Афанасия Шеншина мы знаем под другим именем — Афанасий Фет.
Несмотря на то ,что в классическом «иконостасе», который есть в каждом кабинете литературы, его портрет катастрофически отсутствует.
И даже несмотря на то, что в пору его творческого расцвета авторитетнейший критик Дмитрий Писарев предрекал: «Со временем сочинения господина Фета пойдут разве что на завёртывание сальных свечей, мещёрского сыра и копчёной рыбы».
Однако вышло с точностью до наоборот. Как минимум одно произведение Фета знают даже те, чьё знакомство с литературой ограничилось просмотром фильма «Приключения Буратино».
Помните, когда Мальвина устраивает диктант? «Пишите: «А роза упала на лапу Азора». Написали? Теперь прочтите эту волшебную фразу наоборот». Автор этой «волшебной» фразы — Афанасий Фет.
По частоте цитирования Фет запросто может составить конкуренцию даже Пушкину. Его
«Я пришёл к тебе с приветом
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало»
или ставшее романсом
«На заре ты её не буди,
На заре она сладко так спит;
Утро дышит у ней на груди,
Ярко пышет на ямках ланит»
встречается уж точно не реже, чем «Мороз и солнце, день чудесный».
Ну а о том, что стихотворение
«Шёпот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья»
написано им без единого глагола, знает, наверное, каждый школьник.
Впрочем, сам Фет отлично знал своё место. Более того — обладал достаточным мужеством, чтобы иронизировать по этому поводу: «Кто я такой? Уложусь в четыре слова по убыванию значимости. Солдат, коннозаводчик, поэт и переводчик!»
Камнем преткновения стали как раз первые два слова. Травили его за это страшно. Хотя, если подумать, то что здесь такого? Для нашей поэзии вообще характерна этакая кавалерийская жилка.
Скажем, гусар Денис Давыдов почему-то ни у кого насмешек не вызывал. Или Николай Гумилёв, поручик Александрийских гусар. А вот Афанасий Фет, служивший кирасиром, то есть в тяжёлой кавалерии, удостоился не менее тяжёлого семинарского юморка Николая Чернышевского: «Все его произведения такого содержания, что их могла бы написать и лошадь, если бы выучилась писать стихи».
Ситуация до боли знакома и сейчас. Если человек осмеливается «умничать и оригинальничать», то на него обрушивают все громы и молнии. И прежде всего вооружаются термином «неформат».
Дескать, на нашем радио это не пойдёт, потому что народу это не нужно. Что же именно «нужно народу», решает программный директор.
В случае Фета — ведущие критики «толстых» журналов. «Его «чистое искусство» мало кого трогает и никому не надобно. Народу дорого то, что является девизом нашего времени: польза, дело, практика. А он этого начисто лишён», — вот лейтмотив журнальных нападок на Фета.
Конечно, в стихах нашего героя вряд ли можно найти призывы к бунту. Или хотя бы яростное соболезнование крестьянам, что было свойственно духу времени, формату.
«Чудная картина,
Как ты мне родна:
Белая равнина, полная луна,
Свет небес высоких,
И блестящий снег,
И саней далёких
Одинокий бег» — это да.
А вот «глаголом жечь сердца людей» — не про него. Но вот насчёт девиза «польза, дело, практика»… Здесь Афанасий Фет может дать сто очков вперёд любому из критиков.
Он купил двести десятин степной земли, к коей прилагался барский дом о семи комнатах. Шикарно, не так ли? Но дом был покрыт соломой. Земля же, по свидетельству ехидного Тургенева, представляла собой «плоский блин, на блине — шиш, вместо природы — одно пространство». А уже через несколько лет усадьбу было не узнать.
В то время как Иван Тургенев, «печалясь о судьбе крестьянской», спокойно пребывал в Париже, Афанасий Фет занимался конкретным, довольно трудным и грязным делом. И нимало не заботился абстрактным «счастием народным».
О чём впоследствии и написал Льву Толстому: «Тургенев пустил по миру своих крестьян, порубил леса, разорил строения и промотал до шерстинки скотину. Этот любит Россию. Другой же роет в безводной степи колодец, сажает лес, сохраняет сады, разводит высокие породы животных, даёт народу заработки. Этот не любит Россию и враг прогресса».
На улучшение условий жизни сотен крестьян, на школы и больницы для них Афанасием Фетом было положено семнадцать лет. Во всё это время — ни одного стихотворения. Со старыми стихами — ещё хуже.
«За 26 лет не было продано и тысячи экземпляров моего сборника… »
И тем не менее Афанасий Фет всё-таки победил. Некоторым образом — даже саму смерть.
Дело в том, что в конце XIX столетия, во времена славы Ильи Репина, считалось: если этот художник напишет чей-то портрет, то оригинал вскорости умрёт.
Поэт Тютчев, например, скончался через полгода. Писатель Писемский — через три месяца. Композитор Мусоргский — вообще через девять дней.
Когда Репин написал тот самый канонический портрет, с бородой и прищуром, все решили, что Фету уж точно несдобровать. А он и тут всех обманул.
Нет, Фет, конечно, умер. Но только спустя одиннадцать лет.
Предвидя скорую кончину, он пожелал выпить шампанского. А потом продиктовал записку: «Не понимаю преумножения неизбежных страданий, добровольно иду к неизбежному».
Взял стальной стилет и… тут же его лишился — отняла секретарша. В поисках другого ножа он выбежал из комнаты, но с возгласом: «Чёрт!» упал на стул.
Только дёрнулась правая рука, сложенная в щепоть, как бы для крестного знамения. Это был конец.

©Из сети