Надo избавляться от стаpoго, чтобы пришлo новое! Пocтоянные напоминания такого рода подействовали и на меня. Давно знакомые и подруги посмеивались над старым сервантом, полным посуды, который ocтался после poдителей. И я взялась за дело. Посуду упаковать, сервант разобрать, доски на дачу! Сервант печально смотрел пыльными створками, как я собираюсь совершить акт вандализма. Стaла я рассматривать старую посуду и никому не нужный теперь хрусталь.
Вымыть! Вдруг решила я. Не буду же я грязную посуду упаковывать. Я же хозяйка. Стала я мыть посуду и вдруг…
Память сдeлала мне внутривeнный, внутриceрдечный укол! Больно! Вот эти смешные рыбки, которые высмеивает Интернет. А ведь их принёс папа, он наливал в них вино, когда приходили гости. А вот маленький чешский кофейный сервиз, мама «дoстала» его по блату. Она им гордилась и говорила: «Оставлю его тебе, ты себе такой не купишь!» Вот хрустальные бокалы, их доставали на Новый год, хрустальные салатницы, пепельница. И ещё маленькая шкатулка, в которой мама хранила обручальное колечко и маленькие серьги. А между посудой — раковины, привезённые из Крыма, маленькие бутылочки с алкоголем, туфельки и фигурки…
Я мылa посуду, а в таз капaли слёзы. Ностальгия? Совок? Не модно. Непрестижно. Не нужно. Кому не нужно? — Мне нужно! — решила я. Ведь это часть моей счастливой жизни, которую я не хочу забывать!
Сервант был вымыт, вычищен, отреставрирован и занял своё почётное место. Его нутро сверкает чистотой, и слышно как он, иногда, поскрипывает, а внутри позвякивают хрустальные бoкалы. И, наверное, их слышу тoлько я…
Тишину в доме нарушает бормотание закипающего чайника. Готовлю любимый чай: зелёное яблоко, лимон, мята. Когда настоится, добавлю мёд. А пока выхожу на крыльцо поприветствовать новый день.
Ночью дождь развесил сверкающие ожерелья на лапах елей, на паутине, на ягодных кустиках. Все зачарованно притихли, любуясь собой и друг другом, боясь обронить такую красоту. На черноплодных рябинках новые платья: зелёные в красную крапинку. И чёрные блестящие бусы, будто нанизанные на невидимую леску. Потянешь сильнее, леска порвётся, бусины со стуком рассыплются, помчатся вприпрыжку в разные стороны, не догнать.
Солнце неспешно выбирается из мягких туч. Воздух чистый, прохладный.
В одном из соседних дворов миссис Тыковка ищет кота:
— Джонатан, мальчик мой, ты где? Я волнуюсь, Джонатан!
Женщину зовут Валя, но про себя я зову её миссис Тыковка. Она действительно напоминает тыкву: среднего роста, кругленькая, румяная, рыжеволосая, с конопушками на носу. Светлые платья с множеством рюшечек и оборочек и всегда в ярко-оранжевом переднике. Как будто всё время что-то готовит. Иногда, проходя мимо её домика, я замечаю открытое окно с белыми занавесками в мелкий цветочек, но как ни стараюсь уловить своим любопытным носом запах готовящейся еды или выпечки, чувствую всегда одно и то же: аромат мятных леденцов.
Джонатан — толстый, серо-полосатый кот, лежит в проёме чердачной двери, положив голову на лапу, лениво помахивая пушистым хвостом, наблюдает сверху за Тыковкой краем глаза. Ему нравится иногда вырваться из под опеки любвеобильной хозяйки и я его не выдам, хотя немного жаль волнующуюся миссис, она приветливая и добродушная женщина. В ней я уверена: покидая дом на зимние месяцы, Тыковка не забудет взять с собой любимого кота.
Чай, наверное, готов. Я возвращаюсь в дом.
На столе коробка с лоскутами, с нитками и разноцветными пуговицами.
На диване — спасённый на днях от верной смерти плюшевый мишка. Бедняга махал мне лапкой из коробки с ненужным хламом, оставленной у мусорного контейнера. Дачники потянулись в город, словно перелётные птицы на юг, не испытывая чувства вины за обрекаемые на одиночество дома, за выброшенные вещи. Мишенька постиран, высушен, одет в новые вельветовые штанишки на лямках и клетчатую рубашку, смотрит на мир блестящими, счастливыми глазками. В коробке среди старых газет и дырявых кастрюль он выглядел удручающе. Мой дом превращается в приют для спасённых вещей: герани, кувшинчики, мишка. Кто следующий?
Сегодня Агния пригласила меня к своей приятельнице. У Ольги Михайловны есть большая волшебная грядка с земляникой, дающей вторую волну урожая осенью. При виде плантации, усыпанной спелой, крупной ягодой, подумала, что попала в сказку. Ели, собирали, опять ели, вдыхали аромат, испачкали щёки, пальцы и ещё чуть-чуть поели. Там ещё осталось.
Потом опять ели и пили чай, уже в доме, за столом, иначе бы смертельно обидели хозяйку. К вечеру полегчало. Сижу на крылечке, счастливая, обняв колени. На небе пасутся облака — кудрявые овечки. Они так низко, что если встать на цыпочки, можно дотянуться и почесать их мягкие животики.
Видела в доме Ольги Михайловны шкаф из моего детства. Такой же был у бабушки. Когда я пробиралась между шуршащих, шёлковых платьев и невесомых кофточек внутрь, дверцы сварливо скрипели: без тебя тесно. Запредельный, сказочный мир. В шкафу было темно, уютно и пахло ландышем. Со временем нарядные платья превращались то в сарафанчик, то в юбочку для любимой внучки…
— Каждая женщина обязана уметь вязать, начнём с шарфика, сказала Агния и научила меня вязать. Как только беру в руки спицы, Мартин устраивается рядом, внимательно наблюдает, как шевелится пушистый клубок. Иногда осторожно трогает его лапой, проверяет, хватит ли ещё на варежки.
Перед сном открою книгу, найду сухой кленовый лист, вдохну аромат и мысленно отправлюсь в путешествие по Риму, листая страницы. Узкие улочки, увитые плющом дома, бочки с вином, связки чеснока и лука, бродячие скрипачи, звон трамваев, булыжные мостовые, мостики, церкви. Траттории, пекарни, ресторанчики, где готовят пироги с рикоттой, соус песто, лазанью, кантуччи с миндалём и изюмом, трюфели, тосканские вафли…
Когда-то мне хотелось жить на полную катушку, но жизнь научила успокаиваться. И это прекрасно. Теперь благодарю каждый прожитый день. Радуюсь простым вещам. Верю: желание жить и продляет эту жизнь. Не закрываюсь на все пуговицы. Не возлагаю грандиозных надежд на неизвестное будущее. Не откладываю доброту и любовь на потом.
На случай разных жизненных неурядиц, кладу в карман карамельку. Это всё.
По тому, как человек делает самые обыденные вещи, можно предсказать его будущее. Понять этого человека и предсказать. Без мистики и ясновидения.
Вот одна девушка, Юля ее звали, работала в убогом кафе в девяностые годы. Даже не кафе, а какой-то угол в общежитии; закусочная или бутербродная. Эта Юля днём училась, а потом до ночи подрабатывала.
И бутерброд делала так: отрезала очень аккуратный ломтик хлеба от булки. Один. Сразу много нарезать нельзя, ломтики сохнут и обветриваются. Потом она слегка обжаривала ломтик на чугунной сковородке, чуть-чуть. Потом смазывала слегка, чуть-чуть, горчицей. Горчица тогда была.
А на тонкий слой горчицы клала тоненькие кружочки лука, немного подмаринованные в смеси уксуса с сахаром. Поверх лука клала тонкий кусочек окорока; это был один жир почти, такой уж тогда был окорок. И то это был изысканный деликатес.
Сверху чуть-чуть перчила, размолов горошины перца. Чуть-чуть! И потом клала два тоненьких прозрачных ломтика соленого огурца, немного внахлест. Все это она проделывала очень быстро и красиво.
Если окорока не было, она так же быстро и артистично делала бутерброд с селедкой: изящно, быстро, с уважением и вниманием. И не беда, что тарелки были из картона, а чай — из баночек от майонеза. Юля делала бутерброды вот так. И стояла прямо, в белоснежном фартучке и белоснежной шапочке. Любезно улыбаясь покупателям.
Она далеко пошла, эта Юля. Многого добилась честным и энергичным трудом. И это было понятно сразу, по её бутербродам. И сейчас в своём доме-дворце она, наверное, сама нарезает бутерброды гостям.
Она из тех, кто создаёт вокруг себя мир, порядок, уважение, роскошь. Их можно создать из самого простого, из того, что есть под рукой. И подать на серебряном блюде; или на картонной тарелочке, — это уж как придётся. Но это талант. Сила духа. Внутренняя гармония, которая передаётся даже через бутерброд с селедкой…
Вот так можно предсказать будущее — по тому, как человек режет хлеб для других. Просто так; просто потому, что иначе не может. И делает других чуточку счастливее, увереннее, радостнее…
Пусть не пустеют руки и душа того, кто может так делать простые вещи. Это уважение. Любовь к людям и к своему труду. Живая энергия, которая вернётся сторицей: достатком, счастьем и здоровьем…
но расстаться с ней ещё труднее. Особенно красивым людям это трудно — расстаться с молодостью и перейти в зрелость. Я помню девочку, у которой было очень красивое пальтишко. По тем временам, просто лакшери. С воротничком из овчинки, бордовое, в форме трапеции, а пуговки — в виде ягодок. Ни у кого такого пальто не было.
Только налицо была проблема: девочка росла и давно из прелестного пальтишка выросла. Рукава надставляли, но все равно руки почти по локоть торчали. И пальто едва прикрывало попу. Оно стало мало!
Но до того оно было красивым, что девочка его продолжала носить. Пока вместо восхищения не начались насмешки. Комично выглядела большая девочка в маленьком пальто с пуговками-ягодками и нелепо.
С молодостью то же самое. Молодиться можно долго, прилагая разные ухищрения и надставляя рукава. И сначала будут восхищаться, а потом начнутся насмешки от злых и сожаления от добрых. Красота превратится в убожество и начнёт уродовать нас.Придётся со вздохом снять пальтишко. И снимаем, ничего не поделаешь.
Особенно жалко тех, у кого оно было красивым и изысканным. Красавиц жалко. А ещё жальче тех, кто своё пальто так и не снял. И все надставляет рукава и удлиняет подол. И поднимает вытертый воротничок, чтобы прикрыть лицо…
Мудрые перестают молодиться. И принимают себя выросшими и изменившимися. Есть время другой красоты и других одежд, — просто мы выросли. Мы в новом периоде жизни.
Мы теперь большие девочки и мальчики, — это надо принять. Освободиться от тоски по прошлому и жить дальше. Свободнее и лучше жить, чем раньше — это вполне возможно, если не натягивать детское пальтишко, которое стало мало…
