Дед Паша по обыкновению встал раньше бабы Ани. Дабы нагулять аппетит перед завтраком, он пошёл прогуляться по свежему воздуху. Он знал, когда он вернётся и откроет дверь, в нос ударит привычный запах яичницы или рисовой каши. Зайдя на кухню, он увидит, что Настя уже сидит и уплетает свой завтрак, не дождавшись деда, потому что в школу нельзя опаздывать. Обязательно услышит: «Заходи скорее, старый пень, а то сейчас всё окончательно остынет». Нагулявшись вдоволь, старик довольный зашёл домой, предвкушая вкусно «заправиться» завтраком. К великому его удивлению, на кухне сидела внучка Настя, кушала хлеб с маслом, запивая горячим чаем, и никаких признаков, что что-то варилось, жарилось на плите. — Привет, дедуля! – крикнула внучка в его сторону, а он все еще удивленный, даже не ответив внучке, пошёл в спальню…. Баба Аня лежала в постели, отвернувшись к стенке. — Что с тобой, Анька? – спросил старичок, в голосе чувствовалось беспокойство. Бабушка, даже не повернувшись к нему, тихо ответила: — Захворала я, Пашенька, плохо себя чувствую. Горло болит, голова болит, да и давление, наверное, подскочило, аж голова кружится. — Опять разыгрываешь меня, старая? – с улыбкой спросил дед. Баба Аня молчала. — Господи, Боже мой? – испугался дед Паша, раскидывая руками по сторонам от растерянности. Бабка его никогда ведь не болела. А если даже заболеет, то всегда вставала на ноги, сама бежала в поликлинику, в аптеку, на кухне делала всякие ингаляции, головой завернувшись в полотенце. А чтобы она вот так не встала с утра с постели, он видел впервые… Он начал ходить взад и вперед, не находя себе места и не зная, что предпринять. — Позвоню я Коле, пусть приедет сыночек твой любимый, отвезёт в больницу, – сказал дедушка. — Кольку не беспокой, работать ему надо, а не по больницам со мной ездить. Вон, Насте еще новое пальто на зиму не купил, а зима-то на носу, — стала возмущаться баба Аня. На секунду показалось, что у неё голос стал бодрый, как раньше, когда стала возмущаться. Дед Паша немного насторожился, а баб Аня как застонет, запричитает…. — Анька, звоню я в «Скорую», пусть приезжают, осмотрят тебя, — сказав, он начал набирать номер.. — Да, подожди ты, старый пень! – рассерженным голосом ответила баба Аня, — подождём хоть полдня, посмотрю я на своё состояние. А если совсем невмоготу будет, тогда и вызовем.. Не зная как реагировать, дед начал бубнить ей: — Ты еще нужна мне, Анька. Кто мне будет кашки готовить, если помрёшь. — Эгоист ты окаянный, — слабым голосом ответила баба Аня, — коль нужна тебе, ухаживать ты должен за мной. — И чего я должен сделать, — спросил дед, увидев в её словах надежду на выздоровление. — Во-первых, приготовь мне горячего чаю с малинкой. Пока я попью чай горячий, приготовь мне в тазик горячей воды, попарить ножки надо…. И начал дед бегать с одной комнаты в другую. Сделал чай, положил варенья малинового. Пока бабка пила, причмокивая, он принес горячей воды в тазик, бросив туда две ложки горчицы. Баб Аня закинула ножки в горячую воду, и пила чай, испарина появилась на лбу и на носу. Дед бежал поставить картошку для ингаляции, а бабка уже кричит ему: — Пашка, не видишь что ли, потеть я начинаю, неси мой шерстяной платок, заверни мне голову, а то не дай Бог, еще пуще простужусь…. Бросив картошку, дед побежал к шкафу, долго бурча под нос, бранясь, он никак не мог найти платок. Баб Аня молча смотрела на него, не забывая время от времени глотать свой чай, пока он не остыл… — Да где же твой чёртов платок, — крикнул дед Паша, не найдя платок. — Так он всегда лежит в прихожей, на полке, — спокойно ответила бабушка. — А не могла ты мне сразу подсказать? – разозлился дед. Тут бабка снова застонала, положила кружку на табуретку и сказала, что нужно ей срочно лечь, а то голова закружилась. Дед побежал за полотенцем, вытереть насухо её ноги, надел на неё шерстяные носки, помог ей прилечь, принес платок, закутал её голову.. — Ты лежи, Анька, а я в аптеку, принесу тебе лекарства, — наспех сказал дед Паша и исчез за дверью… В аптеке он тщательно проконсультировался с фармацевтом, называя все симптомы, которые сам наблюдал у бабки, купил лекарства и побежал домой. По дороге домой он думал, а как же давно не ухаживал за своей женой… Он вспомнил молодость, как вечером приносил ей цветы, как она сияла от счастья. Перед глазами представилась картинка, как с любовью каждый вечер помогал ей, когда она готовила ужин, то картошечки почистит, то рис переберёт. Он любил ей помогать и быть рядом с ней, слушая её забавные истории и звонкий смех. От нахлынувших воспоминаний ему стало очень тепло на душе, улыбаясь, он зашёл домой.. Ему стало приятно, ухаживать за ней. Он давал ей лекарства, заботливо подогревая воду заранее, чтобы она запивала таблетки не холодной водой, а сам бежал, то снова приготовить ей ингаляцию, то попарить ножки. Баба Аня лежала и стонала, и каждую секунду выдумывала новые капризы, мол, матрас подправить надо, а то спине уже больно, то ей жарко, нужно одеяло тоньше принести, то она замёрзла, опять ей нужно тёплое одеяло… Дедушка исправно выполнял все её капризы. Когда она в обед немного приутихла и заснула, дед Паша решил сделать ей приятное и закинул курочку в воду, чтобы его бабка смогла попить горячего бульона, когда проснётся. До вечера он хлопотал и ухаживал за своей женой. Она нежно смотрела на него, гладила ему руки в знак благодарности за заботу и, улыбаясь, сказала: — Пашка, Пашка, вспомнила я, какой ты был у меня в молодости красивый, высокий, а главное, заботливый. Где же мы это потеряли-то, а?…. Несколько раз он обнимал бабу Аню, целовал её в лоб, говорил ласковые слова, с просьбой быстрее выздороветь и никогда больше не болеть. Баба Аня расплывалась в улыбке и глаза её начинали сиять от счастья.. Потом они долго сидели в обнимку и вспоминали свою юность, свои первые годы совместной жизни, время, когда родился сын…. В это время , казалось, что даже их глубокие морщины немного сгладились на лице. Улыбка не сходила с их лица от приятных воспоминаний. — Анька, уже вечер, давай, выпей последнюю порцию своих лекарств, — положив горсть таблеток ей в ладони, сам пошёл за водой. Подав ей воды, он ждал, когда она примет лекарства. Баба Аня сидела, зажав кулак. — Что тянешь-то, давай выпивай. Завтра уже, дай Бог, не будешь болеть, — сказал дед Паша. Бабушка не спешила. — Иди, принеси мне чай с малинкой, — вдруг попросила она. Дед Паша заподозрив неладное, сказал: — Сначала выпей лекарства, чтобы я сразу мог забрать кружку, и принесу тебе чаю. Баба Аня заколебалась…. Тогда дед Паша окончательно понял, в чём дело, просто подошёл и поднял подушку. Под подушкой лежали все лекарства, которые он купил утром, но они все валялись без упаковки. — Тьфу, ты Анька! Так ты и не болела вообще. Опять разыграла меня,– смеясь, сказал дед Паша, — опять я попался на твою «удочку», — и смотрел на неё, умиляясь, всё еще млея от воспоминаний. — Я же всё-таки женщина! Давно ты не ухаживал за мной! Я хотела только немножечко твоей ласки, старый пень! Я хотела заботы твоей… Баба Аня сидела на краю кровати с довольной улыбкой, вспоминая ухаживания своего деда и думая: «Эх, еще бы мороженку купил бы мне…».
Пришла зима. Подули студёные ветры, затрещали морозы, но только ночами, а днём оттаивало, и висела в воздухе ледяная противная морось, срываясь временами в безжалостные ливни. Случалось, среди дождя, что тянулись тонкими нитями с низко висящих хмурых туч на землю, появлялись замёрзшие снежинки, но тут же таяли, забитые безжалостной непогодой.
Обнажённая земля, расквашенная водой и разбитая машинами – не пройти, не проехать, походила на поле боя и, искорёженная да измученная, замерзала в ночь непроходимыми колдобинами. А в день вновь никому ненужная оттепель превращала их в непролазную грязь и плакало небо бесконечными дождями…
Стенала, плакала душа и у Серафимы. Сидела она в вечернем сумраке у окна, глядела в безлунную тьму, да ничего не видела, лишь изредка мелькал перед глазами в тусклом свете уличного фонаря застывший во дворе сад. Деревья, нескладно растопырив голые ветви-руки, стояли, скованные морозом, словно остолбенели и отбрасывали вокруг себя зловещие тени.
Ночи зимние длинные, спать бы, да спать сладко и крепко в тёплой избе под тихий убаюкивающий шум газового котла, да как уснуть, ежели смерть у порога стоит. Умирал Николай – муж Серафимы, и понимала она, что не остановит и не спасёт, но и пропустить боялась.
И зачем только врач сказала, что недолго осталось… и умрёт он, скорее всего во сне! Зачем?!
Прошёл месяц, Коля продолжал жить, а Сима перестала спать ночами. Днём укладывалась ненадолго, а ночью даже постель не разбирала.
– Ложись, – уговаривал муж, – сегодня не помру. Я костлявую знаю, мы с ней ещё в больнице породнились… Знаешь, умирать не хочется, но и это не жизнь…
Серафима кивала, соглашаясь, и смахивала украдкой слезу, обижаясь на судьбу и не понимая, за что, зачем… Отчего жизнь так быстротечна и почему она такая недобрая?
А всё разлучница проклятая виновата! Соблазнила дурака – мужчины же на это дело падкие – поиграла, использовала и выпроводила прочь. Вернулся домой Николай униженный, виноватый, словно собака побитая, и пропала его мужская сила, подкосилось здоровье! Все соки, змеюка подколодная вытянула из мужика, и подло выкрала счастье из дома. Ему бы ещё жить и жить…
Николай крепким мужиком был, сильным. Роста высокого, плечи широкие. Взгляд цепкий, прямой, но не злой. Голос басовитый, командный – как в такого не влюбиться? Его всегда было много, жизнь кипела-бурлила вокруг него.
Познакомились они в поезде. Сима, закончив десять классов, ехала поступать в театральный. Готовилась, волновалась, да… не доехала. Как увидела рядом с собой в купе статного улыбчивого капитана, что ехал к новому месту службы, тотчас обо всём забыла. С первого взгляда влюбилась до потери разума.
Молодому офицеру тоже приглянулась скромная провинциалка с русой косой до пояса. Глаз друг с друга не сводили молодые, и за двое суток пути, решили пожениться. Не доехала Сима до Москвы, словно заколдованная потянулась за Николаем.
По приезду в гарнизон, сыграли свадьбу, сообщила домой, повинилась и стала Серафима офицерской женой. Любящей, покорной, преданной да терпеливой. Много она слышала прежде разговоров о счастливой жизни жён военных: про высокие оклады и прочие привилегии, да на поверку оказалось всё не так-то сладко.
Служба от зари и до зари. Лагеря, наряды, тревоги… И оклады не столь высоки, как болтали. Комбайнёры в колхозе, бывало, много больше зарабатывали, особенно в страду. На заводах рабочие, порой, как директора получали. И живут они, не мотаясь по свету. А на одном месте, как известно, и камень мхом обрастает. Главное, дом отчий рядом, родные, а тут… ни кола, ни двора. Служебная квартира с казённой мебелью, белой краской помеченная и всё. Только занавесочки развесила, салфеточки разложила – переезд. В армейские зелёные ящики вещи покидала, и потянулась, словно ниточка за иголочкой, жена за мужем.
Пылко любила Серафима Николая. Сердце останавливалось, слабели ноги, когда он прижимал её к своей богатырской груди. Хорошо жили, только детки не получались. Что Сима только ни делала! Всех врачей обошла, все народные методы использовала, к знахаркам ходила, травки мужу в чай подкладывала. Нет и всё тут, а врачи в один голос: «Здорова! Пусть муж проверяется», а она даже эту тему завести боится.
Мужской силой Николай крепок! Бывало, слушая женскую откровенную болтовню, ещё больше мужем восторгалась. Но, как бы хорошо не складывалась их совместная жизнь, оставались они вдвоём. Симе уже под тридцать… Винится она перед Николаем, стыдится перед соседями и не может спокойно на детишек глядеть.
Как-то в сердцах, мать посоветовала Симе родить от другого, а она в крик: «Да, что ж это ты такое говоришь?! Как я мужу взгляну в глаза после! Да как ты посмела мне такое предложить?!» – Посмела, – обиделась мать, – потому что жизнь знаю лучше тебя. – Со своей жизнью я сама разберусь…
Рассорились надолго, но слова в душу запали. Материнское слово цепкое, когда-нибудь обязательно прорастёт. И каждый месяц, встречая неприятные дни, плакала Сима и вспоминала материнский совет. Представляла, как тельце мягкое к груди прижмёт, зацелует, в глазёнки родные взглянет… И не выдержала.
На сутки приехал проверяющий в контору, где она работала и, засидевшись с документами допоздна рядом с молодым инспектором, ловко увлекла его. Противно ей было, неприятно, стыдно. Стыдно так, что мужу долго боялась показаться, всячески избегала, думала, что грехопадение у неё на лице написано. Людей сторонилась. По улице шла, глаз поднять не смела – всё казалось, пальцем вслед тычут. Плакала белугой, горько раскаивалась, а через месяц поняла, что беременная… И стыд радостью обернулся.
Валерка родился в срок. Слабеньким, плаксивым, все инфекции на лету хватал. Кочевала с ним Сима из больницы в больницу, и от страха потерять малыша в голове мутилось. Когда в девять месяцев ребёнок чуть не умер от пневмонии, решила она таким же образом родить второго.
Так же, без чувств и желания, сошлась с врачом областной больницы, где лечила сына и забеременела. Вновь родился мальчик – назвали Артёмкой. Этот поздоровее был, побойчее и веселее. Чем-то даже на Николая получился похожим.
Летает от счастья Сима, отец каждую свободную минутку детям отдаёт, и вроде бы всё хорошо, но что-то расклеилось у них в отношениях. Где тайны и ложь – там полного счастья не бывает. Может, кому-то и казалась, что семья пребывает на вершине блаженства от долгожданной радости, но Сима тревожилась и ловила иногда на себе пытливые взгляды мужа, а может ей так казалось, но будучи виноватой, всюду чудилось разоблачение. Любое недовольное слово мужа принимала за укор. И счастье её было хрупкое сомнительное, словно на острие ножа – чуть задень и поранишься насмерть.
Но вращалась земля и бежала жизнь ни на миг, не останавливаясь… Сыновья подрастали. Хлопот не доставляли. Воспитание отцовское строгим было, не забалуешь, а Сима не перечила. Не женское это дело – мальчиков воспитывать, были бы девчонки – другое дело.
Пришло время и уволили Николая из армии по выслуге лет в чине подполковника. Переехали они жить на юг страны, где предложили квартиру. Наконец-то у них появилось собственное жильё! Сима порядки наводит, Николай на завод устроился инженером по технике безопасности, сыновья в школе учатся. И потекла жизнь размеренная спокойная, и жить бы им в радость, добра наживать, но пришла беда, откуда не ждали.
Николай загулял, и не просто загулял – он влюбился, как мальчишка. Какое-то время скрывал, врал направо и налево, изворачивался, а после сознался, попросил прощение и… ушёл из семьи. Как ни пыталась Серафима его удержать, ночная кукушка перекуковала.
Молодухе, что позарилась на пятидесятилетнего мужичка, было менее тридцати, и она ловко обвела старого влюблённого дурака вокруг пальца, подкупив беременностью. Хотела, да не могла сказать Сима бывшему уже мужу, что облапошили его – своя бы ложь открылась… Мучилась, страдала! Но мальчонка родился – вылитый Николай. И вспомнила она, как врачи предупреждали, что бывают несовместимые пары, и разрыдалась, кляня судьбу за жестокость. Кому, как не им было рожать общих детей. Рослые, красивые, здоровые, а главное – любила Сима мужа безмерно.
Николай в счастье купался, а Серафима поникла. Увяла красота её раньше времени. Побелели виски и замелькала серебряными нитями седина в волосах. Потускнели блестящие прежде глаза, опустились уголки губ. Не старая ещё, хороша собой, да потухла она в горе. Выйти на улицу стыдится, если бы не мальчишки… руки на себя наложила бы.
– Ну подумаешь, муж бросил, – успокаивали подруги, – найди кого-нибудь. Отомсти! – Да как можно мстить, ежели люблю я его.
– Околдовала разлучница, обманула, – науськивают её, – заставь сделать генетическую экспертизу, говорят, есть такая, точно родство определяет. Бабёнка-то его гулящая!
От слов «генетическая экспертиза» Симу бросало в жар, но в чём-то подружки оказались правы. Пассия Николая засиделась в девках, и решила, пока есть время, родить. Да так, чтобы всё законно было. Быстро окрутила ушлая, родила мальчонку, а через два года променяла старого мужа на молодого. Развелась и на алименты подала, а они хорошие: пенсия у Николая достойная, да, плюс зарплата…
Собрал Николай вещички, а куда идти – не знает. Мыкался-мыкался по углам и с повинной головой домой вернулся. Долго молчала Сима, смотрела на мужа и пыталась разобраться в своих чувствах. Не так давно душа начала успокаиваться, смиряться, а тут вновь встряска. Да, какая! Вновь придётся переживать разговоры, сплетни, а главное: нет сил видеть его – не готова к общению, а может, перегорела…
Первое время она ждала его возвращения. Надеялась, одумается, прощение просить будет, в ногах валяться, но увы… А сейчас стоит перед ней и в глаза не смотрит – жалкий, измождённый какой-то. Стоит, с ноги на ногу переминается. Мальчишки выглядывают из своей комнаты и ждут, настороженно поглядывая на мать. Когда ушёл, плакали и кричали, что не простят, а сейчас от радости хотят на шею броситься. А Сима чувствует, как что-то утекает из сердца, растворяется, словно дым в нём. Поняла – уходит любовь, и потеря разрывает сердце на куски, душа до обморока стонет…
Как поступить? Так, как прежде, уже не будет, а по-другому ей не надо. Но… мальчишки простят ли? Замучилась она с ними, как не стало отца, бедокурить начали. Сима по глупости запрещала им видеться. Ой, горюшко лютое! И квартира… она и его тоже…
– Вот твоя комната, живи, как знаешь, – открыла дверь в спальню, откуда сразу, как ушёл, убрала широкую супружескую кровать – не хотелось ей спать одной там, где была счастлива. Сама на доски разобрала и выкинула, а вместо неё тахту поставила… Мальчишки успокоено выдохнули – отец вновь дома, и закрылись в своей комнате, понимая, что не момент выражать радость.
Но не складывалось. Покоя и мира в доме не было. Сима с поводом и без раздражалась, корила себя за мягкотелость и не хотела видеть Николая. Как-то предложил поговорить. «Нет, – взорвалась она! Вернулся, когда стал не нужен! Сам бы не пришёл!» – Пришёл бы, но позже… – Не верю! – Как хочешь… Виноват – знаю. Затмение какое-то на меня нашло, одумался, а уже поздно – сын родился. – Не затмение это, а… – Сима махнула рукой. Она видела, как много он переживает, раскаивается, но не готова была к прощению.
Николай много работал. С завода уволился и устроился экспедитором на продовольственную базу. Хорошие деньги получал, а главное – редко бывал дома. Странные чувства овладели Серафимой: нет его – волнуется, переживает, к шагам на лестнице прислушивается; дома сидит – нервничает. Измотали они души друг другу и, как-то вернувшись из рейса, Николай схватился за сердце и упал без чувств. Обширный инфаркт. Испугалась Сима, неистово принялась выхаживать его. Сутками в больнице дежурила, Бога молила, чтобы не умер. И до холодного пота боялась бывшего мужа потерять!
Вот и пойми женское сердце, разберись сколько в нём любви разной живёт. Прежние чувства не вернулись – нет. Вместо них появилась что-то иное, что-то выше, чем простая любовь. Наверное, жалость – жалость, невыносимая, щемяще-болезненная; жалость, как к близкому родственнику, которых связала одна жизнь на двоих. Муж уже не был для неё любимым мужчиной, он был чем-то большим: своим, родным, пусть непутёвым, но единственным – и от этого было ещё больнее! Сам себя ведь, глупый, чуть до могилы не довёл.
Не отходила от него Серафима и дома. И наконец-то воцарился мир. Николай, как пришёл в себя, стал настаивать вновь расписаться: «Умру, пенсию на себя переоформишь. Кто, как не ты, это заслужила». И Сима согласилась. А дни бежали, бежали, успевай только листки календаря отрывать…
По совету врачей сменить жаркий климат на умеренный, переехали на Родину Серафимы, где прохладой дышат поля и озёра, где травы высокие, где реки глубокие, где леса заповедные, где взгляд отдыхает, созерцая спокойную природу средней полосы России. Николаю стало намного легче, но надорванное сердце, спустя несколько лет, на фоне полного благополучия вновь отказало: второй инфаркт, третий…
И вот лежит он и ждёт конца. Доктора даже вставать запретили, выписали из госпиталя домой умирать.
И зачем только врач сказала, что смерть к нему во сне придёт? Сидит теперь Сима ночами и караулит проклятую, вспоминая жизнь свою и укоряя мужа за неверность. Не встретился бы он с гадиной разлучницей, не бросил бы семью, негодник, жил бы ещё… Все эти животные страсти, порочные связи только здоровье гробят! «И почему жизнь такая трудная?» – думала она.
Слабый стон мужа прервал её думы. Услышав, вздрогнула и на цыпочках подошла к кровати. Николай проснулся, воды попросил. Лицо у него бледное, щёки запавшие, в уставших глазах, словно красным карандашом обведённых, затаилась боль.
– Пришла костлявая, – прошептал, – вон – в углу притаилась… ишь, лыбится уродина, – На, выкуси! Дай с милой попрощаться… И слабой рукой вымученно улыбнувшись, скрутил пальцами дулю. Сима села рядом, положила голову на его исхудавшую грудь. Не плакала, застыла в страхе душа, и сотрясало тело мелкая дрожь. Она понимала, что всё заканчивается…
– Ну-ну, – Николай попытался прижать её к себе, да только захлебнулся в кашле, – всё правильно у нас: жена должна похоронить мужа… Знаешь, что самое обидное в жизни? Это то, что ничего нельзя поправить. Сказал слово – назад не возьмёшь; Сделал дело – не повернёшь… Ты прости меня, родная, если сможешь… – И ты меня прости, – тихо промолвила Сима. – Тебя за что? – Прости и всё… – Это ты про мальчишек? Сима вздрогнула. – Знал я, быстро догадался… У тебя же на лице всё было написано. Себя виноватым считал… ты – кровь с молоком, плачешь ночами, а я… пустой, выходило. За что извиняешься? Верю, что не ради удовольствия на такое решилась. Сыновья смыслом нашу жизнь наполнили, как родных любил и своего люблю… переживаю… Мать у него беспутная… и отец… подлец, получается, как ни крути… подлец… всюду я виноват. – Все мы друг пред другом виноваты. – Это так, да я намного больше… ты живи… внуков дождись… А помнишь, в поезде мы первый раз поцеловались? Платье на тебе в горошек было… Устал я что-то… посплю…
Сима легла рядом, нежно обняла, прижалась, стараясь согреть родного человека своим теплом, напитать его своей энергией, и дала волю слезам. Плакала беззвучно и, умоляя, просила Господа: «Не отнимай! Не разлучай… Дай… хоть немного…хоть чуть-чуть…»
Но путь его уже подошёл к концу, и стояла в ожидании смерть-старуха в углу… она и так, сжалившись, отпустила им немного времени, чтобы успели сказать друг другу главные слова – слова прощения.
А жизнь продолжалась. После полуночи пошёл снег, занялась метель. Она бушевала, свистела, смеялась, стучала в окно. Она играла вихрами, забавляясь, и никто не заметил в полёте снежинок, как под утро сорвалась с неба звезда и, падая, погасла.
Вера Владимировна шла на уроки. Ей нравилась её работа, и в школу она приходила с удовольствием.
Да, дети стали сложными. А разве когда-то они были простыми? Да, с родителями разговаривать всё труднее и труднее, но она справляется. Сейчас у неё третий класс. За два предыдущих года все они достигли определённого уровня взаимопонимания и научились слышать друг друга. А разве это не самое главное.
Она шла и размышляла, на что потратить выдавшийся свободный урок. Заболел учитель физкультуры, и завуч попросила Веру взять себе его учебный час. Хорошо, она проведёт репетицию. Они с ребятами готовятся к школьному театральному фестивалю. В этом году они учатся во вторую смену, так что как раз не придётся задерживать детей после уроков.
Размышляя обо всём этом, Вера Владимировна уже приближалась к школьным воротам, когда с другой стороны из-за угла забора вышла старушка. Она шла осторожно и неуверенно, словно нащупывая путь впереди себя, хотя никакой палочки в руках её видно не было. Старушка несла небольшой пакет, бережно сжимая его сухонькой рукой. Вдруг из-за её спины, балуясь и играя, вылетели двое мальчишек. Они громко смеялись и догоняли друг друга, не обращая внимания на прохожих. Один из них, обернулся посмотреть на преследующего его товарища, и случайно толкнул старушку. Сердце Веры замерло, но бабушка каким-то образом сумела удержаться на ногах, лишь выронила из рук свою ношу.
Мальчишки понеслись мимо и скрылись в школьном дворе. По выбившемуся из-под шапки рыжему чубчику Вера сразу узнала непоседу Славу Гаврилова. Вторым был его лучший друг Егорка Власов. Эта неразлучная парочка везде появлялась вместе, и хулиганили мальчишки тоже на пару.
Однако размышлять о поведении её учеников сейчас было некогда. Вера бросилась к старушке, которая безуспешно пыталась поднять с мокрого асфальта вывалившуюся из порвавшегося пакета буханку хлеба.
— Возьмите. — Вера бережно взяла в руки упавший хлеб, перчаткой обтёрла с упаковки капельки воды и дорожную грязь. Хорошо, что сейчас все продукты стали упаковывать должным образом.
— Спасибо, доченька. — Старушка ласково посмотрела подслеповатыми глазами на девушку. — Дай Бог тебе здоровья.
Она держала в руке хлеб и оглядывалась, словно что-то ища. Тут только Вера заметила несколько раскатившихся картофелин. Пара из них угодили в глубокую лужу, остальные укатились на проезжую часть.
Вера Владимировна быстро глянула на часы. Время есть, но проводить старушку и добежать до магазина она, конечно же, не успеет.
— Пойдёмте, я доведу вас домой. Вы же, наверное, недалеко живёте. — Ласково предложила она.
— Что ты, доченька. — Старушка испуганно смотрела на Веру. — Я же задержу тебя. Ноги почти не ходят, и зрение подводить стало. Иду, а сама думаю, как бы не наткнуться на кого-нибудь. Скажут, ослепла бабка совсем.
— Ничего. — Успокоила Вера. — Вместе у нас быстрее получится.
По дороге узнала, что Зинаида Федоровна, так звали старушку, живёт совсем одна. Детей Бог не дал, муж умер давно, а внучатая племянница, которая до недавнего времени ухаживала за бабушкой, вышла замуж и уехала с мужем в другой город.
— Я справляюсь, Верочка. — Гордо рассказывала она. — Мне же пенсию по старости добавили.
Правда, лекарства ещё больше подорожали, и квартплата сильно выросла. Но Зинаида Фёдоровна пенсию сразу распределяет. Откладывает на оплату жилья и лекарства. А питаться она привыкла скромно. Покупает хлеб, картошку, молока немного, чтобы кашу варить. Если есть картошка и хлеб, разве пропадёшь? После войны куда как голоднее было, а сейчас ничего, ей хватает. Только пальцы совсем артритом скрючило, сумку нести тяжело. Вот и берёт понемножку, только то, что необходимо. А так оно и экономней получается. Лишний раз не пойдёшь, а, значит, пенсия целее. Она иногда даже масло покупает, сливочное, картошку сдобрить. А тут просто в больницу попала, надо было сестричкам заплатить, чтоб уколы хорошо делали, и соседке, которая ей вещи привезла и забирала её потом на такси из больницы. Вот и поистратилась. Но это ничего, пенсия уже скоро совсем. А дома пока и сахар есть, и чуток молока, и крупа.
Вера шла и думала, как жаль, что уходит поколение, которое привыкло никогда и никому не жаловаться, умеющее приободрить себя и остальных.
Мама с папой тоже никогда не сетовали на жизнь, сколько Вера их помнит. И когда папа остался без работы, и в семье наступили тяжёлые времена. И когда заболела мама, и Вера с отцом научились сами ухаживать за больной, даже уколы делали по очереди. И раньше тоже…
В школу она прибежала к самому звонку, когда её третьеклассники уже взволнованно толпились у дверей запертого кабинета, удостоилась замечания завуча, что приходить учитель должен вовремя, и даже чуть раньше, чем вовремя, и торопливо разложила свои вещи, готовясь к занятию.
Прозвенел звонок. Дети смотрели на неё, ожидая, с чего начнёт урок математики Вера Владимировна.
— Отложите тетради, пожалуйста. — Вдруг сказала учительница. — Математику мы проведём чуть позже. А сейчас послушайте одну историю.
— Жила-была девочка. Жила она в доме, который называется детским. Детский дом.
— Это куда детей забирают, у которых родителей нет. — Со знанием дела сказал Лёша Филатов.
— Или у кого родители пьют водку. — Добавила Лиза Костина.
— В детский дом дети попадают по разным причинам. А наша девочка жила там, потому что мама оставила её в больнице после того, как врачи сказали, что она на всю жизнь останется хромой, потому что одна ножка у неё не такая, как другая.
Дети притихли и задумались. Никто не произнёс ни слова.
— А однажды, когда эта девочка в очередной раз лежала в больнице, её увидела женщина, медсестра. Девочка ей очень понравилась, и она стала узнавать у врачей, нельзя ли как-нибудь её вылечить. Оказалось, что можно. Только для этого нужно было сделать операцию и потом ещё долго-долго лечить.
— Эта медсестра забрала себе девочку? — С надеждой спросила Лиза.
— Да, Лиза, эта медсестра вместе со своим мужем удочерили девочку и отвезли её к другим врачам, которые сделали операцию. Но девочка всё равно ещё хромала и ходила медленно и неуверенно.
— Потому что ещё лечить долго-долго надо было, да? — Светловолосая Анечка, сидящая за первой партой смотрела на Веру широко открытыми глазами.
— Лечить надо было долго. — Продолжала Вера Владимировна. — И для этого надо было заниматься, ходить, несмотря на то, что нога у девочки болела. Но дети во дворе смеялись над тем, как она ходит, а некоторые специально норовили толкнуть. Кто-то дразнил её «хромой» и «детдомовкой».
— Вот гады. — Не выдержал Славка Гаврилов.
Вера внимательно посмотрела на него.
— И девочка стала бояться ходить. Она садилась на лавочку и смотрела, как играют другие. В этом же дворе жила старая бабушка, которая тоже сидела на лавочке, потому что у неё от старости болели ноги. Она долго смотрела на девочку, а потом сказала: «Единственное, от чего нельзя вылечить человека, это от старости. А ты обязательно будешь ходить». Она взяла девочку за руку, и они пошли. Очень медленно, потому что у каждой из них болели ноги, но пошли. И так ходили каждый день. Родители девочки были на работе, а старушка каждый день водила её за руку, и больше никому из детей не разрешила смеяться над девочкой и дразнить её.
— Рассказала их родителям? — Поинтересовался Егор.
— Не знаю. Но вскоре девочка начала ходить лучше. Потом, поверив в себя, стала заниматься сама.
— Какая хорошая бабушка! — Воскликнула Лиза. — А сейчас эта девочка уже ходит?
— Сейчас она уже взрослая, и ходит хорошо.
— А бабушка? — Вытянула шейку Аня.
— Девочка подружилась с бабушкой, и, когда та уже почти совсем не могла ходить, провожала её до лавочки во дворе, приносила продукты из магазина, бегала в аптеку. Потом бабушка умерла, но это когда она была уже очень старенькая.
— Жалко… — Вздохнул кто-то из ребятишек.
— А мне бабушка рассказывала, что раньше дети помогали старым людям, как Вера Владимировна говорит. — Похвастался Витя Рощин. — Даже были специальные отряды. Да, Вера Владимировна?
— Да, Витя. Это очень хорошо, что бабушка тебе рассказывает о таких вещах. А знаете, почему я сегодня рассказала вам эту историю?
— Почему? Почему? — Послышались голоса.
— Просто именно сегодня по дороге в школу я встретила такую бабушку. Её толкнули два разыгравшихся мальчика и убежали, даже не заметив, что старушка уронила на землю покупки, за которыми ей тяжело и больно было идти в магазин.
— Хулиганы какие-то! — Гневно воскликнула Лиза.
Слава сидел красный, уставившись в парту. Егорка ёрзал, беспокойно глядя на друга с соседнего ряда, но тот не обращал на него внимания.
— Я проводила эту бабушку домой. Помогла донести то немногое, что уцелело после падения. Поэтому чуть не опоздала на урок. Я очень хочу попросить вас, чтобы вы были внимательны к окружающим. В жизни случается всякое, но всегда рядом с вами будут люди, которые нуждаются в вашей помощи. Сейчас уже нет таких детских отрядов, о которых рассказывала Витина бабушка, но каждый из вас может сделать доброе дело для своих бабушек и дедушек, помочь им, придержать дверь соседке, идущей с тяжёлой сумкой, извиниться, если случайно толкнули кого-то. Это ведь не трудно, правда? Вам, конечно, не следует никуда ходить с незнакомыми людьми, как пошла сегодня я. Это может делать только взрослый человек, но сказать «Извините» и помочь поднять упавшую вещь, уступить место в транспорте, не говорить никому обидные слова вам по силам. Учитесь быть добрыми, ребята.
На Веру Владимировну задумчиво смотрели карие, серые, голубые глаза её учеников. Ей не жаль было потраченного времени. «Как мало мы разговариваем с детьми». — Подумала она. — «А ведь они всё понимают и чувствуют. Это мы, взрослые, вечно спешим куда-то, ленимся уделить им даже несколько минут, чтобы просто поговорить о том, что важно».
После уроков она поспешила в магазин. Купив продукты, вспомнила: картошка же. Вернулась и взяла сетку картофеля. Выйдя на крыльцо, переложила сумку в другую руку. Неудобно. Надо было не брать тетради, но работа сама себя не сделает.
— Вера Владимировна, давайте я помогу. — Слава Гаврилов протянул руку за сумкой.
— Слава? Ты почему домой не пошёл? Мама волнуется.
— Я сказал, что у нас репетиция.
— И зачем обманул? — Вера строго смотрела на ученика.
— Я вам сказать хотел. Вера Владимировна, это я сегодня ту бабушку толкнул.
— Я знаю.
— Знаете? А почему не ругали меня?
— Славик, я знаю, что ты сам всё поймёшь. И что не нарочно это сделал, знаю тоже. Я сейчас пойду к той бабушке, отнесу продукты, и обязательно расскажу, что ты все понял. А ты беги домой.
— Вера Владимировна, а можно я с вами? — Славка смотрел виновато. — Я сам извинюсь.
— Хорошо. — Решила Вера. — Только я позвоню твоей маме и скажу, что ты мне помогаешь, и что потом я провожу тебя домой. Обманывать её мы не будем.
Они шли к Зинаиде Фёдоровне. Славка нёс пакет с картошкой и рассказывал Вере, как они с папой были в клубе восточных единоборств, и что он, Славка, наверное, будет ходить туда на занятия. А потом вдруг спросил.
— Вера Владимировна, а откуда вы знаете эту девочку, про которую сегодня рассказывали? Вы жили с ней в одном дворе?
— Я и была той самой девочкой, Славик.
— Правда? — Мальчик остановился. — Вера Владимировна, а вы хорошо ходите!
Ох, уж эти дети. Вера улыбнулась.
— Спасибо, Слава. Ну, что ты остановился, догоняй.
