Более 60 лет тому назад известный учёный — вирусолог Альберт Брюс Сабин решил не патентовать свою вакцину, чтобы все фармацевтические компании могли ее производить и предлагать всем детям мира.
Альберт Брюс Сабин родился в Белостоке в 1906 году. Этот медик и вирусолог известен тем, что разработал вакцину от полиомиелита и отказался от патента на неё.
Это дало возможность привить огромное количество детей, включая малоимущих. Между 1959-1961 миллионы детей из восточных стран, Азии и Европы были привиты. Вакцина от полиомиелита подавила эпидемию. Он сказал: ′′ Многие настаивали на патентовании вакцины, но я не хотел. Это мой подарок всем детям на свете «. И это было его желание.
Из сети
Человек на фотографии намеренно не заработал миллиарды, чем спас миллионы детских жизней.
Это Альберт Сейбин — создатель вакцины против полиомиелита, страшной болезни, приводящей к необратимому параличу нижних конечностей. Ученый опроверг утверждение, что полиомиелит передается воздушно-капельным путём, а позже сумел получить ослабленные формы вируса, позволяющие выработать иммунитет. В начале 1960-х годов вакцина Сейбина стала использоваться по всему миру. Он передал свои вакцинные штаммы Всемирной организации здравоохранения, не став патентовать их. Благодаря этому даже самые бедные страны смогли создавать препарат при минимальных затратах.
Альберт Сейбин родился в 1906 году в еврейской семье в польском городе Белосток, входившем тогда в состав Российской империи. День его рождения, 26 августа, был всего через пару месяцев после Белостокского погрома, когда свыше 70 евреев были убиты и около 80 ранены, включая стариков, женщин и младенцев.
Легко. Хорошую позитивную историю написать очень легко. Если умеешь. Если не умеешь, то ещё легче. Потому что в позитивной истории главное сюжет. А сюжеты, они же просто валяются под ногами.
Вот к примеру сегодня. Захожу в лифт. И вижу прямо под ногами, на полу, кучку чипсов. Какой-то мелкий мерзавец (а у нас таких пол-подъезда, потому что у нас очень хороший и культурный подъезд, за его пределами процент мерзавцев достигает две трети) ехал, ел на ходу, и рассыпал. И ножкой своей кривой аккуратно сгрёб всё это в уголок.
Следом за мной в лифт заходит девушка со спаниэлькой на поводке. Девушка живёт этажом ниже, прямо подо мной.
Ну, это физически подо мной, а интеллектуально, и морально-нравственно конечно гораздо выше. Поэтому она сразу, поджав губы, поворачивается ко мне спиной, а лицом к двери.
Собачка же, будучи по уровню интеллекта и развития гораздо ближе ко мне, приветливо хлопает ушами, и вдруг замечает кучку чипсов в углу.
Она бросается к ним, натягивает поводок, но вот беда — длины поводка до чипсов не хватает. Всего каких-то пары десятков сантиметров.
Спаниэлька пыхтит, встаёт на задние лапы, вываливает язык, но всё тщетно. Хозяйка не оборачиваясь дёргает поводок, призывая собаку к порядку.
Но о каком порядке может идти речь, если прямо перед твоим носом лежит кучка ароматных чипсов?
Спаниэлька снова натягивает поводок, и смотрит на меня печальными глазами в поисках сочувствия. Сочувствия во мне примерно столько же, сколько в кирпиче доброжелательности.
— Собакам чипсы нельзя! — говорю я одними губами.
— Немножко яду никому не повредит! — говорит собака и капает слюной на пол.
— Ну как знаешь! — говорю я, поднимаю ногу, отделяю от кучки один ломтик, и пододвигаю собаке под нос.
Ломтик с громким хрустом, хлопками ушей, и чавканьем тут же исчезает у неё в пасти. Хозяйка удивлённо оборачивается.
Собака замирает, и смотрит на хозяйку преданными честными глазами. Хозяйка переводит подозрительный взгляд на меня.
Я в это время как раз внимательно изучаю правила пользования лифтом, стараясь по возможности прикрыть ногами кучку в углу.
Девушка отворачивается, я поднимаю ногу, и пододвигаю собаке ещё пару ломтиков.
Всё повторяется. Громкий хруст, чавканье, подозрительный взгляд хозяйки, преданный взгляд спаниэльки, и моя невозмутимость с отстранённостью.
Так повторяется несколько раз. Вместе с тем, как растут цифры на табло лифта, тает кучка чипсов в углу.
Наконец лифт останавливается, дверь открывается, девушка дёргает поводок, окликает собаку по имени, ещё раз окидывает меня подозрительным взглядом, и покидает кабину. Следом за ней, подметая ушами пол, покидает кабину и спаниэлька.
Уже выйдя из лифта она поворачивает ко мне хитрую, всю в крошка чипсов морду, заговорщически подмигивает, показывает язык, и исчезает вслед за хозяйкой.
Я поднимаюсь на свой этаж. Перед дверью лифта стоит соседский мальчик, с веником и совком.
— Здравствуйте! — говорит он — Вы не подержите лифт? А то я тут чипсы рассыпал.
Ива́н Андре́евич Крыло́в — русский публицист, баснописец, поэт, издатель сатирико-просветительских журналов. Более всего известен как автор 236 басен, собранных в девять прижизненных сборников. Наряду с оригинальными эта часть творческого наследия Крылова составлена переработанными сюжетами басен Лафонтена. Многие выражения из басен Крылова стали крылатыми. Википедия Родился: 13 февраля 1769 г., Москва, Российская империя Умер: 21 ноября 1844 г. (75 лет), Санкт-Петербург, Российская империя
Крылов и Фенюшка: тайная жизнь баснописца. Баснописец Иван Андреевич Крылов выстроил свою жизнь поразительным образом: он безнаказанно позволял себе оставаться собой. Он одинаковым тоном говорил с вельможей и солдатом, на светском приеме мог уснуть с оглушительным храпом, спокойно отказывался от просьб написать оду царю. Больше того: он прожил счастливую жизнь с любимой женщиной, которая была простой кухаркой, вырастил дочь и умер в окружении внуков — и не услышал ни одной насмешки по этому поводу. Крылов морочил всем голову, мистифицировал и выдавал себя за другого человека: ленивого Обломова в халате, флегматичного обжору… Но ему это было нетрудно. «В рабском Петербурге он был свободен, если приравнять свободу к личной независимости», — писал о Крылове литературовед Юрий Михайлович Лотман. Аннушка Согласно своей официальной биографии, «дедушка Крылов» всю жизнь прожил холостяком. Известна история, которая произошла с ним в юности — в 22 года он влюбился в Аннушку, дочь священника из Брянска. Крылов был тогда бедным, незнатным, совершенно неустроенным, а семья Аннеты состояла в родстве с Ломоносовым. Родители барышни отказали Крылову, он уехал в Петербург. И тут выяснилось, что никто другой Анне был не нужен — она впала в черную меланхолию. Родители начали бояться за ее здоровье. Написали Ивану Андреевичу: хорошо, мы согласны, отдаем вам руку нашей дочери. Крылов ответил, что денег ехать в Брянск за невестой у него нет, вот если Анну привезут в Петербург, тогда — ладно, он готов жениться. Оскорбленные родители невесты прекратили все отношения с Крыловым. Анна замуж так и не вышла. Мистификации О личности Крылова сохранилось много противоречивых свидетельств. Пушкин вспоминал, что над диваном, на котором баснописец мог лежать сутками, криво, на одном гвозде висела картина. Что же вы ее не перевесите? Упадет и пробьет вам голову, — увещевали Крылова друзья. Иван Крылов, Александр Пушкин, Василий Жуковский и Николай Гнедич Крылов спокойно отвечал, что рассчитал траекторию падения картины — если она его и заденет, то по касательной, голову точно не пробьет; стало быть, нечего и беспокоиться. Таких анекдотов о легендарной лени Крылова ходило по Петербургу множество. А он при этом втайне от всех за два года выучил греческий (а учить начал уже в пятьдесят лет!), создал безупречно работающий Русский отдел в Публичной библиотеке, и доводил свои басни до совершенства… Лентяю это точно не по силам. Фенюшка Аграфена, Фенюшка, служила в доме Крылова экономкой. По отзывам знакомых Ивана Андреевича, хозяйство она вела отвратительно: умела готовить всего пару блюд, кормила гурмана Крылова какими-то заплесневелыми пирогами. И при этом друг Крылова, Княжевич, вспоминает, что Феня, кажется, знала греческий алфавит, не говоря о русском: «Подай мне Ксенофонта, «Илиаду», «Одиссею» Гомера», — говорил Иван Андреевич Фенюшке, и она подавала безошибочно. Иван Крылов в молодости О том, чтобы жениться на кухарке, и речи быть не могло. Но Крылову удавалось жить с любимой женщиной, не вызывая пересудов; его принимали при дворе, к нему с большой симпатией относилась императрица Мария Федоровна, мать Александра I. Репутация чудаковатого холостяка надежно защищала его от сплетен. Саша Никто ничего не заподозрил даже, когда у Крылова и Фенюшки родилась дочь Саша. Однажды в гости к Ивану Андреевичу зашел его приятель, художник из Твери. Он прошел по всем комнатам — в доме не было ни души, только на кухне плакал ребенок. Художник пошел на кухню, спросить у прислуги, когда будет Иван Андреевич, и застал там самого баснописца, который «с отеческой заботливостью качал и прибаюкивал» младенца. — И давно ли вы стали нянькой? — спросил художник. — Да родители, негодяи… Ушли Бог знает куда, бросили бедного ребеночка, — спокойно ответил Крылов и продолжал угукать над девочкой, пока не вернулась Феня. Кукловод Над Крыловым все подшучивали, про него рассказывали анекдоты. Но только самые проницательные наблюдатели понимали, что все эти шуточки и разговоры он сам направляет рукой опытного кукловода. Важное: литература, семья, народное просвещение — оставалось неприкосновенным для злых языков. Болтали о том, о чем он позволял болтать: о его лени, обжорстве, неряшливости. Да и то опасались. Известна такая история: в последние годы врачи предписывали Крылову строжайшую диету, и он, обожавший вкусно поесть, в гостях буквально испепелял взглядом богато накрытый стол. Какой-то молодой остряк не удержался от колкости: «Господа! Посмотрите, как разгорелся Иван Андреевич! Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть!» Иван Крылов «Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть» — это цитата из басни Крылова «Волк на псарне».Никто даже не успел рассмеяться — Крылов лениво поглядел на остряка и сказал: «За себя не беспокойтесь, мне свинина запрещена». Последний анекдот Феня рано умерла и Крылов, не вызывая подозрений, воспитывал Сашу один. Он называл ее своей крестницей, удочерил ее, а когда пришло время, выдал замуж за очень хорошего и порядочного человека. Выйдя в отставку, Крылов жил в большом каменном доме на Васильевском острове с семьей дочери, старился в окружении смышленых и веселых внуков и был совершенно счастлив. Времена были тогда волчьи, и баснописцу сложно было оставить наследство дочери. Но он справился и с этим: завещал все свое движимое и недвижимое имущество мужу Саши, а душеприказчиком сделал начальника воинской части, в которой тот служил аудитором. Если бы муж Саши повел себя не должным образом, все перешло бы ей. Крылов умер от осложнений пневмонии, но перед смертью успел распустить последний слух о себе — мол, объелся рябчиков с кашей. «Рябчики-то были протертые, — сказал он друзьям и близким, которые дежурили у его постели, — но лишек-то всегда не в пользу».
Плохо царей наших кормят
Великий баснописец Иван Андреевич Крылов был известен между прочим своей необыкновенной прожорливостью. Как-то, на одном обеде хозяин, прощаясь с ним, пошутил: — Боюсь, Иван Андреевич, что плохо мы вас накормили — избаловали вас царские повара… (Царская семья благоволила к Крылову, и одно время он получал приглашения на обеды к императрице.)
Крылов отвечал на это следующее: «Что царские повара! С обедов этих никогда сытым не возвращался. A я также прежде так думал — закормят во дворце. Первый раз поехал и соображаю: какой уж тут ужин — и прислугу отпустил.
A вышло что? Убранство, сервировка — одна краса. Сели — суп подают: на донышке зелень какая-то, морковки фестонами вырезаны, да все так на мели и стоит, потому что супу-то самого только лужица. Ей-богу, пять ложек всего набрал.
Сомнение взяло: быть может, нашего брата писателя лакеи обносят? Смотрю — нет, у всех такое же мелководье. A пирожки? — не больше грецкого ореха. Захватил я два, а камер-лакей уж удирать норовит. Попридержал я его за пуговицу и еще парочку снял. Тут вырвался он и двух рядом со мною обнес. Верно, отставать лакеям возбраняется.
Рыба хорошая — форели; ведь гатчинские, свои, а такую мелюзгу подают,— куда меньше порционного!.. За рыбою пошли французские финтифлюшки. Как бы горшочек опрокинутый, студнем облицованный, а внутри и зелень, и дичи кусочки, и трюфелей обрезочки — всякие остаточки. На вкус недурно. Хочу второй горшочек взять, а блюдо-то уж далеко. Что же это, думаю, такое? Здесь только пробовать дают?!
Добрались до индейки. Не плошай, Иван Андреевич, здесь мы отыграемся. Подносят. Хотите верьте или нет — только ножки и крылышки, на маленькие кусочки обкромленные, рядышком лежат, а самая-то та птица под ними припрятана, и нерезаная пребывает. Хороши молодчики! Взял я ножку, обглодал и положил на тарелку. Смотрю кругом. У всех по косточке на тарелке. Пустыня пустыней. Припомнился Пушкин покойный: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?» И стало мне грустно-грустно, чуть слеза не прошибла…
А тут вижу — царица-матушка печаль мою подметила и что-то главному лакею говорит и на меня указывает… И что же? Второй раз мне индейку поднесли. Низкий поклон я царице отвесил — ведь жалованная. Хочу брать, а птица так неразрезанная и лежит. Нет, брат, шалишь — меня не проведешь: вот так нарежь и сюда принеси, говорю камер-лакею.
Так вот фунтик питательного и заполучил. А все кругом смотрят — завидуют. А индейка-то совсем захудалая, благородной дородности никакой, жарили спозаранку и к обеду, изверги, подогрели!
A сладкое! Стыдно сказать… Пол-апельсина! Нутро природное вынуто, а взамен желе с вареньем набито. Со злости с кожей я его и съел. Плохо царей наших кормят,— надувательство кругом.
А вина льют без конца. Только что выпьешь,— смотришь, опять рюмка стоит полная. А почему? Потому что придворная челядь потом их распивает. Вернулся я домой голодный-преголодный…
Как быть? Прислугу отпустил, ничего не припасено… Пришлось в ресторацию ехать. A теперь, когда там обедать приходится,— ждет меня дома всегда ужин. Приедешь, выпьешь рюмочку водки, как будто вовсе и не обедал…»
— Ох, боюсь я, боюсь,— прервал его хозяин,— что и сегодня ждет не дождется вас ужин дома… Крылов божился, что сыт до отвала, что его по горло накормили.
— Ну, по совести,— не отставал хозяин,— неужели вы, Иван Андреевич, так натощак и спать ляжете?
— По совести, натощак не лягу. Ужинать не буду, но тарелочку кислой капусты и квасу кувшинчик на сон грядущий приму, чтобы в горле не пересохло.
По рассказу А.М. Тургенева (И. А. Крылов в воспоминаниях современников. М., 1982. С. 273—274).
Митя со старшим братом Павлом росли в Аремзянах, окружённых вековой тайгой. Целый день без присмотра носились по округе, играя с крестьянскими мальчишками, или бежали на завод, наблюдая, как из песка и соды рождается переливчатое чудо – стекло. Мария Дмитриевна поощряла этот интерес. Маленьким Менделеевым даже позволяли выдувать стеклянные шарики, в которые для цвета добавляли марганец, железо, медь – не отсюда ли пошло увлечение «последыша» химией?
Когда сыновьям пришла пора учиться, мать без раздумий бросила налаженное – всё-таки налаженное! – дело и переехала с ними в Тобольск. Новые управляющие снова довели завод до ручки, а Мария Дмитриевна так же истово занялась новым домом: стирала, убирала, по вечерам делала с детьми уроки, читала вслух – то свою любимую Библию, то обожаемых ими Вальтера Скотта и Фенимора Купера.
И ещё оставались силы принимать гостей: её часто посещал приехавший из столицы Пётр Ершов, автор «Конька-Горбунка», ставший учителем и покровителем братьев Менделеевых (позже Дмитрий женится на его падчерице со странным именем Феозва). Бывали в доме освобождённые с каторги декабристы, один из которых, Николай Басаргин, стал мужем её овдовевшей дочери Ольги…
А непоседливый Митя и в Тобольске оставался, как сказали бы сейчас, «проблемным ребёнком». Все учителя отмечали его способности, однако учил он только любимые предметы. А иностранные языки и особенно латынь вызывали у будущего создателя «Периодической системы» стойкую неприязнь.
Вдобавок он постоянно дрался с обидчиками, дерзил учителям, повзрослев, полюбил простонародный обычай биться «стенка на стенку» на льду реки Тобол. А в старших классах даже стрелялся на самопалах с одноклассником, сыном жандармского офицера.
Не радовали и дочери: сначала Поля, потом Лиза примкнули к сектантам и буквально морили себя постами и молитвами. Старший сын Иван, устроившись в Москве по протекции дяди, растратил казённые деньги, которые пришлось возвращать всё той же Марии Дмитриевне…
Спасая младшего сына от исключения, Мария Дмитриевна не раз взывала к помощи влиятельных друзей, а Ивана Павловича просила делать за него домашние задания.
Митя не забудет ничего. Матери он посвятит свою первую научную работу. Всегда будет ценить то, что она не ломала его характер, заставляя заниматься нелюбимым делом. Что верила в его призвание и всеми силами старалась помочь. И всегда, даже в старости, будет вспоминать о ней трогательно, совершенно по-детски: маменька…
Автор текста: Вадим Эрлихман, к.и.н.
Из сети
Мария Менделеева
МАРИЯ МЕНДЕЛЕЕВА: БОРЬБА ЗА СЫНА
…В 1847 году скончался отец; Менделеев вспоминал об этом так: «Обратился спокойно к моему брату Павлу: «А ну-ка, Пашенька, дай затянуть табачку». Затянулся и умер… Ни страха, ни страданий, ни обрядов, ни слёз». Год спустя умерла Поля, а вскоре сгорела стекольная фабрика со всем имуществом. С трудом восстановленное благосостояние семьи рухнуло в один миг.
Правда, и дети уже понемногу выросли и зажили своей жизнью: Павел уехал в Омск и поступил на службу, Дмитрий собрался учиться чему-нибудь естественнонаучному: химии, математике, географии. В Сибири это было невозможно, мать приняла нелёгкое решение – бросить Тобольск, где прошла вся её жизнь, и ехать вместе с сыном в Москву.
Летом 1849 года, продав всё, что можно, семья двинулась в путь. В университете Дмитрия ждал отказ. Оставались Горный институт, Медико-хирургическая академия и Главный педагогический институт. Горный будущего химика почему-то не устроил, а в академии всех поступающих вели на вскрытие в анатомический театр, где Дмитрий потерял сознание.
Тем временем наступила зима, и Мария Дмитриевна, обходя вместе с сыном учебные заведения, простудилась. Уже больная, отправилась с Дмитрием в педагогический институт, но и там их встретил отказ: в этот год не было набора студентов. Мать боролась до последнего: разыскав друга покойного мужа Дмитрия Чижова, преподававшего в Педагогическом математику, Менделеева упросила его замолвить слово за сына – и слегла. На экзамены Дмитрий ходил уже без неё. Так волновался, что по любимой математике получил тройку, а по ненавистной латыни – четвёрку…
В августе его зачислили в студенты. А 20 сентября скончалась его великая мать. Сын не попрощался с ней. По правилам института Дмитрий обязан был проводить в его стенах каждую ночь, поэтому вечером ушёл из Мариинской больницы. Мать умерла на руках у дочери Лизы.
До последних минут думала о детях, оставив им цепляющее и сегодня за сердце письмо: «Прощайте, мои милые любезные дети! Господь посетил меня и призывает в вечность… Не долго уже мне дышать в сем мире и вас, кажется, уже более не увидеть… Берегите себя от всякого зла и любите друг друга. Любите добро делающих и зло творящих вам, молитесь о всех. Помните, что мать ваша на земле жила для вас и не оскорбляйте моей памяти суждениями… Я любила, люблю и буду любить вас за гробом…»
Марию Дмитриевну похоронили на Волковом кладбище – там же, где через 56 лет будет погребён Дмитрий Иванович Менделеев. В последний путь её провожали только близкие родственники, среди которых не было брата Василия. Он тоже сильно болел (умер в следующем году), а кроме того поссорился с сестрой из-за фамильной иконы Знамения Божьей Матери.
По семейной традиции икона должна была перейти к старшему мужчине в семье, но Мария Дмитриевна удержала её у себя – не из корысти, а для того, чтобы перед уходом благословить ей любимого Митеньку. Холодеющей рукой она вывела на иконе: «Благословляю тебя, Митинька. На тебе была основана надежда старости моей. Я прощаю тебе твои заблуждения и умоляю обратиться к Богу. Будь добр, чти Бога, Царя, Отечество и не забывай, что должен на Суде отвечать за всё. Прощай, помни мать, которая любила тебя паче всех. Марья Менделеева».
