Светлана Беловодова — мастер лаковой миниатюры
Светлана Беловодова — талантливая мастерица , которая работает с лаковой миниатюрой.
Лаковая миниатюра – это живопись на небольших по размеру предметах: шкатулках коробочках, чайницах, пудреницах, игольницах, кулонах. Данный вид народного искусства называют лаковой живописью потому, что прозрачный и цветной лаки являются не только полноценными материалами для росписи, но и одновременно служат средством художественного выражения. Ярким примером является творчество художника миниатюрной живописи — Светланы Беловодовой.
Светлана Беловодова является художницей лаковой миниатюрной живописи. В 1996 году она с отличием окончила Федоскинское художественное училище и с тех самых пор занимается любимой работой — создаёт сказку, воплощённую в авторских украшениях (миниатюрных небольших панно, лаковых шкатулочках, украшениях), а так же пишет портреты. К сожалению, все её работы уходят в Европу и Америку. За границей эти вещи приобретаются как русское чудо, собирают целые коллекции и даже открываются галереи лаковой миниатюрной живописи.
Работы художницы Светланы Беловодовой – это настоящая сказка, воплощённая в портретах, авторских украшениях: кулонах, подвесках, колье, бусах, кольцах и эксклюзивных подарках; миниатюрных лаковых шкатулочках и небольших панно. От такой красоты невозможно оторвать восхищенный взгляд, настолько они потрясающие, чистые, нежные, светлые.
Светлана Беловодова любит сочетать свою лаковую технику исполнения с камнями и бисероплетением. Её сказочные работы – плод сказочной фантазии и потрясающего мастерства, с безукоризненно исполненными деталями и изящными композициями. Работ много и все они замечательные. Порой они объединяются в целые серии. Художница делает очень интересное описание к каждой своей работе.
К сожалению, большая часть работ художницы уходит за границу. Они воспринимаются там, как русское чудо, их коллекционируют и собирают целые коллекции.
Из сети
Материал предоставила участница сайта Альбина Ковригина(Сапрыкина)
Дедушка. Рассказ Жанны Шинелевой
ДЕДУШКА.
Михаил Ильич стоял на улице и растерянно моргал глазами от яркого мартовского солнца. Что делать? В свои-то годы оказаться на улице?! Что люди скажут…
И как жить дальше? Куда идти? А сынок-то каков…
Обвёл старика вокруг пальца. Да и не сынок он был Василию Петровичу, приёмный. Когда-то решили усыновить они мальчика с дорогой своей супругой Зиночкой — своих детей Бог не дал.
«Это были лучшие годы. Эх, Зиночка… И тебя уж нет, а сынок наш, вот какой оказался. Пошёл по кривой дорожке, а теперь и отца из квартиры без жалости выставил…
И обставил всё как! Не подкопаешься! Я ведь ему доверял… Подписал, не глядя, бумаги. А теперь вон как: на улице оказался…»
С такими грустными мыслями брёл дедушка по улице, держа в руках свои нехитрые пожитки. «Хоть это оставил сынок. Не забрал» — горько усмехнулся про себя Михаил Ильич.
А там и забирать было нечего: пиджак добротный, что с Зиночкой еще покупали, кой какое бельишко, документы и медаль «Ветеран Труда».
Даа… Уважаемым человеком был Михаил Ильич. Мастером на заводе 45 лет от звонка до звонка проработал.
Когда в старой пятиэтажке жили, то соседи все знали друг друга, как родные были, помогали. Потом дом под снос пошёл — дорогу там построили. Пришлось переехать: расселили дом.
А тут не сложилось уже прежней дружбы с новыми соседями. Так и прожили в огромном 22 этажном доме двадцать лет все как чужие.
И пойти-то не к кому. Оглянулся Михаил Ильич в последний раз на высотку, которая когда-то была родным домом, махнул рукой, и зашагал по мокрому снегу.
Первый день кое-как продержался дедушка. Целый день в автобусах катался. Благо пенсионеру бесплатно, зато тепло. Пирожки на станции купил, чаю горячего: пообедал.
Дело шло к вечеру. Надо было думать, где ночь проводить. Вокзал! Точно. На вокзале никто друг на друга внимания не обращает. Все куда-то уезжают или приезжают, или ждут поезда.
Поехал Михаил Ильич на вокзал. Стал пробираться сквозь толпу людей, которая шла навстречу, а тут цыганка его за рукав уцепила.
— Уйди, и без тебя бед выше крыши, — сердито сказал дедушка, отдёрнув руку. Цыганка посмотрела в глаза дедушке и говорит: — Плохо тебе, знаю, родной человек предал. Но счастье тебя ждет. Я тебе погадаю, всё расскажу…
— Иди, по добру по здорову, отстань, какое счастье? Совсем из ума выжила! Еще больше расстроился Михаил Ильич… Стыд-то какой! В такие годы бродяжничать…
Эх. Набежали слёзы на глаза. Смахнул их дедушка и пошел решительно к зданию вокзала. Там было хорошо, тепло. Устроился Михаил Ильич на пластиковом сидении, на другое пиджак свернул, под голову положил и задремал…
Снится ему, как Зиночка нарядная ведёт сына в школу. Букет гладиолусов у него в руках и ранец за спиной яркий. А Михаил Ильич шагает рядом и улыбается, потому что сынок, Ромка-то, обещание даёт учиться на одни «пятёрки»! Пора, пора уже…
Дедушка вдруг проснулся и открыл глаза. На него в упор смотрела уборщица вокзала.
— Вам не пора на поезд? Не опоздаете?
— Да… Да… Поезд… — рассеянно пробормотал он. Михаил Ильич смутился, поднялся с сидения и побрёл к выходу. Прошла неделя. Так и мыкался дедушка. Днем катался в транспорте, а ночевал на вокзале.
— Мужчина! С вами все в порядке? — услышал он мужской голос. Михаил Ильич сидел на остановке, задумался и выронил на мокрый снег свою сумку с вещами.
— Да в каком порядке! — в сердцах ответил дедушка, — Скитаюсь уже неделю. Сын выставил на улицу. Мужчина оказался хорошим слушателем, а Михаилу Ильичу нужно было выговориться.
Он рассказал незнакомцу всю свою грустную историю. Мужчина слушал, не перебивая, потом задумался и говорит: — Можно я вас сегодня в гости приглашу? Поедете к нам с женой, побудете в тепле, а я подумаю, как вам помочь.
Привез Григорий Дмитриевич дедушку, а дома супруга его, Татьяна была. Пообедали они все вместе. А потом Григорий Дмитриевич на работу опять поехал. Он оказался работником социальной службы и обещал непременно помочь дедушке.
А когда вечером вернулся с работы, то Татьяна встретила его вся в слезах.
— Давай оставим дедушку! — тихо сказала она ему в коридоре,
— Куда ж его? На улицу опять?
— Да…— задумчиво проговорил муж, — По бумагам выходит все верно. Сделка с квартирой проведена на законных основаниях. Михаил Ильич сам подписал бумаги. Ничем помочь я ему не смог.
— Мы можем помочь! Оставим дедушку! — уговаривала супруга. Григорий и Татьяна жили вдвоем в уютной двушке на окраине города. Обоим было под шестьдесят лет. Детей у них не было. Пожалели они дедушку, стали о нём заботиться.
Выделили комнату с окошком на солнечную сторону, телевизор ему поставили. А по старому дедушкиному адресу съездил Григорий Дмитриевич, пообщался с пасынком.
Дверь ему открыл небритый, совсем опустившийся, судя по виду, мужчина: — Чего надо? Квартира моя! Проваливай! — сказал он, нетвердо держась на ногах. А из квартиры доносились разговоры его дружков. Похоже, их там была целая компания.
«Конечно, дедушка им только мешал бы» — подумал Григорий. Потом он вызвал лифт и поехал домой.
— Права цыганка оказалась, — сказал как-то Михаил Ильич, когда они как-то все вместе пили чай вечером. Татьяна очень любила готовить и печь пироги. И сегодня она как раз порадовала домашних очередным кулинарным шедевром.
— Вон она как жизнь-то поворачивается! Никогда не знаешь, как будет. Мы его когда-то усыновили, дали ему дом и заботу, а он меня выгнал. А теперь меня самого усыновили, — грустно усмехнулся дедушка…
— Так добрые дела-то всегда возвращаются, — сказала, улыбаясь, Татьяна, — Вы кушайте, кушайте пирог-то!
Автор: Жанна Шинелева, 2021
Из сети
Римма Васильевна Маркова
96 лет назад, 3 марта 1925 года, родилась Римма Васильевна Маркова.
«Римма, браво!» — Я до сих пор удивляюсь своим родителям, которые нас с Ленькой (Леонид Марков, знаменитейший актер Театра им. Моссовета, снявшийся в фильмах «Гараж», «Змеелов» и др., — родной брат актрисы.- Прим. ред.) отправили из Махачкалы в Москву.
Как же, поступать в студию при Театре Ленинского комсомола поехали! Худрук Иван Берсенев обещал папе взять нас под свое крыло. А мы же дети совсем были.
Мне — 19 лет, Леньке — 17. Отец Лене дал костюм свой единственный, он на брате, как на собаке худой, висел. Мне мама платье какое-то сшила, туфли лакированные разношенные отдала. И чемодан с грушами.
Наши наивные родители решили, что в Москве это дефицит жуткий. Мол, продадите и будете на эти деньги шиковать. Приехали мы, а нам и остановиться негде.
Но я же всегда была деятельной, черт возьми. Вещи — в камеру хранения, а сами — на Центральный рынок груши продавать.
Как же у нас их воровали! Подходили, внаглую брали, а мы с Ленькой стеснялись наглецов одернуть и делали вид, что ничего не замечаем.
В общем, продали килограмма два, остальные съели. Я потом груши всю жизнь терпеть не могла.
Моей первой серьезной работой была роль в спектакле «Вторая любовь», ну такое действо про навоз-колхоз. У меня была сцена, где моя героиня Фрося читала письмо, которое она написала своему возлюбленному.
Народ ради этой сцены по нескольку раз ходил в театр. Помню, был какой-то шикарный прием. И я вижу, как люди расступаются, расступаются и наконец появляется Майя Плисецкая.
Подошла ко мне, взяла за уши, в одну щеку поцеловала, в другую: «За Фросю», — и ушла. А как-то подошел легендарный Алексей Дикий.
Сунул руку в карман, отломил шоколадку, дал мне. А потом ладонь растопырил, поднял ее и говорит: «Пять. С плюсом».
С Валентиной Серовой мы долго в одной гримерке сидели и были дружны. Какая это была женщина! Представьте себе — послевоенная Москва, лето, жара жуткая стоит.
Из театра в шикарном сиреневом платье выпархивает Валя с букетом цветов и садится в открытую машину. Загляденье! А какой она доброй была, все время кому-то то квартиру выбивала, то больницу, то пенсию.
Константин Симонов, бывший тогда ее мужем, написал пьесу «Доброе имя». Я играла в этом спектакле. После премьеры Симонов в «Метрополе» устроил банкет. Мы, молодые актеры, сидели где-то на задворках. А Симонову, видно, такие лошадяги, как я, нравились.
Неожиданно он указывает на меня: «Я хочу танцевать с этой девушкой». Начинаем мы танцевать, а у него ничего не получается.
«Я обожаю танцевать, — сказал он мне, картавя. — Но жутко бездаген». Закончились танцы, мне все завидуют — как же, сам Симонов заметил.
А мне-то этого не надо, я взяла и ушла с приема. Бреду по утренней Москве — вдруг сзади визг тормозов. Оглядываюсь — из машины Мишка Пуговкин, который играл моего мужа, высовывается: «Римма, иди сюда».
Только я наклонилась к нему, как меня — р-раз — и буквально втащили в набитую машину и положили поверх сидящих на заднем сиденье.
Симонов оборачивается с переднего: «Едем пгодолжать». Серова рядом сидит ржет. Приехали мы в их квартиру на улице Горького.
В лифт все не поместились, и Симонов пошел пешком. На каждой лестничной клетке он подходил к лифту, открывал дверь и, когда тот останавливался, просил: «Валя, скажи, что любишь меня».
Серова отвечала: «Ни-ког-да!» Лифт проезжал еще один этаж, Симонов снова подходил к двери: «Ну скажи, что любишь». А Валентина Васильевна стояла на своем: «Ни за что!» В общем, ездили мы так вверх-вниз. Наконец приехали.
Вошли в их огромнейшую, в пол-этажа, наверное, квартиру. Валя эффектно так туфли с ног сбросила и упала на диван. А Симонов смочил салфетку теплой водой, нежно положил ей на лицо. И начал читать стихи…
Из Ленкома Валя ушла сначала в Малый театр, потом в Театр им. Моссовета. Помню, шел там спектакль «Рассказ о Турции» Назыма Хикмета.
Дерьмо жуткое, но как же — Хикмет, надо ставить. И Валя там играла. Я пришла посмотреть и в антракте зашла за кулисы.
А в этом же спектакле роль матери, у которой расстреляли сына, играла Фаина Георгиевна Раневская. Захожу я за кулисы, и первая, кого вижу, — это сидящая во всем черном Раневская.
«Я надеюсь, вы не купили билет?» — спросила она у меня. Я ответила, что нет, у меня контрамарка.
«Ну, и как я вам? — продолжает Фаина Георгиевна.
— Вам правда нравится? Ну, слава богу. А мне казалось, что эта роль без заднего прохода».
После расставания с Симоновым Валя все серьезнее начинала пить. Был у нас спектакль «Анфиса». Я вхожу в гримерку и чувствую запах спиртного.
Вместе с Зиной, однокашницей Серовой, пока Валя была на сцене, начинаем проверять ее вещи. Так и есть — в шубе из обезьяны, которую Вале из-за границы привез Симонов, обнаружили потайной карман, а в нем — полупустую бутылку коньяка.
Только Зина забрала бутылку, входит Серова. Я выбежала из гримерки, а она меня через минуту зовет: «Римма! Отдай бутылку!» Женский алкоголизм ведь неизлечим. Да ей никто и не хотел помочь. Сколько раз я ходила на «Мосфильм», в Театр киноактера. Гибнет человек, говорила, спасите. Но куда там…
Серова и сама понимала, что это конец. Но ей уже было все равно. Она сильно изменилась: одна кожа да кости остались. Ее и на улице уже не узнавали. Страшный конец…
«Римма, прочти»
Лучшей моей подругой всегда была Нонна Мордюкова. У нас у обеих характер не сахар, мы не раз ругались.
Звонит как-то: «Римма, нас на три дня в санаторий ЦК КПСС приглашают. Будет показ «Бриллиантовой руки», мы один раз выступим, а два дня просто отдыхать будем».
Понятно, что это ее позвали, меня она за компанию взяла. Ну ладно, поехали. Оказалось, что это санаторий для домработниц членов ЦК. Наступает вечер, показывают фильм, следом — наше выступление.
Надо было, конечно, мне первой выходить, разогреть перед Нонной зал. Но как-то так получилось, что Мордюкова первая вышла на сцену. Обычно Нонна говорит хорошо, зал сразу же подпадает под ее обаяние.
А тут никак не получается наладить контакт. Она говорит-говорит, а мысль закончить не может. И то и дело произносит: «Во-от». Я уже чувствую, она из-за этого свирепеть начинает.
Наконец, она устала бороться и поворачивается в мою сторону: «А сейчас выступит моя лучшая подруга…» И не может от волнения вспомнить мое имя.
И я тихо ей подсказываю: «Вася меня зовут».
Она аж зашлась от хохота, на весь зал закатилась. И публика начала ржать. Нонна снова победила…
А еще она пишет хорошо. Пошла я как-то в очередной раз получать паек (нам раньше в высотке на Котельнической набережной продукты давали — сгущенку, крупу).
И мне передали номер журнала, в котором были напечатаны рассказы Мордюковой. Наверное, она постеснялась передать мне его лично. Открываю журнал, а там надпись: «Мадам! Если вы соизволите прочесть мое сочинение, буду вам благодарна. Н. Мордюкова».
А мы накануне в очередной раз поссорились. И знаете, как мы помирились? Сдохнуть можно. В моем доме на первом этаже есть аптека, куда ходит Нонна. В один из дней раздается звонок в дверь.
Открываю — на пороге стоит Мордюкова. Как была в шубе, влетела в в квартиру и принялась расхаживать: «Мать твою, чего это я хожу в аптеку и делаю вид, будто здесь никто не живет!»
Я начала ржать, чуть не умерла от смеха. Расстались, разумеется, снова подругами.
«Римма, тише»
Вот зачем я вам все это рассказываю? Несет меня, не могу остановиться. Всегда говорю себе: «Римма, потише, поинтеллигентнее, выбирай слова».
Но куда там, все равно несет. Я всегда говорю, что думаю. Мне и звание народной артистки РФ дали только десять лет назад.
Когда начали оформлять документы, одна подруга с удовольствием, как мне показалось, предупредила меня: «Зря все это, старухам званий больше не дают». Ну я и успокоилась.
А там у меня как раз внук родился, я вся в хлопотах. Вдруг телефонный звонок: «Римма, поздравляем!» Я благодарю, говорю, что так рада, ведь всю жизнь мечтала именно о мальчике. «О каком мальчике? — удивляются в трубке.
— Ты что, не знаешь, тебе «народную» дали?»
15 января 2015 года великая актриса и прекрасная женщина Римма Васильевна Маркова скончалась в Боткинской больнице Москвы, на 90-м году жизни.
Автор: Игорь Изгаршев «Знаменитости «
Из сети
Актрисы старшего поколения обладали каким-то особым шармом. Они умели быть простыми, несмотря на свою звездность, народность и популярность. У них не было ни пресс-секретарей, ни пиар-агентов, ни директоров, никакой другой челяди, их и так все знали, и договориться об интервью или об участии в концерте с ними можно было напрямую.
Римма обладала уникальным чувством юмора, я до сих пор считаю интервью с ней для «Каравана историй » — одним из лучших в моей биографии. Она прожила хорошую, длинную, активную жизнь, никогда не сетовала на нее, не жаловалась, подтрунивала над старостью :»Знаешь, чем противна старость? Все время тянет кого-нибудь учить жить». Сейчас я её так понимаю! И помню ее…
О.Белан