На старинном парижском кладбище Пер-Лашез есть место, дорогое сердцу каждого француза: могила Ива Монтана и Симоны Синьоре. Здесь часто можно увидеть юных влюблённых, замерших в почтительном молчании перед местом упокоения легендарной пары французского кино. Пары, олицетворявшей ту самую «вечную любовь», о которой однажды на весь мир навзрыд пропел Шарль Азнавур…

5 августа 1962 года Симона Синьоре обедала в ресторане со своими друзьями из съёмочной группы фильма «День и час», когда к ней подошёл гарсон и произнёс: «Извините, мадам, вас к телефону». Странно, звонка в такое время она ни от кого не ждала. Подняв телефонную трубку, не сразу узнала убитый голос своего мужа. «Сегодня умерла Мэрилин Монро», — на том конце провода повисло напряжённое молчание. Симона понимала, что вряд ли чем-то сможет утешить его в эту минуту, но всё-таки нашла в себе силы спокойно произнести: «Если бы она только знала, как мало я её ненавидела».

Вернувшись за столик, она заказала себе большую порцию виски. Кто-то из друзей попытался пошутить: «Не рановато ли для выпивки?» Но она уже ничего не слышала. Она пыталась вспомнить, когда в её жизни впервые появилась ЭТА женщина. И не смогла. Зато Симона так ясно вспомнила свою первую встречу с Ивом Монтаном, как будто это было вчера. Пройдут годы, и в своих мемуарах она напишет: «Это было 19 августа 1949 года в Сент-Поль-де-Ванс, в кафе „Коломб д'Ор", в половине девятого», и не ошибётся ни на минуту…

Мадонна с голубями
Они встретились, когда обоим было уже за 30. У неё за плечами были успешные роли в кино и брак с режиссёром Ивом Аллегре. У него — головокружительный роман с «французским воробышком» Эдит Пиаф и слава популярного шансонье из «Мулен Руж». Но однажды судьба буквально толкнула их навстречу друг другу. «Посреди двора, окружённая легкокрылыми голубями, стоит молодая женщина, — напишет потом Монтан. — У неё необычайно светлые волосы. Она улыбается точь-в-точь, как улыбаются девушки на старинных картинах итальянских мастеров. Я знаю, что её зовут Симона Синьоре; я никогда не видел картин, в которых она снималась; я не знаком с ней, но я знаю, что сейчас подойду к ней, стараясь не вспугнуть голубей, и скажу две-три фразы — просто так, всё равно какие две-три фразы, чтобы она повернулась ко мне. Это был счастливый день. И всякий раз, когда я вспоминаю его, передо мной возникают светлые волосы, блики солнца, голуби и Симона в то самое мгновение, когда она взглянула на меня и поняла, что я иду к ней».

«Я встретил двух замечательных женщин: Эдит Пиаф, которая вывела меня на французскую эстраду, и Симону, значение которой в моей жизни трудно переоценить»
Ив Монтан

Любовь вспыхнула между ними как сухой порох, к которому поднесли спичку. Четыре дня напролёт они гуляли по городу, сидели в маленьких бистро за бокалом лёгкого белого вина и не могли наговориться, как будто были знакомы всю жизнь. На пятый день Монтан сделал ей предложение. «Сердце мое разрывалось на части. Надо было особенно сильно любить, чтобы ринуться в это удивительное путешествие», — вспоминала Симона. И она решилась: в один день объяснилась с мужем и, забрав маленькую дочку Катрин, переехала в квартиру Монтана на площади Дофин.

«Динамит на сцене»
Семейная жизнь напоминала сказку. Симона буквально растворилась в любимом муже: чтобы быть всё время рядом, она решила оставить кино, чтобы у её Иво всегда был вкусный обед и чистая накрахмаленная рубашка. Всё свободное время она проводила за кулисами сцены, на которой выступал Ив. Она пристрастилась к вязанию, и шею Ива Монтана на гастролях всегда укутывал красивый шарф, связанный её заботливыми руками.

По иронии судьбы Монтан не только был тёзкой первого мужа Синьоре (того тоже звали Ив), но даже родился с ним в один день. На этом сходство между ними заканчивалось. За страстный темперамент и вспыльчивый характер Монтан получил прозвище «динамит на сцене». Он происходил из бедной итальянской семьи, в которой было принято громко выяснять отношения. Даже псевдоним «Монтан» он взял себе в память о детстве в далёкой деревушке Монсуммано, когда мать звала его из окна: «Ivo monta!», что по-итальянски означало «Иво, поднимайся!»

Популярность Монтана росла с каждым днём. Талантом молодого шансонье восхищались такие мировые знаменитости, как Марлен Дитрих, Ингрид Бергман, Фрэнк Синатра. Рецензии в газетах пестрели восторженными отзывами: «Когда поёт Монтан, чувствуешь, как стучит его сердце». Громко стучало и сердце Симоны, всегда сидевшей на его концертах в восьмом ряду.

«Перед концертом я всегда снимал обручальное кольцо, но сознание того, что Симона в зале, было высшим счастьем, которое поддерживало меня»
Ив Монтан

В одном из интервью Симона Синьоре как-то призналась: «В Париже Монтан был Монтаном, я была я, и мы были мужем и женой. В Москве я была женой Монтана, в Нью-Йорке перед первым концертом к нему относились только как к мужу известной актрисы. А нам очень нравилось любить друг друга, что мы и делали…»

Бульвар Сансет
Гром грянул, когда Симону Синьоре выдвинули на премию «Оскар» вместе с Элизабет Тейлор, Кэтрин Хепбёрн и Одри Хепбёрн. Победила Симона. Она была счастлива! На церемонии вручения пел Ив, не отрывая от жены влюблённых глаз, мировые знаменитости аплодировали ей, и шампанское лилось рекой. И лишь одна пара глаз из зрительного зала наблюдала за происходящим с завистью и тоской. Это была Мэрилин Монро. «У неё и „Оскар", и Ив. Она умная. У неё всё. А я?!» — напишет Мэрилин в своём дневнике. И начнёт действовать. Эта женщина всегда добивалась того, чего хотела. Сначала обе супружеские пары, Ив с Симоной и Мэрилин с Артуром Миллером, «случайно» поселятся рядом, в бунгало номер 20 и 21 на знаменитом бульваре Сансет. Подписав контракт на участие в фильме «Давай займемся любовью», Монро поставила жёсткое условие: «Своим партнёром я хочу видеть только Монтана!»

«После моего второго мужа Джо Ди Маджио Ив Монтан, наряду с Марлоном Брандо, является самым привлекательным мужчиной из всех, кого я встречала»
Мэрилин Монро

Продюсеры не возражали, Монтан был польщён таким вниманием, а наивная Симона только радовалась перспективам, которые сулила мужу эта роль… Когда Монро впервые «по-соседски» зашла к Монтанам, чтобы обсудить сценарий, она весь вечер промолчала, улыбаясь своей фирменной «детской» улыбкой, и не сводила с Ива глаз. Вскоре эти ночные посиделки вошли в привычку, а ещё через некоторое время Симона улетела в Италию на съёмки. По делам в Нью-Йорк уехал и Артур Миллер. Мэрилин и Ив остались вдвоём.

«Мужчина может иметь два, от силы три любовных романа на стороне, пока он женат. Больше — это уже обман»
Симона Синьоре

Любовники не скрывали своих эмоций, и уже через несколько дней гостиничный персонал был в курсе происходящего. А когда не вовремя вернувшийся Миллер застал парочку прямо в постели, роман получил огласку. Откровенные фото и скандальные заголовки газет очень быстро долетели через океан к Синьоре. Сказать, что для неё это известие стало шоком, — значит, не сказать ничего… Да, Ив Монтан найдёт в себе силы расстаться с Монро и вернуться в Париж, но спустя много лет он откровенно напишет: «И всё же это было прекрасно, и это было безысходно. Ни разу, ни на один миг не возникало у меня желания порвать с женой. Но если бы Симона хлопнула дверью, я бы…»

Когда сердце разбито
Она не хлопнула дверью и даже не выставила за порог его чемодан. Она просто перебила в доме всю посуду, вспомнила все самые грязные французские ругательства, которые только знала, и… замолчала, закрывшись в спальне с бутылкой виски. «Это было ужасно, — вспоминал позже Монтан. — Потом всё улеглось. Но только внешне. Я видел, что она разбита, глубоко опечалена сознанием того, что десять потрясающих лет, которые мы прожили вместе, оказались омрачены. Я раскаивался»… Конечно, она простила его, ведь «не отрекаются любя». И до конца своих дней больше никогда не возвращалась к этой теме. На нескромные просьбы журналистов прокомментировать измену мужа всегда отвечала с горькой усмешкой: «А что бы вы стали делать, окажись с вами рядом Мэрилин Монро?»

Говорят, время лечит, но даже оно не в силах излечить, когда разбито сердце… Симона по-прежнему отчаянно любила своего Иво, вязала ему тёплые шарфы и пуловеры, поддерживала во всём, но что-то внутри неё сломалось. Безвозвратно. Она долго старалась держать себя в форме, продолжала сниматься в кино, занималась общественной деятельностью, но делала все это скорее по инерции, через силу. И, в отличие от мужчин, алкоголь не подводил её ни разу. Постепенно от прежней Симоны Синьоре не осталось почти ничего. Из зеркала на неё глядела чудовищно располневшая женщина с потерянным лицом и печальными глазами.

«Женщины с годами стареют, а мужчины — мужают. В этом — разница».
Симона Синьоре

Незадолго до смерти Синьоре призналась своей подруге: «Если бы ты знала, как я люблю его, этого парня… Жизнь без него — пустота». Они прожили с Монтаном почти как в русских сказках «тридцать лет и три года».

После её кончины он не «затосковал навеки», как пишут в дамских романах, и не оставил своей карьеры. Напротив, продолжал петь своим проникновенным голосом о Париже, снимался в кино, заводил мимолетные романы и даже стал отцом в 67 лет: молоденькая секретарша Кароль Амьель родила ему сына Валентина, в котором он до последнего часа не чаял души. И всё-таки… Однажды кто-то из журналистов задал вопрос: «Что в вашей жизни не сбылось?» — «Я хотел умереть раньше Симоны», — не задумываясь, ответил Монтан. И попытался спрятать в беспомощной улыбке свои слёзы.
(Наталья Туровская)

Как дочь питерского ювелира научила «летать» Марка Шагала: Прекрасная Белла Розенфельд

Они влюбились друг в друга в 1909 году в Санкт-Петербурге. Белла Розенфельд, которая была 19-летней дочерью богатого ювелира, и Марк, на семь лет старше ее, все еще посещающий художественную школу.

Они оба родились и выросли в Витебске. И никогда не видели друг друга. Двое из совершенно разных миров. И для обоих это была любовь с первого взгляда. По словам Шагала, их любовь началась в тот момент, когда они впервые увидели друг друга, и продолжалась 35 лет.

Белла родилась в Витебске и была самой младшей из восьми детей Шмуэля Ноя и Альты Розенфельд. Ее родители, владельцы успешного ювелирного бизнеса, были членами хасидской общины и вели семейную жизнь в соответствии с еврейской традицией.

Однако для своих детей они предпочли светское образование. Белла закончила русскоязычную школу, а затем поступила на факультет литературы Московского университета.

Она была блестящей студенткой. В этот период определились интересы Беллы — театр и искусство (на эти темы она писала статьи в университетскую газету).

В 1909 году Белла гостила у своих друзей в Петербурге и там же встретила свою настоящую любовь — Марка Шагала, тогда еще бедного и малоизвестного художника. Им было всего 20 лет. Любовь с первого взгляда была взаимной и вскоре они обручились.

Шагал был очарован Беллой: он восхищался ее кожей цвета слоновой кости и большими черными глазами. Белла Розенфельд и сама испытала самые чистые искренние чувства к этому мальчику с неопрятными кудрями и взглядом лисы в небесно-голубых глазах.

Белла Розенфельд так описывала свою встречу с Марком Шагалом: «Когда мельком смотришь на его глаза, замечаешь, что они синие словно небо. Это были странные глаза … длинные, миндалевидные … и каждый из них, казалось, плыл сам по себе, как маленькая лодка».

Сам Шагал вспоминал эту встречу не менее романтично: «Ee молчание мое. Ee глаза мои. Как будто она знает меня очень давно».
Белла, дочь богатого ювелира, выросла в атмосфере безмятежности, спокойствия и безопасности. A вот семья Марка была далеко не богатой. Его отец усердно работал в магазине сельди, пытаясь обеспечить своих девять детей и жену.

Однако, когда Белла и Марк встретились, они почувствовали, что предназначены друг другу — это действительно была любовь c самого первого взгляда (как это обычно бывает в каждой великой истории любви).

Розенфельды были недовольны выбором своей дочери, но это не помешало молодой паре заключить свой брак в 1915 году.

25 июля 1915 года Марк Шагал отпраздновал свадьбу c Беллой Розенфельд, женщиной, которая стала его величайшей любовью и вдохновением.

A уже в 1916 году родился их первенец — девочка Ида. После окончания Первой мировой войны они переехали во Францию, где Шагал расправил свои живописные крылья.

Белла была для Шагала не только женой, но и музой и любимой моделью своего мужа. Влияние Беллы на художественное творчество художника было существенным. Настолько, что в 22 года Шагал стал учеником русского художника Леона Бакста. Он был известен в Европе благодаря своим рисункам, картинам и декорам.

Работы Марка Шагала впечатляют своим разнообразием и не поддаются строгой классификации. Стиль автора, включающий нетрадиционную художественную манеру, находился под влиянием кубизма, фовизма и орфизма. B его работах можно увидеть и религиозную приверженность художника.

Верный своему стилю, Марк Шагал экспериментировал с различными техниками и жанрами на протяжении всей своей жизни.

Его творческое наследие включает книжные иллюстрации, графику, сценографию, мозаику, витражи, скульптуру и керамику.

Оригинальные работы Марка Шагала украшают крупнейшие театры мира. В 1964 году художник расписал потолок Парижского оперного театра Пале Гарнье. В 1966 году он создал фрески «Триумф музыки» и «Источники музыки» для Метрополитен-опера в Нью-Йорке.

Марк Шагал был одним из первых художников, который использовал станковую живопись для создания театральных декораций. И всех этих успехов он достиг со своей музой.

Значительная часть работ художника посвящена Белле Розенфельд, независимо от того, написаны они при жизни девушки, или уже после ее смерти.
Сила и глубина Марка и Беллы запечатлена на полотнах художника. Очень часто Шагал изображал себя и Беллу летящими над городами.

Как будто любовь, которую они разделяли, была сильнее самой гравитации. Одна из его самых выдающихся работ, несомненно, «Над городом». Здесь они оба парят над Витебском, маленьким родным городом, который так дорог им.
Еще один шедевр Шагала с Беллой, парящей в воздухе — «День рождения». Вот как Белла описала эту картину: «И теперь мы оба в унисон начинаем плавать в этой красочной комнате. Мы хотим вырваться наружу. Голубое небо и облака зовут нас».
Тема невесты — центральная в творчестве Марка Шагала. Это объясняется чистыми и глубокими чувствами художника к Белле.

Невеста на полотнах Шагала представлена летящей фигурой, которая словно поглощает холст. Постоянное использование этого сюжета говорит о том, что художник действительно обожал свою «невесту» — Беллу. Розенфельд стала богиней, которую восхваляли и которой поклонялись. При жизни и после смерти.
Память o Белле
Белла Шагал скончалась в 1944 году в Соединенных Штатах от вирусной инфекции. Марк Шагал, сокрушенный от грусти, не писал картин в течение года после смерти любимой.

Марк Шагал опубликовал некоторые из сочинений своей возлюбленной в 1946 году (сборник «Горящие огни»). Более того, он хранил ее записную книжку, которую продолжал иллюстрировать в течение следующих 20 лет! Шагал заполнял пустые страницы трогательными красочными портретами

Работа над картиной «Над городом» началась ещё в 1914, а последние штрихи мастер нанёс только в 1918 году.

За это время Белла из возлюбленной превратилась не только в обожаемую супругу, но и мать их дочери Иды, навсегда став главной музой живописца. Союз богатой дочери потомственного ювелира и простого еврейского юноши, чей отец зарабатывал на жизнь, разгружая селёдку, иначе как мезальянсом не назовёшь, но любовь была сильнее, и поборола все условности. Именно эта любовь и окрыляла их, вознося к небесам.

Картина изображает сразу две любви Шагала – Беллу и дорогой сердцу Витебск. Улицы представлены в виде домиков, разделённых высоким тёмным забором. Не сразу зритель заметит козла, пасущегося в левой стороне от центра картины, и простого мужика со спущенными штанами на переднем плане – юморок от живописца, вырывающийся из общего контекста и романтического настроения работы, но в этом весь Шагал…

Марк Шагал. «Автопортрет», 1914

Славный охотник, плохой поэт

Двадцатидвухлетняя Полина Виардо впервые пела в Санкт-Петербурге осенью 1843 года. Посмотреть на расхваленное всей Европой молодое дарование в «Севильском цирюльнике» съехалась вся знать. Ну и Розина! Сутулая, с чудовищно неправильными чертами лица – на нее просто невозможно смотреть анфас! Но как поет! Голос, сильный, горький, как померанец, проникал прямо в сердце. Тургенев смотрел на певицу, как завороженный, не отрываясь.
В Россию из Парижа вместе с Полиной приехал ее муж, Луи Виардо. После успешного дебюта Полины в Санкт-Петербурге супругов приглашают на музыкальные вечера в Зимнем дворце и другие такие встречи. Где Полина, там всегда Тургенев.

Он безумно влюблен, он хочет одного – быть рядом с этой девушкой, ему плевать, что она замужем. Полина, которая честно ценила своего хорошего, надежного мужа, все же находила его «унылым, как ночной колпак», поэтому охотно кокетничала с поклонниками. Но Тургенева просто не замечала: «Мне его представили со словами: «Это молодой русский помещик, славный охотник и плохой поэт», — вспоминала она позднее.

Проклятая цыганка!

А Тургенев был не просто влюблен – он был порабощен. Почему? Полина была очень непростой девушкой. Природа наградила ее не только редким и прекрасным голосом. Она была умна, знала французский, испанский, итальянский и английский языки, потом выучила немецкий и русский, учила латынь и греческий. И дружила с самыми блестящими интеллектуалами того времени – например, ее близкой подругой была Жорж Санд.

Полина и Луи уехали из России, и Тургенев сразу же начал писать ей письма, умные, полные теплоты и страсти. Сохранились только письма от него к ней, но и по ним понятно, что сначала Полина отвечала ему неохотно и неаккуратно, но потом как-то потеплела к молодому русскому поэту.

Через год Виардо снова приезжают в Санкт-Петербург. Тургенев встречает их, возит по достопримечательностям. Он даже смог подружиться с мужем Полины – к счастью, Луи тоже оказался страстным охотником.
Мать Тургенева, Варвара Петровна, была просто в бешенстве от того, как ее сын пресмыкается перед заезжей знаменитостью. Но и она, съездив послушать пение Полины, вынуждена признать: «Хорошо поет, проклятая цыганка!».

Помещица из «Муму»

Когда супруги Виардо поехали во Францию, Тургенев отправился следом. Так он будет делать всю жизнь, с небольшими вынужденными перерывами. В этот раз он проживет рядом с Полиной три года, и напишет почти все рассказы «Записок охотника» — пока его мать окончательно не выйдет из себя и не потребует от сына решительного разрыва с «этой цыганкой» и немедленного возвращения домой.

Варвара Петровна наотрез отказывалась считать своего Ваню великим русским писателем, считала все его литературные упражнения ерундой и блажью, и однажды просто перестала посылать ему деньги – живи, сынок, в своих заграницах как хочешь, коль мать стала не нужна.
Ивану Сергеевичу пришлось вернуться, но он еще увековечит свою мать в образе жестокой помещицы-крепостницы в рассказе «Муму»…

Пелагея, дочь белошвейки и барина

В Спасском, имении Тургеневых, жила и восьмилетняя Пелагея, дочь Тургенева, которая родилась от его связи с крепостной белошвейкой. Виардо настояла, чтобы Тургенев отправил дочь на воспитание к ней. Тургенев так и сделал. Кстати сказать, девочка так никогда и не полюбила Полину Виардо, не хотела жить с этой чужой женщиной и не была счастлива. Зато Иван Сергеевич еще раз убедился, что его любимая – «царица цариц»:
«Прошу, позвольте мне, в знак прощения, пламенно поцеловать эти дорогие ноги, которым принадлежит вся моя душа… У ваших милых ног хочу я вечно жить и умереть. Целую вас целыми часами и остаюсь навек вашим другом».
Вскоре мать Тургенева умерла, и он остался в Спасском уладить кое-какие дела. Как-то сам собой у барина завязался роман с еще одной крепостной девушкой, Феоктистой. Но он продолжал писать письма Виардо: о судьбе русского народа, смерти Гоголя, о своих литературных трудах. Две женщины жили на разных этажах его души, не встречаясь и не мешая друг другу.
В 1852 году Тургенев был арестован: он нарушил правила цензуры в своей статье на смерть Гоголя. После месяца тюрьмы его сослали в Спасское без права его покидать. Но когда Виардо снова приехала петь в Россию, писатель достал поддельный паспорт и помчался к ней.

Я подчинен её воле

Тургенев пытался справиться со своей любовью. Он был русским писателем, и его место было на родине. И была у него даже попытка начать отношения с молоденькой дальней родственницей, но писатель быстро остыл. Оставленная девушка долго страдала, болела, неудачно вышла замуж, снова болела и умерла молодой. Тургенев убивался, но ничего в себе изменить не мог.

Он снова уехал за границу, снова поселился рядом с Полиной. В ней не было ничего от его любимых тургеневских девушек – но для писателя существовала только она. Каждый раз, пытаясь расстаться с Полиной, Тургенев как будто расставался с собой – его жизнь оставалась у «проклятой цыганки».

«Я подчинен воле этой женщины. Нет! Она заслонила от меня все остальное, так мне и надо. Я только тогда блаженствую, когда женщина каблуком наступит мне на шею и вдавит мне лицо носом в грязь», — признался Тургенев Фету, который приехал его навестить.
Иван Сергеевич оставался с Полиной Виардо, пока их не разлучила его смерть. Последние 20 лет его жизни он будет жить одной семьей с Полиной и Луи, шокируя добропорядочных европейцев. Бури, ссоры и примирения останутся позади, но писатель будет тосковать по родине, переживая периоды черных меланхолий. Он радовался каждому своему короткому приезду в Россию.

Умер Тургенев на руках у Полины. Она была сломлена этим горем – как вспоминали очевидцы, на певицу нельзя было смотреть без жалости. Долгое время Полина просто не могла выходить из дома. Говорить она могла только о Тургеневе, про бывшего мужа, который умер незадолго до Ивана Сергеевича, почти не вспоминала.

«…Мы слишком хорошо понимали друг друга, чтобы заботиться о том, что о нас говорят, ибо обоюдное наше положение было признано законным теми, кто нас знал и ценил. Если русские дорожат именем Тургенева, то я с гордостью могу сказать, что сопоставленное с ним имя Виардо никак его не умаляет…»

Лариса Хомайко

После смерти Ивана Тургенева Полина Виардо забрала из архива писателя все свои письма. И остается только предполагать, скольким прекрасным женским образам и трагичным историям любви в произведениях великого писателя дала жизнь эта страсть, продлившаяся сорок лет.

В жизни Набокова многое необычным было с самого детства. В их доме царили странные для России порядки. Это был англоманский дом, где детей прежде учили говорить и писать по-английски и только потом по-русски.

Набоковы одевались по-английски, садились за стол по-английски и по-английски проводили досуг: шахматы, теннис, бокс…

В домашней библиотеке насчитывалось 11 тысяч книг, в том числе научных, и очень много — по энтомологии, к которой отец питал настоящую страсть и сумел привить её сыну.

В 17 лет Набоков сделался миллионером. Его дядя по матери, золотопромышленник Василий Руковишников, умер бездетным и оставил ему свое имущество: миллион рублей на банковском счету и имение Рождествено.

А вот итальянскую виллу возле города Раи дядя оставил своему приятелю, считая, что с такой малостью семья безболезненно расстанется. Как же горько сожалел Набоков через несколько лет, когда бездомный и почти нищий проезжал мимо этой виллы, что могла стать его прибежищем в эмиграции, но не стала…
⠀
Дядюшкиным миллионом он воспользоваться не успел. Меньше чем через год случилась революция. В феврале 1917-го можно было перевести деньги в швейцарский банк, но его отец, управляющий делами Временного правительства, счел это непатриотичным.

Хорошо, что он позволил семье после октябрьского переворота уехать из Петербурга – чуть ли не последним поездом Набоковы спешно отбыли в Крым, увезя с собой только небольшую котомку с частью материных драгоценностей.

Позже, когда красные стали наступать, семья Набоковых перебралась в Англию. Здесь Владимир решил стать профессиональным энтомологом и поступил в Кембридж на отделение зоологии, правда, не выдержал лабораторных занятий, где надо было резать живую рыбу. Пришлось спешно переводиться на гуманитарный курс.
⠀
В Берлине, куда потом перебралась семья Набоковых, Владимир решил попробовать себя в различных направлениях: печатал стихи и рассказы под псевдонимом Сирин, давал уроки тенниса и плавания, снимался статистом в кино, служил голкипером в футбольной команде…

Жили, в общем, неплохо. Пока не случилось несчастье. В марте 1922 года в здании берлинской филармонии был убит его отец. Это произошло на лекции главы партии кадетов, Павла Милюкова. Милюкова многие ненавидели и винили в гибели России – почти так же, как Керенского.

И вот двое монархистов открыли стрельбу. Владимир Дмитриевич (который, к слову, с Милюковым давно во взглядах разошёлся и из кадетов вышел) бросился на одного из нападавших и был застрелен в упор…

Лишиться родины, дома, привычного уклада, ясного будущего, а теперь вот и отца. Поэтому потеря миллиона была в этом списке самой ничтожной. Словом, Владимира поглотила депрессия. Летом он пытался спастись от нее во Франции, работая на виноградниках, — не помогло. Зато осенью вернулся к семье в Берлин и тут-то нашел своё спасение. Это была она, Вера…

Сама Вера не любила рассказывать, как она познакомилась с Набоковым. Как-то раз оборвала одного спросившего об этом журналиста: «Вы что, из КГБ?» Она вообще была очень закрытой.

Даже более закрытой, чем сам Набоков, который об их знакомстве всё же рассказывать не отказывался: это произошло на благотворительном бале.

Вера Слоним была в черной маске с волчьим профилем. Они разговорились, понравились друг другу и сбежали с бала гулять по ночному Берлину. Маску Вера так и не сняла, сказала, что не хочет, чтобы Набоков отвлекался на ее красоту.

А вернувшись домой, влюбленный Владимир написал стихотворение «Встреча» о романтической прогулке и маске. Стихотворение было напечатано в русскоязычной газете и попалось Вере на глаза. И тогда она назначила ему свидание.

Набоков всегда имел у женщин успех.
Ещё в России он пережил большую любовь — к соседке по даче, Валентине Шульгиной, которой был посвящён его первый поэтический сборник, да и в своей прозе он не раз об этой женщине вспоминал.

Потом, уже в эмиграции, были другие женщины, много женщин… Набоков признавался: «У меня было гораздо больше любовных связей (до брака), чем подозревают мои биографы».

Он дважды был помолвлен: с танцовщицей Мариной Шрейбер (которая в конце концов сообразила, что при всей своей привлекательности Набоков – всего лишь нищий студент) и потом ещё со своей дальней родственницей, Светланой Зиверт, одной из первых красавиц русской колонии в Берлине. Тут браку (по той же причине) воспротивился её отец, горный инженер, человек солидный и с достатком.

Когда Набоков познакомился с Верой Слоним, сразу три дамы претендовали на его сердце. Но с этой девушкой (и Владимир сразу это понял) всё было как-то по-другому. Они поразительно подходили друг другу.

Прежде всего Набоков был синестетиком, то есть обладал «цветным слухом». Каждая буква имела для него свой цвет. Причем оттенок немного менялся в зависимости от шрифта, которым эта буква была напечатана.

И Вера обладала тем же свойством. Кстати, сын Дмитрий, родившийся у них вскоре после свадьбы, тоже оказался синестетиком.

Набоков как-то рассказывал знакомым, что у него самого буква «м» — фланелевая, розовая, у Веры — голубая, а у сына в результате смешения родительских генов — розовато-голубая. Жена, слышавшая это признание, возразила: «Неправда. У меня «м» клубничного цвета». «Ну вот, всё испортила этим своим клубничным цветом!» — рассердился Набоков.

Ему нравилась даже её ершистость, колючесть: «Ты вся соткана из маленьких, стрельчатых движений». Её походка, почерк, её поразительное умение видеть мир: плакучая ива казалась Вере похожей на скайтерьера, а соседский дом — на писателя Джойса. «Это трудно объяснить, но что-то в самом деле есть от Джойса», — соглашался Набоков.
Д

о знакомства с ним Вера окончила Университет в Сорбонне, переводила книги, печаталась… Но, когда вдруг выяснилось, что её муж – великий писатель, она забросила все свои занятия и стала помогать ему. Впрочем, подрабатывала то секретарем, то машинисткой, чтобы прокормить семью и дать возможность мужу спокойно, без суеты, писать романы

Как говорят его биографы, Набоков «влетел в литературу с разбегу, почти без раскачки» – сразу стал писать шедевры, один за другим. За первые 8 лет – «Машенька», «Король, дама, валет», «Защита Лужина», «Подвиг», «Камера обскура», «Отчаяние». Пожалуй, лучшее, что он написал — он написал в Берлине.

И в Берлине он был почти счастлив. Но в 1934 году мирное течение жизни Набоковых снова прервалось: в этот год полновластным диктатором Германии стал Гитлер. Вскоре запылали костры из книг, начались погромы, заработали первые концлагеря. Нужно было уезжать — прежде всего потому, что Вера была еврейкой.

И как назло, у Набоковых совершенно не было денег. Кое-как удалось отправить Веру с сыном в Прагу. Но Владимир с ними не поехал — возникла идея поискать работу где-нибудь во Франции. О том, чтобы вернуться в Россию, речи не шло.

«Я тогда поинтересовался, разрешено ли мне будет свободно писать там, о чем захочу, — вспоминал Набоков. — И мне ответили: я совершенно свободен выбирать любую из многих тем, которые щедро предлагает писателю советская Россия, смогу написать про колхозы, про заводы, про хлопководство — масса захватывающих сюжетов».
Набоков храбрился: «Вся та Россия, которая нужна мне, всегда со мной: литература, язык и моё собственное детство. Я никогда туда не вернусь». Но всё, конечно, было сложнее. Иначе Набоков не написал бы стихов «К России»:

Отвяжись, я тебя умоляю!
Вечер страшен, гул жизни затих.
Я беспомощен. Я умираю
от слепых наплываний твоих…
⠀
Из Берлина вечный странник Набоков уехал в Париж, где наметились кое-какие перспективы. И вовремя: его брат, оставшийся в Германии, вскоре попадёт в концлагерь и там погибнет.

Жена с сыном по-прежнему оставались в Праге, а Набоков по одной тайной причине всё не спешил вызывать их к себе во Францию…

В Париже Набоков выступал с лекциями на литературных вечерах и подготавливал почву для переезда сюда семьи. Так прошло 4 месяца. И хотя письма от мужа Вера получала почти каждый день, он не торопился с их переездом.

Причину такого поведения Набокова звали Ириной Гуаданини, которая в будущем станет прототипом героини набоковского рассказа «Весна в Фиальте». Ирина была дочерью русского дворянина, тоже находилась в эмиграции, была хороша собой и обожала стихи. В Париже она зарабатывала на жизнь дрессурой и стрижкой пуделей и вообще была заядлой собачницей.

Жене Набокова вскоре обо всём сообщили — нашлись доброжелатели.
И некоторое время он метался между Прагой и Парижем, между Верой и Ириной и даже подумывал оставить семью. Но в конце концов Вера прервала его метания: «Раз так влюблён, поезжай к ней». И не прогадала. Очень скоро Набоков вызвал её и сына во Францию.

Ирину Гуаданини Набоков видел потом только однажды. Это было в Каннах, на пляже, где они с сыном собирались искупаться, и тут неожиданно появилась она.

Набоков не захотел с ней разговаривало и просто попросил немедленно уехать. А на следующий день отослал ей все её письма.

Вера сделала вид, что не знала об этом. Более того, она постаралась избавить мужа от чувства вины, уверяя его, что вся эта история пошла им на пользу, оживила их брак, придала второе дыхание. С тех пор Набоков уже не просто любил жену: он её боготворил.

А вскоре семье снова пришлось бежать. Когда в 1940-м на территорию Франции вошли немцы, на последние деньги Набоковы купили билеты на роскошный корабль «Шамплен», плывший в Америку (кстати, следующий рейс стал для «Шамплен» роковым — его пустила ко дну немецкая торпеда).
⠀
В Нью-Йорке для Набокова начался долгий, мучительный поиск работы.
Как русский писатель он был в Америке не нужен, да и не знал его там никто. Тогда Владимир Владимирович перешёл на английский, благо с детства владел им как русским, и с тех пор писал только английские романы.

Вскоре Набоков получил место преподавателя русской литературы в женском колледже в Уэлсли, а потом в энтомологической лаборатории Гарвардского музея сравнительной зоологии. Его позвали изучать бабочек, и это привело Набокова в восторг.

«Четыре дня в неделю провожу за микроскопом в моей изумительной лаборатории. Я описал несколько видов бабочек, один из которых поймал сам в ущелье, в горах Аризоны. Работа моя упоительная, всё это так завлекательно, что и сказать не могу».

Он, самоучка (если не считать нескольких месяцев изучения зоологии в Кембридже), за несколько лет работы в лаборатории сумел сделаться специалистом по бабочкам, и энтомологи всего мира точно знают, что Набоков прежде всего учёный, а уж потом, возможно, ещё и писатель.
⠀
В Корнельском Университете, где Набоков преподавал литературу, он завоевал славу самого эксцентричного преподавателя. То он требовал досконального знания текстов (и тогда студенты должны были не задумываясь отвечать, какого цвета обои в спальне Каренина), а то вдруг, наоборот, ответил одной студентке, признавшейся, что не всё успела прочесть по программе: «Жизнь прекрасна. Жизнь печальна. Вот и всё, что вам нужно знать».

Но больше всего недоумений и разговоров вызывало то, что он никогда не приходил на лекции один: его постоянно сопровождала Вера. К этому времени она уже совершенно поседела, хотя по-прежнему оставалась красавицей с точёной фигурой.

Набоков же заметно сдал, сделался грузен. Она вела его под локоть до самой кафедры, потом подавала ему стопочку книг. Усаживала его и сама садилась рядом. Владимир Владимирович при студентах называл жену «мой ассистент».

Например: «мой ассистент сейчас напишет на доске цитату». Сам он на доске не писал никогда: говорил, что у него аллергия на мел. В Университете над этой парочкой смеялись: мол, ревнивая Вера боится отпустить мужа даже на минуту и, на случай попытки бегства, имеет при себе револьвер, который постоянно носит в дамской сумочке.

На самом деле Набоков просто не мог существовать без жены – к старости они сроднились ещё больше, чем когда-то во времена бурной любви. Вера была его настоящей аудиторией, он читал свои лекции лично для неё.
Потому что никто другой не мог сравниться с ней в искусстве понимания…

Последнюю лекцию в Корнельском университете Набоков прочёл 19 января 1959 года. К этому времени «Лолита» избавила его от необходимости добывать хлеб насущный. Решено было ехать в Европу.

В Америке их ничто не удерживало: как это ни удивительно, но за 20 лет жизни там Набоковы так и не обзавелись собственным домом. И когда сына Митю спрашивали, где он живет, мальчик отвечал: «В маленьких домах около дорог».

Вот и в швейцарском Монтрё, который супруги избрали для проживания (Набоков говорил, что это место поразило его «русским запахом еловой глуши»), они поселились в отеле на берегу Женевского озера. И этот отель стал последним прибежищем неприкаянного писателя.

В окрестностях водились замечательные бабочки. Однажды некий поклонник застал Набокова с сачком в руках спешащим в отель. Оказалось, тот идёт звать Веру. Он выследил какую-то особо редкую разновидность бабочек, но не захотел ловить их один. Свидетельницей его триумфа должна была непременно стать жена.

Это было самое счастливое время их жизни: покой, красота, неторопливые занятия литературой и энтомологией. Но Набоков вдруг стал говорить, что скоро умрет, и рассказывал жене, что ему то и дело снятся покойные отец, мать и брат.

Однажды на очередной охоте за бабочками Владимир Владимирович неудачно упал, сильно ударился о камень. С тех пор начались проблемы со здоровьем. Набоков проболел 2 года и умер в клинике в Лозанне.

«Некоторые бабочки уже, наверное, начали взлетать…», — такими были его последние слова перед смертью. А еще в последний момент Набоков завещал сжечь карточки с двумя незаконченными романами — не хотел, чтобы человечество читало что-то незаконченное, недоделанное им. Но Вера, уже вдова, снова проявила своеволие и решила, что один из романов, «Лаура», останется.
⠀

Она пережила мужа на 14 лет. Понемногу переводила его английские книги на русский (тем же самым, и даже более успешно, стал заниматься и сын Дмитрий, при том, что он ещё состоялся как оперный певец).

Вера Евсеевна по-прежнему не желала рассказывать журналистам о себе и сказала однажды в интервью: «Чем больше вы упустите всё, что связано со мной, тем ближе вы будете к истине…»
⠀
Одни говорили, что она выиграла чемпионат среди писательских жен — была критиком, секретарем, переводчиком, слушательницей, литагентом, редактором…

Другие называли ее железной девой, семейным диктатором. Но, как бы там ни было, Вера была для Набокова волшебным подарком судьбы, и он всегда хорошо это понимал.
Источник:
И. Стрельникова «Владимир Набоков и его удивительная Вера»

Он назвал её своей сказкой, а она сделала из него писателя, известного на весь мир.
Его три попытки сжечь рукопись нового романа так и остались безуспешными. Соседи слышали, как Вера кричала на мужа, стоявшего у бочки с горящим мусором: «А ну пошел вон отсюда!». Этой устоявшей в огне рукописью была «Лолита» Владимира Набокова.

Юная Вера Слоним умела всё: водить машину, стрелять, печатать на машинке, разбираться в боксе, редактировать тексты, писать стихи, переводить с английского, немецкого и французского.
Она могла стать кем угодно и стала: женой и музой, слепившей из нищего литератора, писавшего под псевдонимом Сирин, великого Владимира Набокова.

Набоков происходил из весьма состоятельной семьи, которая из-за революции потеряла все свои миллионы. С детства он был очень избалован, и новый статус больно бил по самолюбию, делая его сложный характер ещё более непростым.

С ним практически никто не мог ужиться, даже самые близкие друзья, лишь одна Вера смогла привнести гармонию в их отношения, сопровождавшую их до конца жизни. Набоков терпеть не мог говорить по телефону — это делала за него она.

В Америке он начал читать лекции и постоянно всё забывал — Вера подсказывала ему цитаты, неизменно занимая место в первом ряду.
Она работала в адвокатской конторе, перепечатывала за мужа рукописи на машинке, редактировала, спасала выброшенные шедевры, вела переговоры с редакторами и издателями, была его первым читателем и правой рукой во всём.

А он писал ей в письмах: «Да, ты мне нужна, моя сказка. Ведь ты единственный человек, с которым я могу говорить — об оттенке облака, о пении мысли и о том, что, когда я сегодня вышел на работу и посмотрел в лицо высокому подсолнуху, он улыбнулся мне всеми своими семечками»…

Именно после свадьбы с Верой Набоков стал усиленно писать, ведь его муза создавала для этого все условия. Каждое утро его ждал завтрак: яйцо, какао, сок и красное вино. Вера уходила на работу, а он писал…

«Машенька», «Дар», «Защита Лужина», «Камера обскура», «Лолита» — все эти творения родились во время их союза. Вера была уверена в гениальности мужа и приучала его к постоянному труду.

Лишь однажды Набоков изменил своей музе, но практически сразу же вычеркнул эту ошибку из своей жизни.
До самого конца Вера оставалась для него всем.
В последние годы его жизни они были неразлучны: «Я бы не возражал полежать в больнице, если бы ты была рядом, положил бы тебя в нагрудный карман и держал при себе».
Вера пережила Набокова на 13 лет, а после смерти её прах был смешан с прахом мужа, навсегда соединив эту невероятную пару.

Из сети.