Жареная картошка

Ломтики были золотистые, с корочкой. Сверху укропчиком посыпанные. Дениска сидел и жмурился от удовольствия. Рядом стояла большая кружка, полная молока, с пузыриками.

Мальчик подцепил вилкой картофелину, утащил в рот. Запил молоком. И снова зажмурился. Вкусно было. И хорошо. Подошла мама, прижала его к себе. От нее пахло домом, уютом, счастьем и почему-то апельсинами.

В их доме их не было. Дениска только однажды апельсин пробовал, папа привозил. Они скромно жили. Как и все, впрочем. А вечером пришел с работы отец. И принес бумажный кулечек. В нем было яблоко, несколько шоколадных конфет. И конфеты-камушки, с изюмом внутри. Дениска прижал к себе подарок и радостно рассмеялся.

— Смотри, сынок. Что мы тебе с дядей Геной сделали. Кораблик. Мама паруса сошьет. И весной отпустим его на речке, — отец протянул сыну деревянный кораблик.

— Пап, а куда он поплывет? Куда? В дальние сказочные страны? Где все хорошо живут и все есть? — спросил Дениска.

Отец рассмеялся. И начал ему притчу рассказывать. Что есть такие страны, конечно. Там люди никогда не переживают ни о чем. Есть много еды и красивых игрушек. Нет страданий, злобы, несчастий. Все довольные и счастливые. Потому что другого не знают.

— Ух ты, здорово! — восторженно сказал Дениска.

— Нет, сынок. Когда все ровно, счастья-то не ценишь и не замечаешь. Не знаешь, каково это, когда от переизбытка эмоций бьется сердце и хочется вдруг обнять весь мир. Когда все ровно, тоже плохо, — усмехнулся отец.

Дениска его не понял, конечно. Только когда пришла весна, он вместе с отцом отпустил кораблик на воду. И загадал одно — что хочет жить очень хорошо. Чтобы было много денег и он все смог себе купить, что пожелает. Потому что в этом счастье.

Наверное, кораблик достиг той волшебной страны. Исполнилось Денискино желание. Прошли годы. Он вырос и стал богатым человеком.

И кораблик у него был настоящий, не тот, деревянный. Да какой там кораблик, яхта целая! И деньги были. Он действительно мог все себе купить.

Кроме одного — своих родителей. Еще когда подростком был, умерла мама. Тосковал сильно по ней отец, вскоре не стало и его. И на всю жизнь поселилась в сердце Дениса Сергеевича тоска. Ничего сильно не радовало потому, что не было рядом самых дорогих людей, способных разделить с ним эту радость.

— Я бы отдал все это в обмен на былую беззаботность. За возможность провести хотя бы час со своей мамой и отцом. Поесть обычной жареной маминой картошки с молоком, а не изысканных блюд в одиночестве или с людьми, которым от меня нужно только одно — деньги.

Смешно. Бился, бился и добился. Чтобы встать на вершине и понять главное — нет ничего дороже родных и любимых людей. Их улыбки. Голоса. Прикосновения. Все остальное — мишура, — сказал сам себе в кабинете Денис Сергеевич.

Ему еще надо было успеть к своих двум самым любимым людям. Посидеть там в тишине. Унести любимые мамины цветы на тот холмик. Рассказать отцу о своих успехах.

Прикрыть глаза, вслушиваясь, не раздадутся ли в дуновении ветра мамины шаги, не повеет ли апельсиновым запахом, не распахнется ли хоть на миг дверца в Денискино детство…

— Я приехал, родные. Как вы тут, без меня? — грустно улыбнулся Денис Сергеевич. А по небу также неслись наперегонки зефирные облака. Пахло морем и медом. И где-то вдалеке маленькие мальчишки мечтали о покорении далеких вершин.

Автор: Татьяна Пахоменко

Из цикла » МОНОЛОГИ». » Боги»

. Врач говорит мне — » Если верите в Бога, молитесь.» Я смотрю на хирурга — сопляк совсем. Салага. Пушок на губах. Мне столько же в 83-м было.

Правда, мы тогда другие были, покрепче. Бокс, штанга. Каждый день драки — стенка на стенку, двор на двор. Верили бицепсам, себе и друзьям. Участковому дяде Коле ещё верили. Тот точно, ничего не боялся. В одиночку мог усмирить целую толпу разбушевавшихся.

«Верую,»- говорю ему и отвернулся. Он наверное, не поверил. Задержался возле меня и не уходит. Стоит, мнется. Потом присел рядом на койку. Говорит, я вам могу помочь и начал мне про Бога рассказывать.

Представляешь? Облегчить мне страдания решил. Я думаю, хороший парень, пусть поговорит, хуже не будет. Ещё подумал, что ему это самому больше надо, чем мне.

Самоутверждался, вроде как. Долго говорил. В раж вошёл, фразами «бомбил» из Библии. Сначала даже интересно было. Потом скучно стало.

Я перебил его. Говорю , а ты сам Бога видел? Он смутился. Отвечает, что не видел , но знает. Я закурил сигарету и говорю ему, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Он вздрогнул и говорит мне, что Бога никто не видел. «Ну, как же ? — я ему говорю,- Я видел. И не одного. Много их было за жизнь. Каждый день вспоминаю.»

Врач этот посмотрел на меня, как на придурочного, с недоверием, а я продолжаю и предлагаю пальцы на руке загибать.

Первый бог был участковый — тот самый дядя Коля, который не давал нам свернуть на тропинку скользкую. Говорит, нужно меня отправить служить срочную. И чем дальше, тем лучше. Если в армию не пойду, то сяду надолго. Дальше Афгана тогда ничего не было.

Переживал за меня, не знал, что туда попаду. Письма писал. А я думал, правильно он всё сделал. Лучше героем погибнуть, чем по зонам шляться..

Второй бог из Риги был. Замкомвзвода, старший сержант Жалис. Бог порядка. Следил, чтобы всё правильно было, а главное, честно. Ещё самым необходимым молитвам учил молиться.

Мы как взлетели на » вертушке», как увидели внизу танки сожженые, с башнями расколотыми, так все сразу и уверовали.

» Отныне, это ваш ангел- хранитель — говорит Жалис, и показывает нашего спасителя — автомат АК -47, » Калашников». «Кланяться ему будете и бить поклоны, что бы не подвел родимый в нужный момент. Будете служить ему верой и правдой, а он каждому воздаст по вере» На «Калаш» все тогда молились, и » духи» тоже.

Жалис в «цинке» в Ригу вернулся. Еле собрали. Собой от гранаты закрыл подопечных своих, овечек стриженных, которым пастырь был. Целых 12 душ.

Потом ещё были боги. Они все на войне рождаются. Кравченко, Ефремов, Шаповалов, Погоров, Мусин.

Обычные боги войны и разведки. На небесах давно, всем взводом, как и полагается богам. Их и просить не приходилось.

Сами знали, что от них ждут. Их заботами многие обратно вернулись в Союз. Гитару, вот, на память о себе оставили с полустертыми наклейками девушек ГДР-вских..

Мы молились на неё после, всякий раз, как на задание уходили. Вспоминали…

Люба ещё была. Санинструктор. Красивая до умопомрачения. Никто не понимал, зачем припёрлась в Афган. Все в любви ей признавались. Я тоже влюбился.

Один офицерик, из вновь прибывших, полез к ней и обозвал, когда отказали. А она ему врезала. Потом ему ноги оторвало. Нельзя так с богинями..

Вижу, врач мой заслушался, рот открыл. Я говорю ему, если даже бога нет, его обязательно должны были придумать.

Он спрашивает меня , почему. Не понимает. Я опять говорю, что боги тем отличаются от людей, что не для себя живут. Для других.

Он задумался, а потом засобирался быстро. И ещё » спасибо» сказал. Я напоследок ему говорю — Люба за того офицера замуж вышла. Он всё прощения просил.

Нормальный был не нужен, а как без ног остался, замуж пошла. Чего тут скажешь — богиня..

Прощаясь, благословил его, правда, левой рукой. Правая совсем не поднимается. Да, это и не важно.

«Ты, говорю, тоже можешь богом стать, как дядя Коля или Люба. Если на землю чаще смотреть будешь. Боги, они ведь, совсем рядом. Не на облаках сидят.. Меж нами ходят…»

( С) Рустем Шарафисламов

Городская сумасшедшая

В каждом городе есть такие люди, которых называют «городскими сумасшедшими». Они выделяются своим неординарным видом и не совсем понятными поступками. Вполне безобидные и мирные, но их стараются обходить стороной. 

Почему? Да просто потому, что не похожее на всех остальных вызывает чувство неловкости. Странно, да, не похож кто-то другой, а неловко почему-то тебе.

Вот и у нас во дворе жила такая «сумасшедшая». Взрослые смотрели на неё снисходительно-жалостливо, но при встрече всегда вежливо здоровались: — Доброе утро, Апполинария Марковна!

— Доброе утро, дитя!- отвечала она и радостно улыбаясь. Она всегда улыбалась и всех называла «дитя». Даже тех, кто был с ней одного возраста.

— Все люди на земле являются детьми божьими,- говорила она. Нам, детям, казалось, что она была древней старухой. В детстве все кажутся старыми. И только дожив до определенного возраста понимаешь, что старость это не внешние изменения. Можно быть юным снаружи, но дряхлым стариком внутри, и наоборот.

Апполинария Марковна была ярким пятном в нашем дворе. Её одежда была странной и местами вызывающей. Длинные юбки обшитые кружевами, бусинами, пуговицами, вызывали у нас восхищение и интерес.

Её увешанные браслетами руки оповещали о её появлении задолго до того, как она показывалась в поле зрения. А на распущенных с проседью волосах всегда была шляпка или странного вида повязка.

И улыбка. Её неизменная улыбка, которая, иногда, злила взрослых, даже самый ненастный осенний день делала ярким.

Аполлинария Марковна в любое время года выходила во двор в шесть часов утра. Она поднимала лицо к небу и несколько минут стояла с закрытыми глазами.

— Что она делает?- спросила я как-то бабушку, проснувшись раньше обычного.

— Молится, наверно,- ответила бабушка переворачивая сырники. После своей «молитвы» Апполинария Марковна улыбалась, обводила двор глазами и принималась за работу.

Нет, она не была дворником, но это благодаря ей наш двор сиял чистотой. И не потому, что она за всеми убирала, а потому, что глядя на её странную фигурку сгибающуюся за окурком или фантиком, брошенными мимо проходящими, хотелось быть аккуратными.

Летом, после обхода двора на предмет мусора Апполинария Марковна занималась клумбами. Она обрывала сухие листья и вырывала сорняки, которые только и успевали, что показать свои головки. Затем она шла за лейкой и поливала каждый цветок что-то напевая себе под нос.

Через час из подъездов начинали выходить люди и она всем желала доброго утра и хорошего дня. И даже те, кто проснулся утром в плохом расположении духа, улыбался.

А после завтрака летом во двор выбегали мы и окружали Аполлинарию Марковну, сидящую на лавочке под раскидистой липой. Её тонкие пальцы ловко орудовали иголкой крестик за крестиком выкладывая на канве картину.

Мы слушали её тихий, успокаивающий голос. Она рассказывала непонятные для нас вещи. Про какого-то Алешеньку, который приходил к ней сегодня во сне. Смеялась и тут же её мысли уходили в совершенно другое русло.

— Мы все одинокие путники на этой земле. Даже, если у нас будет сотни друзей, мы всё равно свой путь проходим в одиночестве. Один на один в своём горе и в своём счастье,- говорила она улыбаясь.

Странно было слышать такие вещи нам, которым казалось, что одиночество, это выдумки взрослых. И только потом, когда детство осталось позади, мы поняли, как же она была права. У каждого свой путь, который человек проходит сам. И у каждого свой конец пути, до которого он тоже доходит в полном одиночестве.

Так и Апполинария Марковна дошла до своего конца в счастливом одиночестве, сидя всё под той же липой, осыпающейся желтыми листьями. Всё с той же неизменной улыбкой на застывшем лице застали её возвращающиеся с работы люди.

Хоронили её всем двором. Всем двором и оплакивали. Она прошла свой одинокий путь оставив неизгладимый след в сердцах тех, кто не замечал её при жизни.

Автор: Кружево слов