Афанасия Шеншина мы знаем под другим именем — Афанасий Фет. Несмотря на то ,что в классическом «иконостасе», который есть в каждом кабинете литературы, его портрет катастрофически отсутствует. И даже несмотря на то, что в пору его творческого расцвета авторитетнейший критик Дмитрий Писарев предрекал: «Со временем сочинения господина Фета пойдут разве что на завёртывание сальных свечей, мещёрского сыра и копчёной рыбы». Однако вышло с точностью до наоборот. Как минимум одно произведение Фета знают даже те, чьё знакомство с литературой ограничилось просмотром фильма «Приключения Буратино». Помните, когда Мальвина устраивает диктант? «Пишите: «А роза упала на лапу Азора». Написали? Теперь прочтите эту волшебную фразу наоборот». Автор этой «волшебной» фразы — Афанасий Фет. По частоте цитирования Фет запросто может составить конкуренцию даже Пушкину. Его «Я пришёл к тебе с приветом Рассказать, что солнце встало, Что оно горячим светом По листам затрепетало» или ставшее романсом «На заре ты её не буди, На заре она сладко так спит; Утро дышит у ней на груди, Ярко пышет на ямках ланит» встречается уж точно не реже, чем «Мороз и солнце, день чудесный». Ну а о том, что стихотворение «Шёпот, робкое дыханье, Трели соловья, Серебро и колыханье Сонного ручья» написано им без единого глагола, знает, наверное, каждый школьник. Впрочем, сам Фет отлично знал своё место. Более того — обладал достаточным мужеством, чтобы иронизировать по этому поводу: «Кто я такой? Уложусь в четыре слова по убыванию значимости. Солдат, коннозаводчик, поэт и переводчик!» Камнем преткновения стали как раз первые два слова. Травили его за это страшно. Хотя, если подумать, то что здесь такого? Для нашей поэзии вообще характерна этакая кавалерийская жилка. Скажем, гусар Денис Давыдов почему-то ни у кого насмешек не вызывал. Или Николай Гумилёв, поручик Александрийских гусар. А вот Афанасий Фет, служивший кирасиром, то есть в тяжёлой кавалерии, удостоился не менее тяжёлого семинарского юморка Николая Чернышевского: «Все его произведения такого содержания, что их могла бы написать и лошадь, если бы выучилась писать стихи». Ситуация до боли знакома и сейчас. Если человек осмеливается «умничать и оригинальничать», то на него обрушивают все громы и молнии. И прежде всего вооружаются термином «неформат». Дескать, на нашем радио это не пойдёт, потому что народу это не нужно. Что же именно «нужно народу», решает программный директор. В случае Фета — ведущие критики «толстых» журналов. «Его «чистое искусство» мало кого трогает и никому не надобно. Народу дорого то, что является девизом нашего времени: польза, дело, практика. А он этого начисто лишён», — вот лейтмотив журнальных нападок на Фета. Конечно, в стихах нашего героя вряд ли можно найти призывы к бунту. Или хотя бы яростное соболезнование крестьянам, что было свойственно духу времени, формату. «Чудная картина, Как ты мне родна: Белая равнина, полная луна, Свет небес высоких, И блестящий снег, И саней далёких Одинокий бег» — это да. А вот «глаголом жечь сердца людей» — не про него. Но вот насчёт девиза «польза, дело, практика»… Здесь Афанасий Фет может дать сто очков вперёд любому из критиков. Он купил двести десятин степной земли, к коей прилагался барский дом о семи комнатах. Шикарно, не так ли? Но дом был покрыт соломой. Земля же, по свидетельству ехидного Тургенева, представляла собой «плоский блин, на блине — шиш, вместо природы — одно пространство». А уже через несколько лет усадьбу было не узнать. В то время как Иван Тургенев, «печалясь о судьбе крестьянской», спокойно пребывал в Париже, Афанасий Фет занимался конкретным, довольно трудным и грязным делом. И нимало не заботился абстрактным «счастием народным». О чём впоследствии и написал Льву Толстому: «Тургенев пустил по миру своих крестьян, порубил леса, разорил строения и промотал до шерстинки скотину. Этот любит Россию. Другой же роет в безводной степи колодец, сажает лес, сохраняет сады, разводит высокие породы животных, даёт народу заработки. Этот не любит Россию и враг прогресса». На улучшение условий жизни сотен крестьян, на школы и больницы для них Афанасием Фетом было положено семнадцать лет. Во всё это время — ни одного стихотворения. Со старыми стихами — ещё хуже. «За 26 лет не было продано и тысячи экземпляров моего сборника… » И тем не менее Афанасий Фет всё-таки победил. Некоторым образом — даже саму смерть. Дело в том, что в конце XIX столетия, во времена славы Ильи Репина, считалось: если этот художник напишет чей-то портрет, то оригинал вскорости умрёт. Поэт Тютчев, например, скончался через полгода. Писатель Писемский — через три месяца. Композитор Мусоргский — вообще через девять дней. Когда Репин написал тот самый канонический портрет, с бородой и прищуром, все решили, что Фету уж точно несдобровать. А он и тут всех обманул. Нет, Фет, конечно, умер. Но только спустя одиннадцать лет. Предвидя скорую кончину, он пожелал выпить шампанского. А потом продиктовал записку: «Не понимаю преумножения неизбежных страданий, добровольно иду к неизбежному». Взял стальной стилет и… тут же его лишился — отняла секретарша. В поисках другого ножа он выбежал из комнаты, но с возгласом: «Чёрт!» упал на стул. Только дёрнулась правая рука, сложенная в щепоть, как бы для крестного знамения. Это был конец.
Советская и российская писательница, поэтесса, эссеистка, преподавательница. Член Союза Российских писателей и Русского ПЕН-центра.
«Я не готова к катастрофе. Готова утром выпить кофе. Верней, не выпить — долго пить, Не напрягая жизни нить И ближнего не напрягая. Коль мне не светит жизнь другая, Коль у меня она одна, То надо кофе пить до дна, До донышка, до самой гущи, Растягивая миг текущий».
(с) Лариса Миллер
Лари́са Емелья́новна Ми́ллер (род. 29 марта 1940, Москва) — советская и российская писательница, поэтесса, эссеистка, преподавательница. Член Союза Российских писателей (с 1979) и Русского ПЕН-центра (с 1992).
Окончила МГПИЯ им. М.Тореза, автор книг «Безымянный день: Стихи» (1977), «В ожидании Эдипа» (1993; стихи и проза), «Земля и дом: Стихи» (1986), «Стихи и проза» (1992), «Стихи и о стихах» (1996), «Заметки, записи, штрихи…» (1997), «Между облаком и ямой» (1999). Духовно сосредоточенная и просветленная лирика Миллер родилась из противостояния брежневскому застою с его «психушками» для диссидентов, из противостояния всему «безумию» советского времени, послевоенному антисемитизму, родилась ради защиты собственной личности, ради сохранения духовно-нравственных и эстетических ценностей прошлого, ради потребности исцелять средствами лирического искусства души др. людей, ради внесения гармонии, взаимопонимания; нравственной отзывчивости в души, чувства и сознание людей, внутренне опустошенных апокалипсическим декадансом ельцинского безвременья. Без связи Миллер с русским «безумием» не было бы ее медитативной и гармонически-просветленной лирики. Покинуть «безумную» Россию ради благоразумного Израиля или США для Миллер значит потерять языковую, духовно-нравственную и культурную почву, на которой родилось и развивается ее творчество. Общий характер лирики Миллер и ее ценность достаточно точно определил наставник поэтессы А.Тарковский: «Л.Миллер — поэт гармонического стихотворения, а это было и будет драгоценностью во все времена. Язык ее поэзии — чистый и ясный до прозрачности литературный русский язык, которому для выразительности не нужно ни неологизмов, ни словечек из областных словарей: у нее нет ничего общего ни с футуризмом, ни с вычурностью какой-нибудь другой поэтической школы минувших лет. Это вполне современная нам реалистическая поэзия, а именно такая поэзия, на мой (читателя) взгляд, наиболее калорийна». (Литературная газета. 1993. 24 марта). Реализм в поэзии Миллер — реализм лирический, типологически родственный реализму Баратынского, Ахматовой, Набокова, Г.Иванова, А.Тарковского, Кушнера… Любой поэтический реализм отчасти, в большей или меньшей степени, близок к романтизму, к его устремленности к идеалам, но идеалам не мистическим, отвлеченно-возвышенным, божественным, утопическим, а земным, значимым как в повседневной, бытовой жизни, так и в жизни духовной, позволяющим не только стойко переносить житейские трудности, но и лирически-мудро, внутренне уравновешенно относиться к жизни и смерти, верить в светлое будущее. В лирике Миллер в качестве жизненно необходимых, целительных идеалов, помогающих преодолеть мрачные чувства и переживания, вызванные общественными или интимно-личными причинами, заставляющих поверить в то, что они преходящи, что после них наступит какой-то просвет и какое-то душевное облегчение и спокойствие, выступает обычно природа:
«Осенний ветер гонит лист и ствол качает. Не полегчало коль еще, то полегчает. Вот только птица пролетит и ствол качнется, И полегчает наконец, душа очнется. Душа очнется наконец, и боль отступит. И станет слышен вещий глас в древесном хрусте И в шевелении листвы. Под этой сенью Не на погибель все дано, а во спасенье»,
а также самые разные голоса жизни:
«Точно свет на маяке Чей-то голос вдалеке. Чей-то слабый голосок, Как под ветром колосок. Сквозь белесый полумрак Я иду за шагом шаг, Я иду, и не дышу, И на голос тот спешу. Отгорели все лучи. Тихий голос, ты звучи. В этом мире без лучей, Дальний голос, чей ты, чей? Глас людской ли, пенье ль птах, Пенье ль ветра в проводах».
В роли идеалов для Миллер выступают голоса любимых поэтов, звуки музыки, образы мирового искусства, а со временем все больше и религиозные учения (Мейстера Экхарта и др.). Особенно нравственно и эстетически Миллер чутка к чужой боли, к страданиям других людей, к современной социальной ситуации, пагубно влияющей на человека. Прямых гражданских, публицистических откликов на социальную действительность в лирике Миллер нет (они есть в ее прозе, в ее газетных и журнальных заметках и статьях): поэтесса в стихах пишет только о том, как характер времени отразился в ее переживаниях и размышлениях философского порядка. Так, например, в стихотворении 1982 запечатлен скрытый, неозвученный драматизм времен брежневского застоя, его глухая тишина:
«А на экране, на экране И жизнь, и смерть; и слез, и брани Поток; и лес воздетых рук, Но нету звука. Дайте звук. О, неисправная система: Беззвучно губят, любят немо. Как в неозвученном кино, Стучу в оглохшее окно, Зову кого-то и за плечи Трясу, не ведая, что речи, Что дара речи лишена, И вместо зова — тишина».
В своей лирике Миллер реалистически запечатлевает свои личные и интимные переживания, а также гражданские чувства, вызванные как современными общественными событиями, так и размышлениями об исторических событиях прошлого.
Лирика Миллер медитативна по своему характеру, в ней чувства и переживания органически связаны с размышлениями и уравновешены в динамической, внутренне подвижной гармонии; поэтесса, как правило, не исповедуется в своих чувствах и переживаниях, а стремится философски их осмыслить, понять их ритм, неизбежность смены страданий и отчаяний надеждами и упованиями на лучшее, счастья — несчастиями, любви — ее охлаждением и даже утратой, трагических событий — ожиданием лучших времен. Философический характер имеют размышления Миллер (в стихах и эссе) о назначении поэзии (и искусства) в целом и своей лирики в частности. В стихотворении 1983, имеющем программный характер, она писала:
«Будто я Шехерезада, И слагать стихи мне надо, Потому что лишь слова Мне дают на жизнь права. Я о слове так радею, Будто, если оскудею, Замолчу, теряя нить, Повелят меня казнить».
Стихи пишутся для того, чтобы самому поэту выжить в тяжелейших условиях, нравственно и духовно не сломиться, сохранить и умножить свою жизнетворческую энергию и вместе с тем помочь своим поэтическим словом врачевать души других людей, помочь им выжить, а любимому — даже спастись от смерти. Представив себя Эвридикой в роли Орфея, она говорит любимому:
«Я верю в чудо, верю в чудо: Я уведу тебя оттуда, Из царства мертвых. На краю Всего земного запою. И песнь моя нездешней силы Тебя поднимет из могилы. Владыке Тартара клянусь, Что на тебя не оглянусь. На всем пути из мрака к свету Не оглянусь, верна обету. Иди за мной, иди за мной. И на поверхности земной Не удержу тебя ни словом, Ни взглядом. К горизонтам новым Пойдешь, забудешь голос мой,— Мне б только знать, что ты живой».
Автор статьи М.Ф. Пьяных
Умеет счастье так горчить, Что от беды не отличить. Я причитала: хмарь, ненастье, Тоска, — а это было счастье.
Лариса Миллер
«ГДЕ-ТО РЯДОМ — СМЕРТНЫЙ БОЙ» Стихи последних месяцев 18 сентября 2022 г. Воскресенье. Новые стихи. *** Худо мне в настоящее время. Я таскаю весь горестный год Это время, как тяжкое бремя, Уповая на лучший исход. Время давит, а я уповаю. Каждый делает дело своё. Время всё-таки не убиваю — В нём и поле моё и жнивьё.
*** Твой мир сегодняшний уйдёт И пропадёт в неясной дымке. И, может, кто-нибудь найдёт Его потом на старом снимке. И то, что нынче боль твоя, Что нынче так тобой любимо, Накроет сверху кисея Иль заслонят полоски дыма. И вот тогда тебя, меня, И тех, и этих ждёт свобода От блажи нынешнего дня, От жути нынешнего года.
17 сентября 2022 г. Суббота. Новые стихи.
*** День наступает неохотно, Как будто боязно ему Вдруг обнаружить в мире что-то Непостижимое уму, С чем невозможно примириться, На что немыслимо глядеть, Куда и птица побоится Вдруг ненароком залететь, Куда и ветер не заскочит, Чтоб нам дорожки расстилать, Куда и небо не захочет Свой луч рассветный посылать.
***
Я пожалуюсь стихам. Я скажу им: «Как обидно, Что судьба живых существ так тяжка и незавидна». И ответят мне стихи: «Мы прекрасно понимаем И поэтому тебе настроенье поднимаем. И, когда глядишь на мир взглядом горестным и мрачным, Отвечаем мы тебе словом лёгким и прозрачным».
11 сентября 2022 г. Воскресенье. Новые стихи.
*** Все друг друга предают, Оставляют, покидают, Бросив тутошний уют, Вдруг из вида пропадают, Вдруг уходят в никуда, Растворяются в пространстве. С кем же, Господи, тогда Говорить о постоянстве? Вот сошёл ещё один Ближний мой с земного круга… Ну давайте ж пощадим, Люди добрые, друг друга.
*** Памяти Арсения Тарковского
Старик поэт стихи читает, В которых лето и гроза, А по щеке его стекает Вдруг набежавшая слеза. Он, верно, потому расстроен, И голос потому дрожит, Что воздух, что грозой напоен, Поэту не принадлежит. Хоть он и страсть свою и муку, Всего себя в сей мир вложил, И бытия постиг науку, Бессмертия не заслужил.
10 сентября 2022 г. Суббота. Новые стихи.
*** «Как живёте?», — спросили. Вот так и живём: В пасти дикого зверя уют создаём, В пасти дикого зверя наводим уют, Занавески шуршат, половицы поют. Мельтешим, шебаршим, а, устав хлопотать, Позволяем себе в облаках повитать, Если нам позволяет развёрстая пасть Видеть светлых небес хоть какую-то часть.
*** Я жизни тотчас всё простила За то, что в час осенний свой, Она дорожки замостила Золотоносную листвой. Я ей простила эфемерность, Простила ей, что коротка, Что смертных, ей хранящих верность, Она пускает с молотка. Простила ей, что ей до фени, Что все мы думаем о ней. Она ликует в пышной пене Своих светло горящих дней.
4 сентября 2022 г. Воскресенье. Новые стихи.
*** Не спеши. Дай мне всё пережить. Дай тебя, моё время, осмыслить. Я умею тобой дорожить. Не спеши меня взять и отчислить. Я тебя хорошо проведу, Годы прошлые перелистаю, В отчий дом потихоньку войду И от нежности к близким растаю.
*** Мой белый день течёт рекой, Не уставая извиваться. Да разве можно в день такой О жизни плохо отзываться? Слепит глаза речная гладь, Пленяют плавные извивы. Благоволенье, благодать. Спасибо, Господи, что живы, Что нарушает эту тишь Лишь одинокий голос птицы. Спасибо, что не теребишь И не торопишь расплатиться.
3 сентября 2022 г. Суббота. Новые стихи.
*** Ну как в отечестве родимом Остаться целым, невредимым, В кровавой смуте не пропасть И за решётку не попасть? Как дать понять идущим следом, Что жизнь попахивает бредом И неминуемой бедой, И катаклизмов чередой?
*** Но пока в этой жизни есть повод для смеха, Не сдавайся, живи, и желаю успеха. Если брать каждый радостный миг на заметку, То из каждого дня можно сделать конфетку, Пусть не высших сортов, пусть совсем без изыска, Пусть простой леденец или просто ириска.
28 августа 2022 г. Воскресенье. Новые стихи.
*** Хоть я давно живу и знаю что почём, Не сделалась пока я тёртым калачом И от грядущих дней чего угодно жду На счастье ли своё иль на свою беду. И будь мой новый день безумен или тих, Но безоружна я перед любым из них.
*** О Боже, как нас наказали! Зачем-то старость навязали И навязали нам войну, И навязали нам вину. А мы надежды возлагали, Стихи о будущем слагали. Чтоб ни творилось за окном, Упрямо верили в «потом». И вот «потом» пришло, настало. «Ты кто?», — спросила я устало.
27 августа 2022 г. Суббота. Новые стихи.
*** И я хочу, как этот сад, Внести хотя бы скромный вклад, Покуда жизнь не пролетела, В благое призрачное дело: Больную душу полечить, Земную ношу облегчить.
*** Как мне быть, если дом мой — в той части планеты, Где в тумане и мороке редки просветы? Как мне быть, если близкие, стол мой и дом — В том краю, где живётся с великим трудом? Как мне быть, коль отечество, с детства родное — Непрерывно саднящее место больное?
21 августа 2022 г. Воскресенье. Новые стихи.
*** Душа — моё слабое место. Она то и дело болит. А здешняя жизнь — не сиеста И боль мою не утолит. И, чтобы душа не болела, Нужна ей другая среда. А чтобы она ещё пела, Нужна ей удач череда И праздник, и день ясноликий… А нынче галдит вороньё, И ходят кругом горемыки И мыкают горе своё.
*** И, хотя моя жизнь не прочна и не вечна, Всё равно отношусь к ней тепло и сердечно. И, хотя она склонна давить и гнобить, Всё равно я её продолжаю любить. Хоть она от себя меня хочет отвадить, Всё равно я пытаюсь с ней как-то поладить, Каждый день повторяя от самой души: «Жизнь моя, как рассветы твои хороши!»
20 августа 2022 г. Суббота. Новые и прежние стихи.
*** Качнулась ветка, тень упала, Лучи сияют вполнакала. Начало дня, прозрачна тень. Да будет утро целый день! Да буду я и в час заката Лишь светом утренним объята!
*** Всё кончается горестно, судя по слухам, Ну а я почему-то не падаю духом. Даже больше того: я парю в облаках, Так как близкие носят меня на руках. И для наших детей, для тебя, мой хороший, Я стараюсь быть лёгкой и радостной ношей.
*** Я о страшном и знать не хочу. Сил не стало, — уж вы извините, — На подробности с места событий. Я ведь тоже тем рейсом лечу В самолёте, что должен упасть И пропасть где-то в тёмных глубинах. Я ведь тоже боюсь, что в любимых Может некий безумец попасть. Я ведь тоже ночами бегу От какой-то ковровой бомбёжки И младенцу в кровавой одёжке Почему-то помочь не могу. 2017
14 августа 2022 г. Воскресенье. Новые стихи.
*** Ну а пока одно лишь ясно — Что жизнь сложна и жить опасно. Не то она — бесценный дар, Не то – под дых шальной удар, Иль просто смена тропок, треков И бедных смертных человеков.
*** Так жить интересно. Я вся извертелась. Все стороны света мне видеть хотелось. И справа и слева творилось такое, Что звало, влекло, не давало покоя, И я непременно туда устремлялась, Глядела, балдела, всему изумлялась, В краях неизведанных утро встречала И вдруг поняла, что меня укачало, И надо подумать о тихом местечке. И вот я сижу на дощатом крылечке И радуюсь нынешней точке обзора, И глаз не свожу с кружевного узора, Что соткан искусно из тени и света И хрупкой листвы уходящего лета.
13 августа 2022 г. Суббота. Новые стихи.
*** Где-то рядом — смертный бой, Перестрелка, битва, стычка, Здесь же — полог голубой И порхающая птичка. Где-то рядом — бойня, брань, Кровь и гибель, сеча, схватка, Здесь же — в утреннюю рань Спят, посапывая сладко. О, Создатель, дай ответ, В мире, что Тобой основан, Дня сегодняшнего бред Был с Тобою согласован?
*** Мне вечно что-нибудь мешало, Терзало душу, сна лишало, Внушало мне, что счастья нет, Я горько плакала в ответ И горевала, и рыдала, И жизнь, как дождь, пережидала, И вдруг решила: глупо ждать — Гулять под ливнем — благодать.
7 августа 2022 г. Воскресенье. Новые стихи.
*** Умеет счастье так горчить, Что от беды не отличить. Я причитала: хмарь, ненастье, Тоска, — а это было счастье. Тужила: жизнь мне не мила, А вышло — счастлива была. И потому лишь унывала, Что счастья своего не знала. Возможно, и на этот раз — Не чёрный день, а звёздный час.
*** Всё же жаль, что мы — на срок, Всё же жаль, что мы — на время, Что оно клюёт нас в темя, Разрушая наш мирок. С ним и я куда-то мчусь. Мне б сказать минуте шалой: «Ты иди, а я, пожалуй, Здесь немного задержусь».
6 августа 2022 г. Суббота. Новые стихи.
*** Не получается читать О чём-то давнем и далёком, И в мир далёкий улетать, Когда земля дрожит под боком, Когда в сей час в пределах сих Жилища мирные взрывают, И всех людей, живущих в них, От жизни с кровью отрывают.
*** Муравьиная дорожка, Листьев влажная ладошка, А на ней роса дрожит… Ни одна на свете кошка Никогда не пробежит Между мной и тем, кто рядом, Между мной и этим садом, Что шуршит, темня, тая, Между мной и тем укладом, Что зовётся «жизнь моя».
АЛЕКСАНДР ГОРОДНИЦКИЙ родился 20 марта 1933 г. (89 лет), Санкт-Петербург. Советский и российский учёный-геофизик, поэт, один из основоположников жанра авторской песни в России. Заслуженный деятель науки Российской Федерации, заслуженный деятель искусств Российской Федерации, первый лауреат Государственной литературной премии имени Булата Окуджавы, член Союза писателей России и московской городской организации Союза писателей России, член международного ПЕН-клуба и русского национального центра ПЕН-клуба, геофизик, доктор геолого-минералогических наук, профессор, академик РАЕН, главный научный сотрудник Института океанологии имени П. П. Ширшова Российской академии наук.
По своему мировоззрению шестидесятник. Автор-исполнитель , поэт, геолог. Автор десятков научных трудов и сотен композиций, ставших популярными среди любителей авторской песни.
Александр Городницкий достиг успехов не только на поэтическом поприще, но и стал известным ученым-геофизиком со множеством научных регалий.
Александр Моисеевич по праву считается одним из основоположников российской авторской песни. За вклад в развитие отечественного искусства творец удостоен Государственной литературной премии им. Булата Окуджавы.
Поэт родился 20 марта 1933 года на Васильевском острове в Ленинграде. Когда в зрелом возрасте «островитянин» переехал в Москву, он долго не мог смирится с тем, что столица не имеет выхода к морю.
Любой поклонник творчества Городницкого знает имя его матери. Самому близкому человеку он посвятил песню «Мою маму зовут Рахиль», увидевшую свет в начале нового века. Женщина много лет работала учителем математики в школе, а потом стала корректором и редактором морских лоций. Глава семейства Моисей Афроимович на протяжении всей жизни трудился инженером полиграфа.
Страшные годы блокады Саша застал частично: первый год он провел в осажденном Ленинграде, а потом вместе с матерью был эвакуирован в Сибирь, где на тот момент находился отец. Когда закончилась война, семья смогла покинуть Омск и вернуться в родной город.
Все детство мальчика окружали книги. Он зачитывался Джеком Лондоном и Редьярдом Киплингом, а его кумиром стал норвежский исследователь Руаль Амундсен.
Долгое время юноша о поэзии и не помышлял, она пришла в его жизнь совершенно случайно. Однажды Саша, не склонный к изобразительному искусству, решил составить компанию приятелю и отправился с ним в Дворец пионеров, где находился художественный кружок. Ребятам не повезло: в тот день студия не работала и поступить не получилось. Вдруг из соседнего кабинета Городницкий услышал голоса юных поэтов, которые демонстрировали друг другу плоды своего творчества. Александр заинтересовался и решил присоединиться к молодому поэтическому коллективу. По правилам литературной студии для поступления требовалось предоставить пару собственных сочинений, и юноша взялся за их написание. Через короткое время он принес два своих первых произведения: стихи о гладиаторах и древних монгольских воинах.
Окончив школу с золотой медалью, Саша вознамерился поступать в военное училище. Парню казалось, что лишь эта профессия поможет ему реализоваться, как мужчине. Однако отец отговорил его, посоветовав подать документы в Горный институт.
Одним из испытаний для зачисления в геологический был прыжок в воду с вышки. Городницкий никогда этого не делал, но почему-то был уверен, что с ним ничего плохого не случится. Он взобрался на трамплин, и пока собирался с духом перед прыжком, случайно оступился и свалился в воду. Комиссия посчитала испытание пройденным.
В студенческие годы Александр активно участвовал в творческой жизни института. Он создал молодежное литературное объединение и сочинил первые музыкальные композиции. В 1954-м по распоряжению комсорга Городницкий написал песню для студенческого фестиваля. Творить из-под палки совсем не хотелось, но угроза лишиться комсомольского билета была вполне реальной. Молодой автор сочинил не только слова, но и музыку для «Геофизического вальса».
Окончив Горный, дипломированный геолог отправился в Арктику, где семнадцать лет исследовал геологические особенности Заполярья.
Александр Моисеевич самозабвенно трудился на благо отечественной геофизики, не забывая развивать свою творческую биографию. Сейчас можно открыто говорить о том, что Городницкий стал уникальным сочетанием талантливого ученого и поэта.
Свою кандидатскую геолог посвятил способам изучения морских глубин, а докторскую – мировому океану в части формирования его литосферы. Во время проведения опытов Городницкому приходилось спускаться в морские глубины, забираться на самые высокие горные точки, бывать в экстремально холодных регионах. За весь период научной деятельности ученый муж открыл несколько десятков месторождений полезных ископаемых, обнаружил большое количество подводных гор.
Научная деятельность влияла на творчество мастера благотворно: черпать вдохновение можно было находясь прямо на работе.
Главными темами поэта стали добро и зло, любовь и ненависть, дружба и предательство.
В 2018-м в сотрудничестве с давней коллегой Натальей Касперович Александр Моисеевич участвовал в съемках документальной работы «Царскосельская тетрадь».
В том же году его «Атланты» официально стали гимном питерского Эрмитажа.
Александр Моисеевич считает себя шестидесятником, и до сих пор убежден, что СССР надо было сохранить. Свои взгляды творец отстаивает твердо, и нередко вступает в жаркие дискуссии с друзьями, многие из которых придерживаются либеральной позиции.
По поводу Крыма Городницкий не раз заявлял, что считает возвращение российского флота на родину правильным.
В интервью «Новой газете» ученый-геофизик заявил, что к теориям парникового эффекта и глобального потепления склонен относиться скептически. По мнению доктора наук, это всего лишь попытки манипулировать общественным сознанием с целью извлечения экономической выгоды.
Стихи Александра Городницкого включены в программу средней школы, его именем названа малая планета солнечной системы и горный перевал. Но не только стихами и песнями знаменит Городницкий.
В свои 89 он продолжает работать, как ученый и исследователь, академик РАН.
Одна из последних работ — вышедшая в прошлом году книга «Тайны и мифы науки» – попытка объяснить с научной точки зрения некоторые библейские истории…
АЛЕКСАНДР ГОРОДНИЦКИЙ О БЛОКАДЕ ЛЕНИНГРАДА
– Мы с матерью жили на даче на станции Вырица, под Ленинградом. И вот 22 июня 1941 года, в ясный солнечный день, приехал отец и сказал, что началась война. Я очень удивился, никак не мог понять, что это за странное явление – война? Казалось, ничего не произошло… Мне тогда только исполнилось 8 лет, и я не понимал, как все может измениться, когда солнечно, ясно и спокойно.
Но изменилось, конечно, многое. В конце июля меня вместе с маминой школой (мама работала учительницей) и десятками тысяч ленинградских детей примерно такого же возраста отправили в эвакуацию.
Но план эвакуации был составлен на случай войны с Финляндией, еще в 1939 году, и повезли нас в Старую Руссу в Новгородскую область, практически навстречу немцам… Туда немцы пришли еще раньше, чем под Ленинград.
В конце августа уже горело небо на западе, шли медсанбаты, канонада, через наши деревни проходили беженцы. Нас с большими трудами запихали в эшелоны, и поехали мы обратно в Ленинград. Помню, как на станции Малая Вишера нас бомбили, как подожгли хвостовой вагон, как мы сами прятались под вагонами… Как-то все же вернулись.
А в начале сентября немцы дошли до Ленинграда и началась блокада. Так что, первая моя эвакуация была неудачной. Я, кстати, не так давно, пару лет назад, встретил в Нью-Йорке женщину, которая сидела со мной в том самом вагоне — она прочитала книгу моих воспоминаний, подошла ко мне.
Отца, работавшего в военной гидрографии, эвакуировали в Омск, а мы с матерью остались в блокадном Ленинграде до апреля 1942 года, когда меня вместе с другими ленинградскими детьми на грузовиках вывезли по Ладожской трассе и отправили эшелоном в Омск. Так что, первый год блокады — самый тяжелый и страшный – мне довелось провести в Ленинграде.
Наш дом сгорел в феврале 1942 года. Но не от бомбы или снаряда – этажом выше умерла соседка, не сумев погасить буржуйку. Дом горел 3 дня, но никто даже не пытался его тушить – не было воды, ее приходилось таскать из дальней проруби, с Невы. Тушить что-либо не было ни сил, ни возможностей. Мы просто ушли в другой дом, к родственникам.
На 7-й линии, где мы жили, был бульвар. Потом на этом бульваре вырубили все деревья – на дрова. Следом за деревьями исчезли кошки, голуби и собаки – их съели. Потом на дрова разобрали соседний деревянный дом. А потом мать перестала выпускать меня из дома, потому что пошли слухи (которые, к сожалению, подтвердились), что маленьких детей воруют, убивают и продают на Андреевском рынке как телятину.
В мои руки случайно попал дневник Коли Ремидовского – десятиклассника, умершего в 42 году и похороненного на Пискаревском кладбище. Он пишет о том, что самое страшное не бомбежки и не голод, не мороз, а то, что люди изменились. Были добрые, отзывчивые, а стали злые, эгоистичные, жестокие…
В апреле 1942 года на льду уже была вода. Я помню, как нас везли рано утром, чтобы не привлекать внимание немецкой авиации и артиллерии. Машины шли прямо по воде, а мы сидели в кузове, укрываясь брезентом. Было холодно и, конечно, страшно. Для меня блокада тогда кончилась, но я целый год в Омске не ходил в школу – болел дистрофией.
У меня по этому поводу есть стихи. Например, такие:
Ветер злей и небо ниже На границе двух эпох. Вся и доблесть в том, что выжил, Что от голода не сдох. Что не лёг с другими рядом В штабеля промёрзших тел, Что осколок от снаряда Мимо уха просвистел. Мой военный опыт жалок, В зиму сумрачную ту — Не гасил я зажигалок, Не стоял я на посту. Вспоминается нередко Чёрно-белое кино, Где смотрю я, семилетка, В затемнённое окно. Вой снаряда ближе, ближе, До убежищ далеко. Вся и доблесть в том, что выжил. Выжить было нелегко.
Или такие:
Водитель, который меня через Ладогу вез, Его разглядеть не сумел я, из кузова глядя. Он был неприметен, как сотни других в Ленинграде, – Ушанка да ватник, что намертво к телу прирос. Водитель, который меня через Ладогу вез, С другими детьми, истощавшими за зиму эту. На память о нем ни одной не осталось приметы. Высок или нет он, курчав или светловолос. Связать не могу я обрывки из тех кинолент, Что в память вместило мое восьмилетнее сердце. Лишенный тепла, на ветру задубевший брезент, Трехтонки поношенной настежь раскрытая дверца. Глухими ударами била в колеса вода, Гремели разрывы, калеча усталые уши. Вращая баранку, он правил упорно туда, Где старая церковь белела на краешке суши. Он в братской могиле лежит, заметенный пургой, В других растворив своей жизни недолгой остаток. Ему говорю я: «Спасибо тебе, дорогой, За то, что вчера разменял я девятый десяток». Сдержать не могу я непрошеных старческих слез, Лишь только заслышу весенние трели капели, Водитель, который меня через Ладогу вез, Чтоб долгую жизнь подарить мне в далеком апреле.
Про науку и поэзию В послевоенное время система ценностей была совершенно другой, нежели сейчас, хотелось чего-то героического. В моем понимании это – или военная служба, или экспедиции. Я пошел в Горный институт на геофизический факультет. И ни о чем не жалею. Если бы выбирал сейчас – пошел бы туда же. Это как брак вслепую, который в итоге оказался браком по любви. Я люблю свою работу, работаю до сих пор. Всю жизнь в экспедициях, это мой образ жизни, и слава Богу!
Моим кумиром был и остался Руальд Амундсен – человек, открывший Южный полюс и погибший при попытке спасти экспедицию Нобиле. Он написал фразу, имеющую важное значение для моей жизни: «Человек не может привыкнуть к холоду и не должен к нему привыкать». Это не только про Арктику – это вообще про жизнь. Я как любил Амундсена, так и люблю.
То же и с любимыми поэтами. За моей спиной стоит копия портрета Пушкина работы Тропинина. Такой же портрет, вырезанный из «Огонька», был прикреплен над моей детской кроваткой в комнатушке коммуналки, где мы жили с родителями. Я сначала узнал, что это – Пушкин, а потом уже прочитал его стихи. И до сих пор Пушкин – мой любимый поэт. А из зарубежных — Киплинг, и тоже с юности. Его поэму «Мэри Глостер» я помню наизусть. Это первая любовь, которая не ржавеет. Неистребимая романтика, оставшаяся до седых волос…
«Певец души народной». ЧТОБЫ ПОМНИЛИ. ИСАКОВСКИЙ МИХАИЛ ВАСИЛЬЕВИЧ. «Мало сочинить песню. Нужно так ее сочинить, чтобы она жила долго, и чтобы с каждым днем она казалась нам свежее, роднее, ближе. Песни Исаковского были до сих пор более знамениты, чем его имя. Это и не удивительно. Песню о комсомольцах, уходивших на войну, «Катюшу», «Гармонь — золотые планки» народ воспринимает, как что-то, созданное им самим. А такая оценка высшая награда за труд художника».
(С.Я. Маршак)
Русский советский поэт, поэт-песенник, прозаик, переводчик. Герой Социалистического Труда. Лауреат двух Сталинских премий первой степени. Википедия Родился 7 января 1900 г., Глотовка Умер 20 июля 1973 г. (73 года), Москва
«Ой, цветёт калина…», «Снова замерло всё до рассвета», «Услышь меня, хорошая», «Лучше нету того цвету», «Каким ты был, таким остался», «Катюша», «Дан приказ: ему — на запад, ей — в другую сторону», «В лесу прифронтовом» — более полувека поэт Михаил Васильевич Исаковский писал стихи, сразу же становящиеся народными песнями, которые знал наизусть каждый житель огромной страны. Стихотворений на самом деле было не так уж много – всего 250, вроде бы простых, без сложной рифмовки и витиеватых словесных конструкций. «Исаковский писал очень немного — всего лишь несколько песенных стихотворений в год, — вспоминал впоследствии поэт Евгений Долматовский, — Может быть, поэтому он обтачивал каждую строчку».
… Крестьянский мальчишка Миша Исаковский из деревни Глотовка, что под Смоленском, очень гордился, что его имя и отчество точно такие же, как у великого ученого и поэта Михаила Васильевича Ломоносова, и в тринадцать лет даже посвятил тёзке собственные стихи: Жил у нас в былые годы
Ломоносов Михаил. Я читал его походы,- Как учиться он ходил Тайно вышел он из дому, И никто о том не знал, Как в Москву с обозом рыбы За наукой он бежал…
Грамоте Миша обучился самостоятельно, по газетам и журналам, которые в качестве подработки развозил по окрестным селам его отец. Поскольку читать и писать в округе больше никто не умел, мальчик помогал людям писать письма и прошения, да не просто писать – получив «тему», он сочинял такие «жалостные» послания, что даже сами просители не могли совладать с чувствами: «Сидишь, бывало, где-нибудь в полутёмной клети и пишешь, примостясь на сундуке, а рядом женщина – грустная и молчаливая. И с такой надеждой смотрит она на бегающее по бумаге перо, как будто и впрямь моя слабая рука может снять с её плеч всю тяжесть обид и горя. Начнёшь читать написанное, а она – в слёзы». Зато в земскую школу приняли сразу во второй класс, и в 1914 году кто-то из школьных учителей отправил в московскую газету «Новь» Мишино стихотворение «Просьба солдата»: Светит солнца луч догорающий… Говорит солдат умирающий: «Напиши, мой друг, ты моей жене: Не горюет пусть о моей судьбе. А ещё тебе я хочу сказать: Моему отцу не забудь послать… Дескать, жив, здоров твой сынок родной, Только ты его не зови домой…
Мишины творческие способности не остались незамеченными, его приняли на казенный кошт в смоленскую гимназию — случай и сам по себе невероятный, поскольку крестьянские дети в гимназиях практически не обучались. Закончить образование не удалось: наступил 1917 год. Михаил начал работать: сначала учителем в родной сельской школе, затем секретарём волостного исполкома. В марте 1918-го отправился с обозом на юг страны за хлебом для голодающих крестьян смоленщины, но на обратном пути недалеко от Новочеркасска был задержан бело-казачьим патрулем, отправлен в тюрьму и приговорен к расстрелу. К счастью, в город вошли красные войска, и ситуация завершилась благополучно.
Целых десять лет молодой коммунист Михаил Исаковский работал в смоленской газете «Рабочий путь», начал регулярно публиковать свои стихи. В 1931 году переехал в Москву, где его творчество приобрело уже всенародную известность – в городах и селах поют песни «Дан приказ: ему на запад…» о молодых участниках Гражданской войны, «Дайте в руки мне гармонь – золотые планки…», «На закате ходит парень…» и, конечно же, знаменитую «Катюшу».
Почему-то многие думают, что «Катюша» была написана Исаковским во время Великой Отечественной, но родилась песня раньше, в 1938 году, и состояла сперва всего из восьми строчек – что делать дальше с Катюшей, которая «вышла на берег крутой», поэт не знал. Несколько месяцев спустя он познакомился с композитором Матвеем Блантером, который попросил у него хорошие стихи для будущей песни. Стихи были дописаны: в судьбе девушки появился боец-пограничник, которого она любит и ждет. «Мы как бы уже предчувствовали войну, — рассказывал Исаковский, — хотя и не знали точно, когда и откуда она может прийти».
Во время войны «Катюшу» называли боевым оружием, даже легенду Великой Отечественной – реактивный гвардейский миномет БМ-13 окрестили в честь песни, так как впервые залп по врагу из БМ-13 батарея капитана Флёрова сделала на крутом берегу реки, совсем как в стихах Михаила Исаковского.
Из-за болезни глаз сам поэт на фронт пойти не мог, страшно переживая по этому поводу. «Была у Исаковского другая способность воевать, и он её блестяще использовал. Он воевал стихом и песней… Песни стали его представителями на всех фронтах и в тылу», – вспоминал его друг Евгений Долматовский.
Находясь в эвакуации, поэт написал свои самые лучшие песни «В лесу прифронтовом», «Ой, туманы мои, растуманы», «На позиции девушка провожала бойца» («Огонек»), «Где ж вы, где ж вы, очи карие», «Лучше нету того цвету», за создание которых Исаковский получил Сталинскую премию.
А вот судьба баллады «Враги сожгли родную хату», которую поэт считал одним из лучших своих произведений, сложилась совсем иначе. 1945 год, война закончилась, солдаты возвращаются на родину, где их ждут жены, матери, дети… А если некому уже ждать? Очень быстро, опять в содружестве с Матвеем Блантером, родилась песня, исполненная на радио Владимиром Нечаевым. И все закончилось. «Это был какой-то психоз, наваждение. В общем-то неплохие люди, они, не сговариваясь, шарахнулись от песни. Был один даже – прослушал, заплакал, вытер слёзы и сказал: "Нет, мы не можем". Что же не можем? Не плакать? Оказывается, пропустить песню на радио "не можем"». Официальный запрет – распространение пессимистических настроений… Только пятнадцать лет спустя от забвения песню спас Марк Бернес, исполнив ее в телестудии на большом праздничном концерте.
В послевоенные годы создаются шедевры, любимые всей страной: «Ой, цветет калина», «Каким ты был, таким ты и остался», «Услышь меня, хорошая», «Снова замерло всё до рассвета», «Летят перелетные птицы» — ясные, спокойные, мирные песни, написанные настоящим народным языком, похожим на глоток чистой родниковой воды.
«Стихи у него простые, хорошие, очень волнуют своей искренностью», — писал Горький об Исаковском еще в 1927 году. Михаил Исаковский никогда не был автором текстов для создания песен – он писал сами песни.
📖 Стихи Михаила Исаковского: В лесу прифронтовом С берез, неслышен, невесом, Слетает желтый лист. Старинный вальс «Осенний сон» Играет гармонист. Вздыхают, жалуясь, басы, И, словно в забытьи, Сидят и слушают бойцы — Товарищи мои. Под этот вальс весенним днем Ходили мы на круг, Под этот вальс в краю родном Любили мы подруг; Под этот вальс ловили мы Очей любимых свет, Под этот вальс грустили мы, Когда подруги нет. И вот он снова прозвучал В лесу прифронтовом, И каждый слушал и молчал О чем-то дорогом; И каждый думал о своей, Припомнив ту весну, И каждый знал — дорога к ней Ведет через войну… Так что ж, друзья, коль наш черед, — Да будет сталь крепка! Пусть наше сердце не замрет, Не задрожит рука; Пусть свет и радость прежних встреч Нам светят в трудный час, А коль придется в землю лечь, Так это ж только раз. Но пусть и смерть — в огне, в дыму — Бойца не устрашит, И что положено кому — Пусть каждый совершит. Настал черед, пришла пора, — Идем, друзья, идем! За все, чем жили мы вчера, За все, что завтра ждем!
Враги сожгли родную хату Враги сожгли родную хату, Сгубили всю его семью. Куда ж теперь идти солдату, Кому нести печаль свою? Пошел солдат в глубоком горе На перекресток двух дорог, Нашел солдат в широком поле Травой заросший бугорок.
Стоит солдат — и словно комья Застряли в горле у него. Сказал солдат: «Встречай, Прасковья, Героя — мужа своего. Готовь для гостя угощенье, Накрой в избе широкий стол,- Свой день, свой праздник возвращенья К тебе я праздновать пришел…»
Никто солдату не ответил, Никто его не повстречал, И только теплый летний ветер Траву могильную качал. Вздохнул солдат, ремень поправил, Раскрыл мешок походный свой, Бутылку горькую поставил На серый камень гробовой.
«Не осуждай меня, Прасковья, Что я пришел к тебе такой: Хотел я выпить за здоровье, А должен пить за упокой. Сойдутся вновь друзья, подружки, Но не сойтись вовеки нам…» И пил солдат из медной кружки Вино с печалью пополам.
Он пил — солдат, слуга народа, И с болью в сердце говорил: «Я шел к тебе четыре года, Я три державы покорил…» Хмелел солдат, слеза катилась, Слеза несбывшихся надежд, И на груди его светилась Медаль за город Будапешт.
Снова замерло все до рассвета Снова замерло всё до рассвета — Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь. Только слышно — на улице где-то Одинокая бродит гармонь:
То пойдёт на поля, за ворота, То обратно вернется опять, Словно ищет в потёмках кого-то И не может никак отыскать.
Веет с поля ночная прохлада, С яблонь цвет облетает густой… Ты признайся — кого тебе надо, Ты скажи, гармонист молодой.
Может статься, она — недалёко, Да не знает — её ли ты ждёшь… Что ж ты бродишь всю ночь одиноко, Что ж ты девушкам спать не даёшь?!
На улице Апрель ударил голубым крылом О городскую черствую дорогу. И вот со звоном выкатился лом Из шумной двери солнцу на подмогу.
И целый день в руках играет сталь, Вздыхают глухо ледяные глыбы. Сегодня день — прозрачный, как хрусталь, Сегодня день приветливых улыбок.
Весь город напоен ласкающим теплом. Неугомон у каждого порога… Апрель ударил голубым крылом О городскую черствую дорогу.
