать и отправлять в Соловецкий лагерь и ссылку в Казахстан.
В 1934 году храм закрыли официально. На территории организовали физкультурный зал. Из церкви вывезли иконы, иконостас и многое другое церковное оснащение. Во время Великой Отечественной войны помещения церкви перестроили под склад Ленинградского военного порта. Наблюдательный пункт противовоздушной обороны был скрыт за куполом храма. В церковном подвале оборудовали бомбоубежище, а сад использовали как зенитный расчет.
В 1956 году в главном здании церкви началось строительство ледового катка с искусственным покрытием. Сырость и влага уничтожили дорогую метлахскою плитку и живопись, стены стали крошиться и разрушаться.
После катка в Успенском храме были бани, потом в здании выращивали цветы. К концу 1980-х годов комплекс бывшего подворья был занят различными организациями и коммунальными квартирами. Еще до революции монастырские власти ходатайствовали, чтобы открыть в столице монастырь Оптина Пустынь. Только в 1991 году наместник монастыря архимандрит Евлогий добился разрешения у властей города. Храм Русской Православной церкви передан Введенскому ставропигиальному мужскому монастырю Оптина Пустынь.
Началась реставрация храма. Восстановление здания потребовало больших материальных, людский и технических ресурсов. Вместе с реставрацией начал возрождаться уклад жизни монахов. Подворье стало вести работы по социальному служению и благотворительности.
С ноября 2013 года Настоятелем Оптинского подворья в Санкт-Петербурге назначен игумен Арсений
Церковь Успения Пресвятой Богородицы имеет высокую архитектурную ценность. В здании нет поддерживающих колонн. За счет перекрещивания бетонных арок образовалось большое внутреннее пространство. Это была новаторская идея архитектора В. А. Косякова. Новая технология на сезон сократила время стройки и улучшало акустические свойства внутри. Архитектор при строительстве Успенского храма не экономил на материалах. Получился отличный результат.
Вместимость церкви — до 2 000 человек. Построена из кирпичей и бетонной смеси. Было использовано 14 сортов облицовочного кирпича. Нижний ярус покрыт серым гранитом, верхний — песчаником. Русский художник-мозаичист В. А. Фролов вместе с учениками исполнил в мастерской наружные мозаики. Гладкие части 5 куполов закрыты листами из алюминия.
Архитектор смог достичь удивительного сочетания монументального собора и уюта домовой церкви. В. А. Косякову удалось гармонично вписать здание в панораму Васильевского острова.
Стены церкви изначально расписаны московскими мастерами. В Советский период, когда здание храма использовалось не по назначению, росписи замазывали штукатуркой, белили стены, закрашивали масляной краской в несколько слоев. Холод и влага ускорили разрушение.
После возвращения Успенского храма церкви реставрацию начали проводить, используя фото из архивов и аналогичные росписи живописцев дореволюционного времени. Этим занимались группы реставраторов и 80 выпускников Санкт-Петербургского государственный академического института имени И. Е. Репина. В 2013 году работы были окончены.
Успение Пресвятой Богородицы — один самых любимых и почитаемых Праздников Верующих всего мира. Примите поздравления с этим Великим Днем, полным Благодарности и Надежд.. Неиссякаемой Веры и Светлых Помыслов нам..
Две хижины стояли рядом у подножия холма, близ маленького курортного городка. Два крестьянина упорно трудились, обрабатывая плодородную землю, чтобы вырастить всех своих малышей. В каждой семье было по четверо ребят. С утра и до вечера детвора копошилась у дверей хижин. Двоим старшим было по шести лет, а двоим младшим — по году с небольшим: браки, а затем и рождения происходили в том и другом доме почти одновременно.
Обе матери с трудом отличали в этой куче детворы своих от чужих, а отцы и вовсе их путали. Восемь имен вертелись и мешались у мужчин в голове, и нередко, когда требовалось позвать одного ребенка, они окликали трех других и лишь потом того, кто был нужен.
В первой лачуге, если ехать от курорта Рольпор, жили Тюваши, у которых было три девочки и один мальчик; во второй ютились Валлены — одна девочка, трое мальчиков.
Все они перебивались с похлебки на картошку пополам со свежим воздухом. В семь утра, в полдень и в семь вечера хозяйки, как птичницы, сгоняющие гусей, скликали детвору и задавали ей корм. Ребятишки рассаживались по старшинству за дощатым столом, отполированным полувековой службой. Самый маленький еле дотягивался до него ртом. Перед ними ставилась миска с хлебом, накрошенным в варево из картофеля, полкочана капусты да нескольких луковиц, и выводок набивал себе животы. Меньшого мать кормила сама. Кусок мяса в котле по воскресеньям был для всех праздником; в такие дни отец подолгу засиживался за столом, повторяя:
— Вот бы всегда так обедать!
Однажды, августовским днем, у лачуг остановилась пролетка, и молодая дама, собственноручно правившая ею, сказала господину, который сидел рядом:
— Ах, Анри, ты только погляди на этих ребятишек! Как они мило возятся в пыли!
Мужчина промолчал: он давно примирился с этими восторгами, причинявшими ему боль и звучавшими почти упреком.
Спутница его не унималась:
— Нет, я должна их расцеловать! Ах, как мне хочется взять себе вот этого, самого маленького!
Выпрыгнув из экипажа, она подбежала к детям, подняла на руки одного из двух меньших, мальчика Тювашей, и осыпала страстными поцелуями его грязные щечки, белокурые, вьющиеся, припомаженные землей волосы и ручонки, которыми он отбивался от докучных ласк.
Затем дама села в пролетку и пустила лошадей крупной рысью. Однако через неделю она появилась снова, уселась на землю вместе с детьми, привлекла мальчугана к себе, напичкала его пирожными, оделила остальных конфетами и заигралась с ними, как девочка, а муж терпеливо ждал ее в своем хрупком экипаже.
Потом дама приехала еще раз, познакомилась с родителями и стала бывать там каждый день, привозя полные карманы сластей и мелкой монеты.
Звали ее г-жа Анри д'Юбьер.
Как-то утром муж вылез вместе с ней из пролетки, и оба, не задерживаясь около детворы, уже привыкшей к этим посещениям, проследовали в дом.
Хозяева, коловшие дрова для варки пищи, изумленно выпрямились, подали стулья, уселись сами и уставились на гостей. Молодая женщина, запинаясь, дрожащим голосом начала:
— Добрые люди, я приехала, чтобы… чтобы… Словом, мне очень хотелось бы забрать вашего малыша.
Крестьяне опешили и молчали, не зная, что сказать.
Она перевела дыхание и продолжала:
— У нас с мужем нет детей. Мы одни… Мы бы его воспитали. Вы согласны?
Крестьянка первая сообразила, в чем дело.
— Вы хотите забрать нашего Шарло? Ну, нет! Ни за что!
Вмешался г-н д'Юбьер:
— Жена выразилась не совсем определенно. Мы усыновим его, но он будет вас навещать. Если из него выйдет толк, на что есть все основания надеяться, мы сделаем его нашим наследником. Если у нас, паче чаяния, появятся свои дети, он получит равную с ними долю. А если он окажется недостоин наших забот, мы вручим ему в день совершеннолетия двадцать тысяч франков, которые теперь же положим на его имя у нотариуса. Подумали мы и о вас: вам будет назначена пожизненная рента в сто франков ежемесячно. Вы все поняли?
Крестьянка в ярости вскочила с места.
— Вы хотите, чтобы я продала вам Шарло? Ну, нет! Такого от матери не требуют. Нет, нет! Это же мерзость!
Крестьянин степенно и рассудительно помалкивал, но тем не менее кивал в знак согласия с женой.
Госпожа д'Юбьер потеряла голову, расплакалась, повернулась к мужу и, всхлипывая, как ребенок, приученный к тому, что все его желания немедленно исполняются, пролепетала:
— Они не согласны, Анри, не согласны!
Приезжие сделали последнюю попытку:
— Друзья мои! Подумайте о будущности вашего сына, о его счастье, о…
Крестьянка, вне себя, перебила:
— Обо всем мы подумали, все поняли, все решили! Убирайтесь, и чтоб духу вашего здесь не было! Где это видано, родных детей забирать!
Выходя, г-жа д'Юбьер вспомнила, что малышей двое, и с упрямством избалованной женщины, своенравной и нетерпеливой, спросила сквозь слезы:
— А другой мальчик ведь не ваш?
— Нет, соседский, — ответил папаша Тюваш. — Зайдите к ним, если хотите.
И он возвратился в дом, откуда доносился негодующий голос его жены.
Валлены сидели за столом, неторопливо пережевывая ломти хлеба; муж и жена скупо намазывали их маслом, которое поддевали концом ножа из стоявшей перед ними тарелки.
Господин д'Юбьер сделал им то же предложение, только более вкрадчиво, велеречиво, со всеми ораторскими уловками.
Сперва крестьяне отрицательно мотали головой, но когда им посулили сто франков ежемесячно, они переглянулись, словно совещаясь, и заколебались.
Чета, раздираемая противоречивыми чувствами, долго молчала в нерешительности. Наконец жена спросила:
— Что скажешь, отец?
Муж наставительно изрек:
— Скажу, что тут стоит поразмыслить.
Тогда г-жа д'Юбьер, дрожа от волнения, завела речь о будущности мальчика, его счастье и деньгах, благодаря которым он впоследствии поможет родителям.
Крестьянин осведомился:
— А эту ренту в тысячу двести вы назначите через нотариуса?
Господин д'Юбьер подтвердил:
— Разумеется. Завтра же.
Крестьянка подумала и добавила:
— Сто франков в месяц — это маловато. Вы же заберете у нас малыша, а он еще несколько лет — и работать сможет. Вот если бы сто двадцать!..
Госпожа д'Юбьер, постукивавшая ногой от нетерпения, сразу согласилась и, так как ей хотелось увезти ребенка немедленно, подарила родителям еще сто франков, а муж ее тем временем составил письменное обязательство. Тут же пригласили мэра и одного из соседей, которые охотно засвидетельствовали документ.
И молодая дама, сияя, увезла отчаянно ревущего малыша, как увозят из магазина желанную безделушку.
Тюваши молчаливо и сурово смотрели с порога вслед уезжающим, сожалея, может быть, о своем отказе.
Маленький Жан Валлен как в воду канул. Родители его каждый месяц получали у нотариуса положенные сто двадцать франков, но перессорились с соседями, так как мамаша Тюваш честила их на все лады, внушая кому только можно, что они выродки, продавшие родное дитя, а это мерзость, низость, разврат.
У нее вошло в привычку брать своего Шарло на руки и, чванясь, горланить, словно тот способен был уразуметь ее слова:
— А вот я тебя не продала, маленький, нет, не продала! Я детьми не торгую. Я не богачка, но детей своих не продаю.
Это тянулось из года в год, изо дня в день; ежедневно на пороге лачуги раздавались злобные намеки, выкрикиваемые так, чтобы слышно было в соседнем доме. В конце концов мамаша Тюваш убедила себя, что она выше всех в округе — она ведь не продала своего Шарло. И каждый, кто вспоминал о ней в разговоре, соглашался:
— Соблазн был большой, что и говорить, но она поступила как настоящая мать.
Ее ставили в пример, и Шарло, которому было уже под восемнадцать, так свыкся с этой вечно повторяемой при нем мыслью, что тоже считал себя выше сверстников — его-то ведь не продали!
Валлены получали свою ренту и жили припеваючи. Старший их сын отбывал срочную службу, младший умер.
Это вселяло непримиримую злобу в Тювашей, так и не выбившихся из нужды. Шарло, единственный работник в семье, не считая старика отца, из кожи лез, чтобы прокормить мать и двух младших сестер.
Ему доходил двадцать первый год, когда однажды утром к лачугам подкатила щегольская коляска. Из нее вылез молодой господин с золотой часовой цепочкой и помог сойти почтенной седовласой даме.
Дама сказала:
— Здесь, дитя мое. Второй дом.
И приезжий, как к себе, вошел в лачугу Валленов.
Старуха мать стирала свои фартуки, одряхлевший отец дремал у очага. Они подняли головы, и юноша поздоровался:
— Добрый день, папа; добрый день, мама!
Старики вздрогнули и выпрямились. От волнения крестьянка выронила мыло, и оно упало в воду.
— Это ты, сынок? Ты? — выдавила она.
Молодой человек обнял и расцеловал ее, повторяя:
— Здравствуй, мама, здравствуй!
А старик, хотя и дрожал, твердил своим всегдашним невозмутимым тоном, словно они расстались какой-нибудь месяц назад:
— Значит, вернулся, Жан?
Когда первая неловкость прошла, родители потащили сынка по деревне — надо же его показать. Они завернули к мэру, к помощнику мэра, к кюре, к учителю.
Шарло с порога своей лачуги глядел им вслед.
Вечером, за ужином, он сказал отцу:
— И дураки же вы были, что дали взять мальчишку у Валленов!
Мать упрямо возразила:
— Я не хотела продавать свое дитя.
Отец помалкивал. Сын продолжал:
— Экое несчастье знать, что тебя загубили!
Старик Тюваш сердито пробурчал:
— Ты что ж, попрекаешь нас, зачем мы тебя не продали?
Парень начал грубить:
— Да, попрекаю, потому как вы дураки. Такие родители — беда для детей. Вот уйду от вас, — так вам и надо.
Старуха уткнулась в тарелку и расплакалась. Она хлебала суп, расплескивая добрую половину, и причитала:
— Вот после этого и надрывайся, расти детей!
Парень безжалостно гнул свое:
— Лучше вовсе не родиться, чем стать таким, как я! Поглядел я сегодня на того, и вся кровь во мне закипела. Я подумал: вот чем я мог бы теперь быть.
Он встал.
— Знаете, мне лучше отсюда уехать, не то я вас с утра до вечера корить буду и всю вашу жизнь отравлю. Запомните: я вам никогда не прощу.
Уничтоженные, заплаканные, старики молчали.
— Мне думать-то об этом невмоготу. Пойду, устроюсь где-нибудь в другом месте.
Он распахнул дверь. Ворвался шум голосов: Валлены праздновали возвращение сына.
Шарло топнул ногой, обернулся к родителям, громко бросил:
Марина была поздним ребёнком. Матери было 42 года, а отцу 45, когда счастье улыбнулось им и у них появилась долгожданная доченька. Дедушек и бабушек уже не было. Они не дождались этого радостного момента.
Отец бывший военный, а позже, начальник охранного агентства, мама — библиотекарь. Они души не чаяли в своей Мариночке, но в то же время, воспитывали её в строгости.
С юных лет ей внушали, что девушка должна вести себя скромно, получить хорошее образование, беречь девичью честь.
У них была дружная семья. Они любили активный отдых: летом ходили в туристические походы, сплавлялись на лодке по рекам. Зимой ездили на турбазу покататься на лыжах.
Марина после школы поступила в медицинский институт. Она старалась не огорчать родителей, понимала, что они люди в возрасте.
Впервые она познакомилась и поцеловалась с парнем в 22 года. Саша тут же был представлен родителям, которые дали добро на их дружбу, но поженились они только через два года. Отец считал, что чувства надо проверить, брак должен быть один и на всю жизнь. Вот так старомодно у них всё получилось. Марина не хотела перечить родителям. Она их любила и берегла.
После свадьбы Саша переехал к ним. Квартира была трёхкомнатная, сталинской постройки, с высокими потолками и широкими коридорами. У Марины и мысли не было оставить мать и отца. Они уже давно были на пенсии.
Жили они дружно и весело. Марина и Саша работали в онкологии. С детьми пока не торопились. Марина хотела утвердиться, заявить о себе и ей это удалось. Вскоре её заметили и пригласила в известную частную клинику.
Марине было 33 года, когда совершенно неожиданно, во сне умерла мама. После похорон отец сильно сдал.
Однажды он позвал её в свою комнату,
— Доченька, пришла пора нам с тобой серьёзно поговорить. У нас с твоей матерью была договорённость, последний из оставшихся расскажет тебе правду. Это нелёгкая участь досталась мне. Сегодня я должен открыть тебе нашу семейную тайну.
Мариночка, дело в том, что ты у нас приёмная дочь. Моя жена, а твоя мама, царствие ей небесное, всю жизнь лечилась по женской части и мечтала родить, но не получилось. Мы уже смирились, что будем жить без детей. В детском доме брать не хотели, мало ли какая наследственность…
Но судьба улыбнулась нам.
Однажды мне позвонил троюродный брат. Мы с ним редко встречались. Он с семьёй жил в деревне. Брат попросил приютить его жену Таисью на несколько дней. Её отправили на обследование в наш город. Она беременна пятым ребёнком. Беременность протекает тяжело, надо сделать УЗИ, сдать анализы. Мы, конечно, согласились.
Таисья приехала через два дня. Утомлённая, замотанная деревенская женщина. Она стала жаловаться, что ей совсем не нужен пятый ребёнок этих бы поднять. Муж не то что пьяница, но при случае не упустит. Не хозяин. Ленивый и равнодушный, копеечку заработать ни ума ни умения нет. Денег постоянно не хватает. У неё была мысль оставить ребёнка в роддоме, но муженёк встал на дыбы, типа он никогда от своего чада не откажется.
— Конечно, не ему же ночами вставать, да обихаживать дитя. Всё на моих руках, — жаловалась она.
Таисью положили в стационар, что-то у неё было неладно. Мы ходили её проведать, носили передачи. После выписки она приехала к нам и сказала, что последнее УЗИ показало двойняшек.
— Только этого мне не хватало для полного счастья, — печалилась Таисья.
Вот тут мы и предложили Таисьи вариант. Она родит двойняшек, одного ребёнка увезёт домой мужу, а от другого откажется в нашу пользу. И ей будет полегче, и нам хорошо. Всё-таки ребёнок будет не совсем чужой, а нашего роду племени.
Таисья подумала и согласилась. Мужу она про двойню не сказала. Рожать приехала в город. Всё у нас получилось. Она родила двух девочек. Одна была поздоровее, Таисья её забрала с собой и уехала домой.
Вторая девочка, это была ты, слабенькая, с очень маленьким весом. До двух лет мать моталась с тобой по больницам, ты часто болела. Мне кажется, что в деревне ты бы и не выжила.
Через два года мы продали квартиру и переехали из Сибири в Сочи. Что стало с семьёй брата я не знаю. У нас с ним связь потерялась, — закончил свою исповедь отец.
Сказать, что Марина была в шоке, это ничего не сказать! Сколько на неё навалилось — смерть матери, новость о своём рождении.
Она хотела сразу начать поиски своих настоящих родителей, сестёр и братьев. Как она мечтала в детстве, чтобы у неё были сестра или брат! Оказывается их было много, а она не знала.
Скоро сказка сказывается да не скоро дело делается. Планы по поиску родни пришлось отложить, у неё случилась беременность и ей стало немного не до того. В положенный срок Марина родила сына Андрея.
Потом сильно заболел отец. Внуку и года не было, когда деда не стало.
Сын подрос, ему исполнилось два года. Марина решила серьёзно заняться поисками своей настоящей семьи.
Муж подключил своего друга, работающего в органах. Оказалось, что деревня, в которой жили биологические родители, развалилась и исчезла. Они обосновались в небольшом городке в том же районе.
Марина сначала позвонила им, пригласила к себе, но они отказались, сказали, — Лучше вы к нам, а то нас сильно много.-
Марина поехала одна. Муж остался с сыном дома. Встретили её сдержанно, без восторга.
Мать оказалась еще нестарой женщиной, но какой-то неприветливой. Она злилась, что раскрыли её тайну, никто до сей поры не знал, что она в последний раз родила двойню.
Со старшей сестрой и тремя братьями общение ограничилось несколькими фразами. Они заторопились домой в небольшое село неподалёку. Отец вообще только поздоровался, больше Марина от него слова не слышала.
С сестрой — близняшкой Оксаной они были похожи, как две капли воды внешне, но характеру совершенно разные. Оксана торговала на рынке в магазинчике » Фрукты-овощи», который держал выходец из некогда союзной республики.
Муж, вернее, сожитель тоже был оттуда. Детей у Оксаны не было. Она призналась, что в молодости по глупости не захотела ребёнка и пошла на прерывание, а теперь детей не будет. Она нисколько не горевала по этому поводу и считала, что это к лучшему. Нажилась в многодетной семье, хватит!
Честно сказать, тем для общения у сестрёнок было немного. Они обменялись телефонами, занесли друг друга в друзья в социальных сетях, и Марина с чувством выполненного долга поехала домой. Никто не пытался её задерживать, видно было, что родственники вздохнули с облегчением.
С момента их встречи прошло где-то полгода.
Однажды Марина получила сообщение от Оксаны в контакте. В нём Оксана обвиняла Марину, что ей повезло больше и возможно она заняла её место.
Марина жила, как сыр в масле, а она Оксана всю жизнь прозябала с непутёвыми родителями, с 17 лет в зной и холод стоит на рынке.
У Марины высшее образование и престижная работа, а Оксана даже школу не закончила.
Зачем, вообще Марина появилась в её жизни? Теперь Оксане вдвойне обидно, что счастливый билет достался не ей, а Марине.
Так бы Оксана жила и не знала какой шанс упустила, ведь могли отдать в хорошую семью именно её, а не Марину!
После этого письма Оксана оборвала связь с Мариной. Она везде удалила свою страничку, поменяла симку.
Марина сначала хотела ещё раз съездить к ней, объясниться, но муж запретил. Потом Марина вернулась на работу, и желание исчезло само по себе.
Жила она столько лет ничего о них не зная, и дальше будет жить. Да, ей действительно повезло с хорошими и любящими родителями, но это не её вина или заслуга, что перст судьбы пал на неё.
Правильно отец тогда сказал, что в древне она вряд ли бы выжила.
Больше Марина не пыталась наладить отношения со своими кровными родственниками, а они, тем более, забыли о ней.
P.S
А надо ли было отцу открывать тайну рождения любимой дочери?
На новом месте назначения дали мне с семьей квартирку скромную, можно даже сказать – бедненькую дали квартирку: домик на две комнаты в отдаленном, почти деревенском уголке районного центра. Сказали, что временно. Домик до нас пустовал, потому заехали сразу, сгрузив свой невзрачный скарб на узенькой ограде: жена решила побелить стены и покрасить полы.
Я отворил покосившуюся калитку огорода и ступил на зеленый ковер сорной травы: без хозяина и дом, и огород сирота. Зато соседний участок вызывающе выглядел: буйный картофель достигал высоты изгороди, на меже распластались зеленые с прожилками листы, а сами тыквы частью свалились с межи и мирно покоились прямо на земле, частью свисали с жердей изгороди на толстых жилах ботвы. Три ряда помидоров тоже не отстали в росте, а плоды терялись в листве и только изредка высовывались зелеными пупырышками. Но краше всего выглядели две высокие огуречные гряды, такие в наших краях складывают из скопившегося за зиму навоза, с наступлением тепла он начинает согреваться и подпитывает спасительным теплом слабенькие стебельки огуречной рассады. Гряды пропрели и осели за лето, но и сейчас, в середине июля, выглядели внушительно. По покатым бокам их сползали крупные огурцы, начинающие желтеть. Огромные шляпы подсолнухов у дальней межи грустно опустили головы и ждали созревания, веселые воробьи, как акробаты, свисали с полей шляп и ловко воровали из ячеек еще молочные семечки. Все было зелено и радостно.
С соседями своими я познакомился в тот же вечер, потому что надо было заносить в дом громоздкие вещи, и тут без помощников не обойтись. В ограде встретила пожилая женщина, довольно небрежно одетая: грязный халат, в каких обычно работают уборщицы в учреждениях, был заношен до крайности и неуклюже топорщился, столь же несвежая косынка повязана на бок, отчего хозяйка казалась забиякой, на ногах рваные опорки резиновых сапог. Она несла подойник с парным молоком, его белизна нелепо смотрелась на фоне затрапезной доярки. Поздоровался, объяснил, что сосед, спросил, есть ли в доме мужчина, нужна помощь.
– Муж ваш дома?
– Муж – объелся груш. Дома, где ж ему быть? Федя – брат медведя! Иди сюда!
Из дверей рубленых сеней, у нас их называют сенками, вышел крепкий кряжистый мужичек, сразу подал мне руку:
– Вижу, что новоселы. Пошли, подмогну.
Мы управились довольно быстро, за это время я узнал, что жену его зовут Татьяна Аверьяновна, сам он приезжий, сошлись три года назад.
– Ты ее бабкой Таней зови, она любит. Да и на пенсии, все равно бабушка.
Бабка Таня просунулась в открытое окно:
– Айдате к нам ужинать, хозяйка когда еще наготовит.
На столе большая сковорода жареной картошки, нарезаны уже знакомые мне огурцы, молоко в банке и чайник. Чайник оказался с сюрпризом, бабка Таня ловко налила всем по стакану мутноватой бражки и провозгласила тост за новых соседей, чтобы нам в дружбе жилось.
Дружить с бабкой Таней оказалось непросто, как только я выходил на крыльцо, она открывала окно и кричала:
– Иди сюда, милай мой!
Если не смог отнекаться и заходил, бабка Таня наливала по стакану браги, мы выпивали, я заедал недобродившую еще жидкость огурцом или луковым пером. Отказываться было бесполезно, потому всячески избегал посещений. Федор это не одобрял:
– Ты заходи, мне одному бабка не нальет, когда сама вдруг не потреблят.
Вечерами соседи носили ведрами воду из колонки на огород, щедро заливая все, что посажено в огороде. Похоже, бабку Таню не особенно интересовали результаты своей работы, а больше нравился процесс, но активность этих людей удивляла. Со временем примирился, что бабка Таня частенько пьяненькая, чем и Федор не всегда доволен. Он был хороший плотник, раньше гнул полозья для саней и конские дуги, потом спроса не стало, баловался всякой мелочью.
Прожили зиму. Весной по предложению соседей я натаскал вилами большую кучу навоза и сложил гряду, огурцы быстро пошли в рост, чему немало способствовала очень теплая погода. У соседского плетня высились две большие гряды, которые дед и бабка каждый вечер заливали водой из колонки. Скоро над грядами поднялась буйная зелень, и бабка Таня позвала меня:
– Глянь, милинькай мой, не пойму, кто растет, только не огурцы, это уж точно. Я же, дорогой мой, агроном, курсы кончала, в эмтээсе робила. Глянь.
На грядах росли тыквы, точно такие жена посалила по краю картофельного огорода, но наши значительно отставали в росте, а эти на навозном тепле нежились.
Бабка Таня так и села на гряду:
– Вот дура – в лес подула, голы веники ломать! В той коробочке у меня и тыквенные семена были, и огуречные. Тьфу ты, прости господи!
Встала, наклонилась ко мне:
– Как садила – не помню, мы в тот день с дедом картошку сдали, обмыли. И вот, пожалуйста! Мичуринец хренов! Только ты никому не сказывай, засмеют.
Как-то вечером соседка окликнула меня через плетень:
– Ты, миленькай мой, не отвезешь нас с дедом утричком на покос?
Я согласился. Утром загрузили в мой «уазик» грабли и вилы, сумку и ведерко. Дед Федор сел рядом и показывал дорогу, то и дело уточняя:
– Сюда поверни… Вот тут направо… Тормозни, вон ямка.
Странно, но меня это штурманское поведение деда не раздражало, а веселило.
– Сенов-то много надо ставить?
Бабка Таня оживилась:
– Да дивненько, миленькай, дивно. Корова – жрать здорова, потом бычок, худ как сверчок, телочка нонешная, да овечки. Но – накосим, уж половину накосили, нынче бы собрать.
Дед указал на березовый колочек, куда надо подъехать. Пока разгружались, я зашел в лесок, ущипнул присохшую клубничку, пропустил между пальцами веточку костянки и порадовался терпкому кисленькому удовольствию. Пошел было дальше, но бабкин окрик остановил:
– Милай, подь сюда скорей!
Бабка Таня стояла на коленях и, наклонившись, что-то бережно перебирала, любуясь и приговаривая:
– Да миленькие вы мои, да хорошинькие, да в кого такие уродились-то!
Ненужные уже грабельцы лежали тут же, легонький валочек подсохшей травы откинут, а под ним на влажной подушке лесного покоса в рядочек выстроились маленькие крепкие груздочки. Я руками осторожненько отгребал подбыгавшую траву и сламывал фарфоровые груздочки. Вспомнился отец с его постоянным наказом «собирать грузди не больше свиной бирьки». И дед Федор присоединился к нашему пиршеству, скоро весь покос проползли и собрали два бабкиных платка.
– Вези домой, пусть хозяйка вымочит и засолит, а мы начнем, уж ободняло.
Я только вернулся с работы, бабка Таня ждала у окна:
– Забирай своих, и к нам, свежую картошку пробовать.
Наверно, это повелось с голодных лет, когда в крестьянском хозяйстве не только хлеба – картошки не хватало до нового урожая, потому свежую, молодую картошку ждали. Ее не копали, разворотив все гнездо, как делают осенью, гнездо аккуратно подкапывали, отец, помню, руками подрывал рыхлый чернозем, нащупывал самую крупную картофелину и осторожно отщипывал ее от корневища. Такую картошку варили в мундире или счищали тонкую кожурку тыльной стороной ножа.
Бабка Таня вывалила на блюдо чугунок картошки, сваренной на таганке в ограде, она припахивала дымком, кожура полопалась, разварившийся крахмал выпирал из разломов. Дед Федор налил по стакану браги:
– Ну, робята, как говорят цыганы: «Картошка присхандыла, мокрым чаем припием, и пчалыгу традыём». Не спрашивай, переводов не знаю.
Я не стал пить, чтобы не портить праздник. Чуть остывшую картофелину разломил пополам, круто посолил и, обжигаясь, прикусывал, осторожно разминал языком во рту, глотая горячую и приятную кашицу.
Когда уходили, заметил в ведре, приготовленном для поросенка, пригоршню мелкой картошки. Точно, они не подкапывают.
– А зачем? – Удивилась бабка Таня. – У нас ее без малого гектар. Вот копать начнем осенью – только шур да бар, огонь да вода! Успеть прибрать, а то хизнет.
Я понял, что пропасть может.
Мои друзья, приехав в гости, домишко мой забраковали, через неделю привезли две машины бруса: строй! Нанял троих мужиков, залили фундамент, выложили стены. Под стройку ушла часть огорода. Деньги быстро кончились, а осенью начальство предложило благоустроенную трехкомнатную квартиру с условием, что и домик, и стройку сдам властям. Надо было принимать решение. Вечером рассказал соседям.
– Ну, и что ты надумал? – Бабка Таня была явно заинтригована.
– Ума не дам. На будущее лето можно дом достроить, улочка у нас тихая, огород, ягодник, можно поросеночка держать. Все-таки на земле.
– Правильно, милай ты мой! Ты погляди, красота-то какая! И тихо, и чисто, и соседи хорошие. Откажись, достраивай и обзаводись!
– С другой стороны – благоустроенная квартира: за водой бегать не надо, дров не надо, туалет посреди квартиры. Никаких забот, пришел с работы, включил телевизор и на диван.
– Правильно! Нахрена тебе грязь да мухота! Всю жизнь в говне копаться! То ли дело – открыл крантик – водичка, тавалет – только дерни за веревочку. Переходи, и не думай!
Дед Федор хохотал от души:
– Ну, бабка, признавайся, ты за белых аль за красных? И куда теперь ему с твоим советом?
Через неделю я получил ордер и переехал в новый дом. Со стариками изредка общался, не переставая удивляться их оптимизму и жизнелюбию. Впрочем, они едва ли свою жизнь так понимали. Дед Федор умер первым, через месяц похоронили бабку Таню. Я жил уже в другом районе, приехал, постоял у могил с простыми деревянными крестами. Было светло и грустно.
