Если вы едите фрукты, не выбрасывайте косточки в мусор.
Вымойте их и высушите. Уложите их в коробку и храните в машине. Когда вы находитесь в пути, выбрасывайте их из окна в местах, где нет деревьев.
О них позаботится сама природа. Или бросайте их на прогулке или на велопрогулке.
Эта практика веками была в азиатских странах.
Вот почему у них фрукты теперь растут всюду.
© Дидье Лефевр
Наталья Кравцова
Моя бабушка – душа родного дома, семейного гнезда. Его хозяйка, хлопотунья. Похоронили ее, и пустота заполонила все пространство, некогда наполненное теплом, житейскими заботами, нашими задушевными разговорами, песнями со старых пластинок, тиканьем часов на голубом подоконнике, яблоками в старом саду…
Мы уходили в свои квартиры, но никто уже не провожал нас у ворот. Один лишь опустевший дом, как брошенный пес, смотрел нам вслед темными окнами. И у меня не было сил оглянуться назад. Дом был продан. Дети, внуки разлетелись из родного гнезда. Но все мы — ее дети, ее продолжение…
Прошло много лет, но боль утраты все также глубока и бездонна.
Родилась наша бабушка Татьяна Степановна в 1907 году в крестьянской семье. Родители переселились на Урал, много семей тогда оставляли родные края в надежде на лучшую долю, получали земельные наделы по Столыпинской реформе в башкирских и оренбургских степях. Семья была большая, четыре дочери и два сына.
«Маму нашу звали Мария. Была она доброй, ласковой. Учила нас с младшими нянчится, по дому хозяйничать, рукодельничать, за птицей и скотиной смотреть, всегда жалела нас. По воскресеньям в церковь водила в соседнее село, батюшка всех нас покрестил»,- вспоминала бабушка.
Мы представляли свою бабулю маленькой девочкой с косичками, такой же, как мы с сестрами, а нашу прабабушку Марию – красивой, молодой, светловолосой, голубоглазой женщиной в белом ситцевом платочке, окруженной малыми детьми, которым нужна была ее любовь и забота. После рождения третьего сына мама умерла. Не смогла семья выходить и сберечь Ванечку, свирепствовали голод и болезни. Так в 13 лет осталась наша бабушка без матери, брат Андрей, сестры Анюта и Фрося были еще младше. И привел отец в дом мачеху поднимать шестерых детей.
Старшие брат Сашко и сестра Мотя во всем помогали отцу, на них ложилась самая тяжелая работа. Детства у крестьянских детей не было, игрушек, сладостей, развлечений. Еды вволю никогда не было, одежды, обуви. Не было и доброго ласкового слова материнского, только труд на грани выживания. Работали все, отец, старший брат и сын мачехи выращивали хлеб – пахали землю, сеяли, косили, молотили. Бабушке доводилось помогать отцу, управлять быками, которые тащили по пахоте плуг.
Девочки научены были вести хозяйство, управляться в доме, на огороде, со скотиной. Ткали рядна, шили и вязали одежду для всей семьи. Бабушку ее мама научила обращаться с прялкой и веретеном, всем премудростям изготовления пуховой и шерстяной нити, вязанию пуховых платков, варежек, носков. Приходилось вязать шали и платки на заказ. Случалось, спасали эти платки семью от голодной смерти, расчет за работу шел продуктами – кадкой квашеной капусты, кукурузой, рожью.
Голодное было детство, тяжелое. Но все дети ходили в школу, научились читать и писать. Бабушка рассказывала нам стихи Некрасова, выученные на тех немногих школьных занятиях, которые ей довелось посещать. Пела нам русские и украинские песни, которые напевала за работой ее матушка. Всегда бабуля очень жалела за мамой, рано ушедшей из жизни и осиротившей их семью.
Первой из отчего дома проводили Мотю. Она жила с семьей мужа неподалеку, родила сына. В семнадцать лет со скромным приданым была выдана замуж наша бабушка. Забирала к себе в семью младшую сестру Фросю, по себе знала как тяжело детям жилось с мачехой. А вскоре и Фросю засватали. И Анюта встретила свою судьбу.
«Бабушка, а ты красивая была молодая?», «А вы с дедом по любви женились?» — сыпались вопросы от младших ее внучек. Мы разглядывали «Свидетельство о браке девицы Нестеренко Татьяны Степановны и парня Перепелицы Федора Ильича». Бабушка горделиво отвечала: «Да уж, красивая была и расторопная, раз аж с Курмансая в Киембай сватать приехали!» Жениху были те же семнадцать лет, и тоже рос сиротой. Родители были «с одной Украины», как говорила нам бабушка.
Науку выживания Федор постигал у своего деда Кондрата, который в одиночку поднимал внуков, схоронив сына и невестку. Два года дедушка прожил с молодой семьей, правнучку Аню помогал нянчить.
Старший внук Тихон с семьей тоже жил в Курмансае, был у деда на глазах, и там подрастали правнуки. За обоих своих внуков дедушка был спокоен, серьезные, работящие, умелые, мастеровые. Да и жены были им под стать, к труду приученные, хозяйственные, собою ладные и пригожие. Дедушка невест для хлопцев сам присмотрел и не ошибся в них, знал, где искать, кого выбирать. На старость, на покой перебрался к своей дочери Варваре. Вскорости умер, сполна выполнив свой отеческий долг перед детьми и внуками. Дальше выживать Федора и Татьяну учила сама жизнь. На себя надеялись да на свою любовь.
А любовь в молодой семье была одна и на всю жизнь. Много трудились, вступили в колхоз, строились. Один за другим родились четверо детей, вторую дочку схоронили совсем крошечной. Младшего сына Колю бабушка родила на току, не было тогда поблажек и отпусков. Перед самой войной родилась еще одна дочь, моя мама. В страшной бедности и голоде прошли первые годы ее жизни, суровые годы военного детства.
Дедушка воевал, был дважды ранен и контужен, долго лечился в госпитале, но главное, вернулся живой. Бабушка в войну сберегла детей. Ели и траву, и ягоды, и сусликов сыновья вылавливали, и рыбачили. Спасал огород. Но главное, кормилица-корова давала молоко. И как-то выжили. На трудодни ведь почти ничего не получали, хлеб был по карточкам. В войну выручала и ручная мельница, перемолов зерно соседям, за работу брали кружку муки.
Бабушка рассказывала нам о военных годах, о голодных глазах своих детей, о смертельной усталости, о похоронке, которую принесли ей на мужа. О вдовьем отчаянии… О тех нескольких продуктовых пайках, которые выдали детям погибшего солдата, а потом отменили, врачи вытащили дедушку с того света, выходили в госпитале, и он прислал письмо. Ради детей матери выдержат все тяготы военного времени, ради мужей своих, ради Победы. Но сколько было смертей вокруг – голод, малярия, тиф, холера косили людей… Морозными зимами вымирали целыми семьями.
А после войны началась новая жизнь. В трудах и заботах, но не такая голодная. Словно второе дыхание открылось. И радость вновь вернулась в дом — родилась младшая дочь Людмила. Дедушка работал ветеринаром, а потом плотничал в совхозе, поселок строился. Дед, также как и бабушка, умел все, что требовала жизнь. Он строил дома, изготавливал мебель и домашнюю утварь, разводил скот, плел корзины, стриг, засаживал и содержал в порядке огород, вырастил яблоневый сад.
На шахте работал старший сын Андрей, дочь Анна – на ХПП. Продали одну из коров, купили швейную машинку. То-то было радости, ведь одежду бабушка шила всегда на руках, иголками да нитками. Она помнила, как уходила из отчего дома с узелком в руках, бесприданницей. Для своих дочек такой доли не хотела, готовила приданое, собирала все, что только могла тогда собрать. Дедушка сделал каждой из девчат по сундуку, куда и складывали отрезы тканей, одеяла, подушки, полотенца, рушники для их будущей семейной жизни. Старшая дочь Анна слыла самой богатой невестой в округе и на лицо пригожей. Засватана была вернувшимся с фронта парнем, родила двух дочек-погодок, старших внучек для бабушки и деда, а потом и сыночка Бог послал.
Землянка за речкой с трудом вмещала большую семью, в кухню забирали от коровы народившегося теленка. С разбега на кровати заскакивали маленькие козлята, хорошенькие, потешные. Под печкой за шторкой клушка высиживала цыпляток. При весенних наводнениях спасались на крыше. Уходя от большой воды, подальше выводили скот. Корзину с первой внучкой Ниной вынесли на гору, там же пережидали, когда отступит вода. В деревянном корыте по дому плавали забытые впопыхах поросята…
Весной река грозила большими бедами. И семья затеяла строительство нового дома в центре поселка, подальше от разливающейся реки, затапливаемых балок и оврагов. Старый дом навсегда останется родным для семьи, сюда приведет молодую жену старший сын Андрей, здесь родятся и вырастут два его сына.
Много сил, средств и здоровья забрала стройка нового дома — это был большой труд всей семьи. Слева строился дом дочери Анны, справа — дом бабушкиной сестры Фроси. Глину с соломой для саманных кирпичей месили, заливая колодезной водой. Из самана сложили стены дома, шифером накрыли высокую крышу, застеклили оконные рамы, пристроили деревянную веранду и сараи. Оба сына строили вместе с отцом.
Умелыми руками дедушки была сложена печь-голландка со множеством колодцев для обогрева нового дома, тщательно подгонялась досочка к досочке для пола, вырезались ставенки, узорные двери, мебель, этажерки для книг, рамки для вышивок, которыми моя мама украсила стены дома, и фотографий. Построена была и летняя кухня с настоящей русской печью. В ней бабушка и хлеб пекла, и пироги, и плюшки-ватрушки, варила вкуснейшие каши и борщи, томила молоко до коричневой корочки, запекала тыкву.
Этот дом стал родным младшим дочкам, младшим внучкам. Нашим гнездом, нашей колыбелью. Дедушка рано умер, сказались фронтовые ранения, война догоняла, добирала свой урожай. И бабушке, и всем нам так его не хватало! Сильного человека, хозяина, защитника. Жена пережила его на четверть века, вспоминала своего единственного, любимого мужа каждый день, часто сидела с его фотокарточкой в руках.
Летом здесь собирались внуки. Бабушка неизменно кормила нас украинским борщом, варениками с ягодой, жареной картошечкой и блинами. Варила компоты из яблок и вишен, поила парным молоком из-под коровы. По весне пеклись ею жаворонки, красились яйца, зимой готовилась кутья. В Бога бабушка верила, христианские обычаи в доме соблюдались, икона Богоматери бережно хранилась в стороне от посторонних глаз.
Мы росли в любви, в заботе и в ежегодных ремонтах дома… Летом нужно было «трусить» сажу, после чего все перестирать, перегладить, отмыть до блеска и выбелить.
Ни свет — ни заря отправлялись мы на берег реки собирать конский навоз. Сначала медленно брели по холодной росистой траве следом за мамами, а потом, окончательно очнувшись от сна, длинноногие и легкие, словно ветер, наперегонки бегали вдоль реки, отыскивая заветные кучки. Набив авоськи, еще до свету возвращались домой. Сдав свою «добычу» бабушке, отправлялись досыпать, а мамы наши колдовали над глиной, навозом, соломой, заливая водой и замешивая, как тесто. Этой смесью делали латки в облупившихся местах, замазывали все трещинки на фасаде дома, а уж потом его дважды белили известью. Разведенным в воде угольком подводился фундамент. Оконные рамы и ставенки, входные двери и веранду красили в голубой да зеленый цвета. Содержался дом женскими руками в образцовом порядке, и стоял ухоженный и красивый, как игрушечка.
Двоюродная сестренка Марина, двумя годами постарше меня, увидев знакомую навозную кучку у себя в городе, незамедлительно привела маму с намерением все это срочно собрать и отправить посылкой бабушке, не пропадать же добру! Все — в дом, в далекий родной дом!
По субботам бабуля доставала репейное масло, чтобы укреплять наши косы. Мы же старались улизнуть от этой процедуры. А уже после бани, усадив на колени одну внучку за другой, она привычно причесывала своим гребешком русые головки, бережно расправляя волосы натруженными пальцами.
Бабушка была очень доброй, никогда ни одного резкого слова ни в чей адрес не сказала. Дочери обращались к родителям уважительно и на «Вы», а нам позволялось говорить бабуле сердечное «ты», обнимать ее с разбега, усаживаться к ней под крылышко, лежать на кровати за ее спиной поближе к теплой стенке в обнимку с книжками или котом. Это было самое уютное и безопасное место на всей земле! Никогда и нигде больше я не испытывала этого чувства абсолютной защищенности от холода, бед и обид…
Когда наши мамы старались приструнить своих расшалившихся дочек, бабушка, не позволяя прекращать праздник детства, озорства и непослушания, останавливала их одной только фразой — «та вона ж дытына…» Она всегда снисходительно относилась к нашим проказам, любила нас и прощала все шалости. Много говорила с нами, может, даже больше, чем с дочерьми. Рассказывала о своей жизни, о детстве наших мам, о дедушке. Его письма, его медали, фотографии хранились, перечитывались, пересматривались. А на стене висели в рамках семейные портреты довоенного 1939 года.
Каждый год мы проведывали дедушку на кладбище, поправляли могилку, красили оградку и звезду на памятнике. В детской памяти остались только его руки. Он носил нас на своих руках, пока мог ходить, радовался народившимся внучкам — новым веточкам в его с женой семейном древе жизни.
Помню, как бабушка, собрав нас маленьких возле себя, открывала свой сундук. На откинутой крышке дедовой рукой были аккуратно записаны дни рождения всех детей, внуков и внучек — все мы были родными, жданными-желанными детьми из одного родового гнезда. К сундуку младшенькие внучки были допущены, чтобы заблаговременно поделить все, что бабушка нажила за свою жизнь — «Вот умру я, все разделите, как я сейчас укажу». Мы с удовольствием разбирали и делили содержимое сундука, пытались даже меняться пуховыми платками, покрывалами, полотенцами, но бабушка наши торги и товарообмены останавливала, все аккуратненько складывалось обратно в сундук. До наших свадеб надо было еще дожить и мы совсем не хотели, чтобы бабушка умерла хоть когда-нибудь, пусть и через много лет. Мы были счастливы, что и бабуля при нас, а мы при ней, и целый сундук нашего приданого уже в наличии.
«Пока внучка была малая, бабушка шила, варила, стирала, убирала. А как бабушка стала старая, внучка шила, варила, стирала, убирала, — приговаривала она, — все надо уметь, всех надо обогреть». Всей компанией мы помогали бабуле выбирать волоски из пуха, чесать его специальными ческами, промывать. Учила она управляться с веретеном, прясть на прялке, которую сделал дедушка. Учила вязать и строчить на машинке. И доить корову, и месить тесто. Учила петь и любить стихи. В доме было море пластинок и много музыки. На летних каникулах окрестная детвора давала концерты для соседей, каждому вручался предварительно нарисованный пригласительный билет. Наверное, она даже немножко гордилась своими «артистками», которых сама же и научила петь народные песни и частушки.
В доме всегда было тепло и уютно. Помню, как из Москвы, где жизнь кипела, я летела сюда — к тюльпанному полю, к чистейшему белому снегу, к звенящей тишине и покою, к призывно поющему на печке чайнику, к нашим яблоням в розовом цвете, к коту, мурлыкающему на руках у хозяйки, такому же старенькому, как она. К ее добрым глазам и рукам, протянутым навстречу… В те далекие годы связанный ею пуховый платок согревает меня до сих пор…
«Согнулся дом, присел на камушек, в печи – холодная зола,
Но нет уже в том доме бабушки, что каждый день меня ждала…»
Дороже отчего дома только его хозяйка – бабушка, мама. Пока живы наши родители, мы будем под их защитой. Всегда приютят и обогреют, и душу отогреют, и сердце подлечат… наши самые родные – те, которые дали нам жизнь…
Всем миром.
— Вадим, скорее, там такое! Такое случилось! Скорее приезжай на дачу, я тоже туда еду, — бессвязно кричала Алиса в телефон.
— Что случилось, ничего не понял.
— Приезжай на дачу! Эти рабочие! Они нам покрыли пол лаком и хотели быстрее высушить. Где ты их взял, этих идиотов! Я тоже поеду, на электричке. А ты меня на станции подхвати.
— Ничего не понял, Алиса, скажи яснее, в чем дело. К чему такая спешка?
— Да пожар там, Вадим, ну ведь ясно говорю. Пожарные уже тушат…..
Когда Вадим и Алиса приехали на дачу, всё уже потушили. Только дымок над фундаментом вился. А от дома ничего не осталось!
— Сделали ремонт, — Алиса бессильно опустилась на старую скамейку.
Вадим и Алиса хотели к лету отремонтировать старый дачный домик. Алисе он достался по наследству от бабушки, и при жизни она ничего не хотела менять. Домик был милый, Вадим и Алиса как поженились, последние три года постоянно приезжали к бабушке. Привозили продукты ей и её соседке Антонине. Косили траву. Вадим дрова колол, Алиса на грядках что-то сажала. Для Алисы это был дом её детства. Когда бабушка в силе была, Алису к ней каждый год на всё лето привозили.
— Вон там дядя Ваня жил, я с его внуком Димкой рыбу ловить ходила на пруд, — грустно рассказывала Алиса. Представляешь, у него тогда тоже пожар был — баня сгорела. Папа мой ему новую ставить помогал. А вон там, где бабушка Зина живёт, которую мы обычно домой подвозим, Маринка приезжала, внучка ее. Мы с ней дружили. Вообще раньше так хорошо тут было. Мои родители с соседями дружили, в гости ходили друг к другу. И мы, дети, большой компанией собирались. У костра сидели, хлеб с сосисками жарили. Болтали до полуночи, всякие истории рассказывали. А сейчас всё не так! — Алиса горько заплакала. То ли от воспоминаний, то ли от пережитого, а скорее от всего вместе.
— И где ты только нашёл этих работяг? Без договора, так, на словах. К телефону они не подходят, с них теперь и взятки гладки!
— Алиса, ну не плачь. Хорошо, что всё обошлось, все живы и на соседей огонь не перекинулся. Ну, а работяги — они хоть в службу спасения позвонили, а потом уже смылись. И за это спасибо. Что теперь делать, строиться будем потихоньку. Не можем же бы бабушкин дом бросить….. Ну не дом, а то что осталось…
— Да как, Вадим, как мы всё сделаем? Мы все этим заплатили, да на стройматериалы потратили…. И вообще, там же её вещи были. Личные. Ничего ценного в смысле денег. Но для меня — бесценные. Их не вернуть, Вадим!
— Ну Алиска, не плачь, я понимаю, но память о человеке в его делах. В сердцах его близких. Ну что делать, постараемся построить на старом фундаменте похожий на тот, прежний дом. Всё будет хорошо, вот увидишь… И не причитай, как старушка, ты что… Наши времена, наши времена.
Через неделю Алисе позвонила соседка, Антонина:
— Алиса, приезжай, тут народ собирался, просили тебе передать.
— Что передать, Антонина Павловна?
— Приезжай, не по телефону.
Алиса с Вадимом в следующие выходные приехали на дачу. Они и так собирались туда. Машину нанять — надо же убирать горелые останки дома.
— Алиса, Вадим, заходите, чайком напою, разговор есть, — крикнула со своего участка Антонина.
Зашли — на столе чай, пряники, да ещё много чего наставлено. Самовар, часики с кукушкой, мелочи всякие.
— Ой, здравствуйте, Антонина Павловна. Спасибо за приглашение.
— Да не за что, Алисочка, мы же с твоей бабушкой добрыми соседками всегда были. Да и тебя с детства знаю. И родителей твоих. В общем, народ тут подумал, да и ко мне пришли. Кто самовар принес — бабушка твоя из деревни в подарок привозила Валентине Васильевне, помнишь её? А кто часы с кукушкой принес — это твой дед сам сделал, дяде Ване подарил. Димка его принес, вспомнил. Ну и остальные, тут у нас многие бабушку твою с дедом помнят. Вот салфетки кружевные — бабушка твоя вязала. Ну тут много, на столе все не поместилось, у меня в зале весь диван завален.
Алиса изумлённо рассматривала все эти вещи:
— Антонина Павловна, они все почти как бабушкины были!
— Так они и есть бабушкины. Ее ручками вязанные. Или с душою купленные. Люди то от всего сердца принесли. Ведь, не дай бог, но с каждым такое может случиться. А ещё ведь вот что, — Антонина встала, кряхтя, подошла у буфету и достала пухлый конверт. — Вот что, Алиса, у нас ведь тут народу-то много. Так мы вот всем миром, скинулись мы. Нельзя же людей с бедой один на один оставлять! И не вздумай отказываться, нельзя это делать, когда от души. Это ведь как раньше. Как у нас всегда было принято — всем миром и дома строили, и из беды выручали.
Алиса никак такого не ожидала! Но после таких слов, чуть ли не со слезами на глазах, она приняла тот пухлый конверт. Со стеснением, но и с чувством большой благодарности. И ещё с каким-то, словно из детства вернувшимся, теплым ощущением дружеского плеча.
*****
Бабушкин домик они восстановили к осени, благо небольшой был. Спасибо, люди помогли. Кто что вспомнил, кто добро и помощь от отца Алисы. Кто бабушку вспомнил. А кому и Вадим уже успел помочь, хоть и не так давно они с Алисой женаты.
Постарались по старым фотографиям дому прежний вид придать. И хоть и видно было, что новый, но наличники резные — как у бабушки были. Остался у них ещё умелец старый — Виктор Иванович, руки золотые.
А в доме! Алиса ходила, и сердце радовалось. Как же много вещей принесли люди, которые ей опять бабушку напоминают. Просто сердце радуется.
Осенним теплым днём столы накрыли прямо на улице, в саду. Ведь в такой небольшой домик разве уместишь столько гостей? Одни заходили, другие уходили, а Алиса и Вадим старались всех, как могли, отблагодарить.
Над щедро накрытыми столами склонилась бабушкина рябина под тяжестью красных ягод. Бабушкины яблони рассыпали по траве яблоки, словно благодарили людей.
— Вадим, — Алиса прижалась к мужу, — а ведь я была не права. Времена меняются, а добрые люди всегда есть рядом. И в трудную минуту вот так, всем миром! Спасибо вам, люди добрые. Вы же знаете, наш дом всегда открыт для вас. Как и раньше, при бабушке, ведь это ее дом, — и Алиса погладила шершавые резные наличники, — спасибо……
Инет
25 лет назад 1 августа 1997 года в Москве в Центральной клинической больнице в возрасте 82 лет от сердечного приступа скончался гениальный пианист-виртуоз — Святослав Рихтер.
Святослав Теофилович Рихтер (20 марта 1915 — 1 августа 1997) — один из крупнейших пианистов XX века, чья виртуозная техника сочеталась с огромным репертуаром и глубиной интерпретаций, народный артист СССР (1961), герой Социалистического Труда (1975), лауреат Ленинской (1961), Сталинской (1950) и Государственных премий РСФСР имени Глинки (1987) и России (1996). Святослав Рихтер первый в СССР обладатель премии «Грэмми» (1960).
Рихтер — основоположник ряда музыкальных фестивалей, в том числе фестиваля Музыкальные празднества в Турени, знаменитых «Декабрьских вечеров» в Музее имени Пушкина.
Необычайно широкий репертуар Рихтера охватывал сочинения от музыки барокко до композиторов XX века, нередко он исполнял целые циклы произведений.
Заметное место в его творчестве занимали сочинения Гайдна, Шуберта, Баха, Шопена, Шумана, Листа и Прокофьева. Исполнение Рихтера отличается техническим совершенством, глубоко индивидуальным подходом к произведению, чувством времени и стиля.
Инет
Он мечтал стать дирижером, но оказался гениальным пианистом.
Стал первым в СССР обладателем премии «Грэмми».
Чудом уцелел в горниле сталинских чисток и пережил предательство самого близкого человека. Он и сегодня считается одним из самых выдающихся исполнителей XX века.
Святослав Теофилович родился в городе Житомире в семье обрусевших немцев. Когда мальчику исполнился год, семья перебралась в Одессу. Отец преподавал в Одесской консерватории и был талантливым музыкантом – играл на фортепиано и органе.
Мама Рихтера, Анна Павловна, в девичестве носила фамилию Москалёва и происходила из дворянского рода
Музыке мальчика начали обучать уже с 3-летнего возраста.
Отец Святослава сначала совмещал должность преподавателя с игрой на органе в лютеранской кирхе, но затем коллеги обвинили Теофила в «служении культу», которое не подобает преподавателю в стране победившего атеизма. Рихтеру-старшему пришлось уйти из кирхи и заняться частными уроками.
Для обучения сына времени не оставалось, поэтому в плане музыкального воспитания Святослав во многом был предоставлен себе. Живой интерес к музыке привел к тому, что юный Рихтер просто-напросто начал играть все партии, ноты к которым находил дома
Уровень его таланта не требовал академических знаний – закончив десятилетку, Святослав, ни одного года не проучившийся в музыкальной школе, стал концертмейстером Одесской филармонии.
В этот период он много аккомпанировал выездным бригадам, расширяя собственный репертуар и набирая опыт
Первый концерт юноша дал в мае 1934 года в возрасте 19 лет
В программе выступления были произведения Фредерика Шопена – композитора, чей ноктюрн стал первой пьесой, которую Рихтер научился играть. Вскоре после дебюта Святослав Теофилович был принят в Одесский оперный театр на должность аккомпаниатора.
Несмотря на объективные успехи, о профессиональных навыках Рихтер не задумывался. Поступать в Московскую консерваторию он приехал лишь в 1937 году, и этот шаг был авантюрой – у юноши все еще не было никакого музыкального образования.
В 22 года он переехал в Москву и стал учеником Генриха Нейгауза.
К тому времени Святослав Рихтер был уже абсолютно сложившимся пианистом с огромным музыкальным кругозором
Учитель Рихтера, Генрих Густавович Нейгауз, рассказал однажды о первой встрече со своим будущим учеником:
«Студенты попросили прослушать молодого человека из Одессы, который хотел бы поступить к консерваторию в мой класс.
— Он уже окончил музыкальную школу?— спросил я.
— Нет, он нигде не учился.
Признаюсь, ответ этот несколько озадачивал. Человек, не получивший музыкального образования, собирался в консерваторию!..
Интересно было посмотреть на смельчака.
И вот он пришел. Высокий, худощавый юноша, светловолосый, синеглазый, с живым, удивительно привлекательным лицом.
Он сел за рояль, положил на клавиши большие, мягкие,
нервные руки и заиграл.
Играл он очень сдержанно, я бы сказал, даже подчеркнуто просто и строго
Его исполнение сразу захватило меня каким-то удивительным проникновением в музыку.
Я шепнул своей ученице: «По-моему, он гениальный музыкант».
После Двадцать восьмой сонаты Бетховена юноша сыграл несколько своих сочинений, читал с листа.
И всем присутствующим хотелось, чтобы он играл еще и еще…
С этого дня Святослав Рихтер стал моим учеником»
Нейгауз писал об ученике: «Он смолоду обнаруживал такое великолепное понимание музыки, столько вмещал ее в своей голове, обладая при этом чудесным природным пианизмом, что приходилось поступать согласно пословице: ученого учить — только портить». Нейгауз был для Рихтера скорее старшим мудрым другом, чем преподавателем в привычном понимании слова.
Столичный дебют пианиста состоялся в 1940 году: 26 ноября он исполнил Шестую сонату Сергея Прокофьева.
Рихтер стал вторым ее исполнителем — первым был сам автор.
Затем последовал столь же ответственный концерт: исполнение прокофьевского Пятого концерта.
Об этом событии сам Рихтер писал: «Я был счастлив.
В 22 года я решил, что буду пианистом, и вот, в 25 лет, играю сочинение, которое никто, кроме автора, не исполнял».
Затем началась война, и пианист был вынужден осесть в Москве, ничего толком не зная о судьбе родителей, оставшихся в Одессе.
При каждой возможности музыкант давал концерты, а в 1942 году и вовсе возобновил деятельность.
За время войны он исколесил с выступлениями почти весь СССР,
играл даже в блокадном Ленинграде, а в это время в Одессе разворачивалась трагедия его семьи.
Отцу и матери Рихтера было предложено эвакуироваться из города – враг наступал, и оккупация Одессы становилась вопросом времени. Анна Павловна уезжать отказалась. Впоследствии выяснилось, что у женщины был роман на стороне с неким Кондратьевым, за которым она ухаживала еще до войны – мужчина якобы болел костной формой туберкулеза и не мог себя обслуживать
На деле все обстояло иначе – Кондратьев происходил из семьи царского чиновника и имел немало претензий к Советам, впрочем, как и они к нему. Мужчина планировал дождаться немцев и затем уйти вместе с ними. Теофил Рихтер не решился оставить жену в одиночестве и также отказался от эвакуации. В то время для властей это значило одно – немец ждет захвата города фашистами и метит в коллаборационисты.
Рихтера-старшего арестовали по статье 54-1а УК УССР за измену Родине и приговорили к расстрелу и конфискации имущества.
За 10 дней до взятия города Теофила Даниловича расстреляли.
Мать Святослава осталась с Кондратьевым и, когда Одессу освободили, ушла вместе с оккупантами. Затем женщина уехала в Румынию, после – в Германию и на протяжении 20 лет никак не общалась с сыном
Музыка всегда была основой жизни пианиста, возможно, благодаря ей Святослав Теофилович, при своих биографии и национальности, уцелел в обеих волнах сталинских чисток. Великий вождь был не чужд музыке, а его дочь часто ставила пластинки с исполнением Рихтера. Уважение к работнику искусства могло стать причиной того, что Святослава – и немца, и интеллигента – ни разу не арестовывали.
Когда война закончилась, к Рихтеру пришла настоящая популярность. Он победил на Третьем Всесоюзном конкурсе исполнителей, а слава ведущего пианиста была признана по всему СССР.
Казалось бы, пришло время выступлений на Западе, но этого Святославу не дозволяли – сказывалась дружба с неугодными государству людьми. Например, когда в опалу попал Сергей Прокофьев, Рихтер упорно продолжал играть пьесы композитора.
Более того, единственный опыт выступления Рихтера в качестве дирижера был посвящен творению Прокофьева – Симфонии-концерту для виолончели с оркестром.
После смерти Сталина железный занавес для Святослава приоткрылся, и музыканта выпустили играть на Западе.
Концерты в Нью-Йорке в 1960 году произвели настоящий фурор
За исполнение Второго фортепианного концерта Брамса Рихтера, первого в СССР, удостоили престижной «Грэмми»
Хотя отношения с политикой у пианиста оставались сложными
– он ничего в ней не понимал, что приводило к небезопасным курьезам.
Рассказывают об интересном и комичном факте разговора с Фурцевой
Министр культуры пожаловалась Рихтеру на Ростроповича – мол, у него на даче живет опальный Солженицын.
Святослав Теофилович ее горячо поддержал, согласившись, что это безобразие – у Мстислава ужасно тесная дача, Солженицыну лучше жить у самого Рихтера.
Пианист просто не знал, в чем дело и почему такое высказывание опасно
Репертуар музыканта был огромен – от произведений эпохи барокко до современных композиторов. Критики отмечали поразительную технику исполнения в сочетании с личным подходом к творчеству. Каждое произведение, которое исполнял Рихтер, превращалось в цельный, законченный образ.
Публика внимала Рихтеру затаив дыхание.
О личной жизни Рихтер не рассказывал ничего, хотя о его ориентации ходили небезопасные для гражданина СССР слухи.
Музыкант был женат на оперной певице Нине Дорлиак, отношения с которой начались с того, что Святослав предложил ей выступить вместе. Впоследствии они не раз давали совместные концерты.
От этих выступлений осталось много трогательных фото.
Впоследствии пара зарегистрировала брак, в котором Рихтер и Дорлиак прожили 50 лет.
Однако на пересуды это никак не повлияло. Вера Прохорова, с которой музыкант дружил много десятков лет, в воспоминаниях и интервью утверждала, что брак был фиктивным. Подозрения эти оправданы – отношения между супругами были далеки от стандартов. Они спали в разных комнатах, обращались друг к другу исключительно на «вы», детей у них не было.
Прохорова нелестно отзывалась о Нине Львовне, считая ее домашним тираном. Якобы Дорлиак отнимала у Рихтера деньги, и когда Святослав Теофилович хотел помочь Елене Сергеевне, вдове Михаила Булгакова, ему якобы пришлось занимать у друзей. Тем не менее, всю жизнь Рихтер прошел рука об руку с женой и говорил о Нине с искренней теплотой, называя не диктатором, а принцессой.
Личной трагедией Святослава стало предательство матери, которая была для него как ближайшим человеком, так и морально-этическим мерилом. Встретив Анну Павловну после 20 лет разлуки, он так и не смог ее простить, хотя и не отказывал в помощи. Но друзьям говорил просто и однозначно, что мамы больше нет – одна маска
Рихтеру было интересно работать с произведениями «без репутации», — которые мало кто знал. Нейгауз так говорит о рихтеровском репертуаре:
"Он буквально воскресил к жизни почему-то забытые чудесные сонаты Шуберта и некоторые сонаты Вебера
Стремясь на каждом концерте играть что-то новое, Рихтер сразу после выступления садился заниматься и готовить следующую программу.
В поздние годы пианист играл на концертах по нотам: ему жаль было тратить время на заучивание наизусть. «Сэкономленные» часы он посвящал изучению нового репертуара.
Одним из главных достижений Рихтера были «Декабрьские вечера» в ГМИИ имени Пушкина. Ирина Антонова, тогда директор Пушкинского музея и соавтор «Вечеров», вспоминала, как важно было Рихтеру показать людям единство культуры через синтез изобразительных искусств, музыки и поэзии. «Декабрьские вечера» до сих пор проходят в музее каждый год…
В старости Рихтера мучила депрессия. Здоровье подводило музыканта, не давая концертировать и заниматься музыкой даже для себя – пианисту не нравилась собственная игра.
После нескольких лет жизни в Париже, в 1997 году Святослав Теофилович вернулся в Россию.
Рихтер умер на родине 1 августа 1997 года, меньше чем через месяц после возвращения. Причиной смерти стал сердечный приступ, а последними словами великого пианиста стала фраза:
«Я очень устал». Похороны прошли на Новодевичьем кладбище.
