Смотрите, словно картина на стене. Что за сюжет? Старуха тут жила вековая блаженная. Зинаида. С ней две ветхие кошки и щенок приблудный без глаза.
Огород давно заглох, разве что укроп на полгряды сеяла и лука мальца. Сила её вышла уже, в шесть утра кряхтя долго сволакивала себя с кровати и весь день скособочась шаркала по полшажка по дому и двору. На улицу не совалась давно, лет восемь назад отшатнувшись от кишащей машинами дороги.
Спасибо Нюре соседке, с продуктами и таблетками выручает, раз в неделю точно зайдёт и отчитается до копеечки. Ела старуха мало и просто. Горсть грубых хлопьев овсяных в воде замочит с вечера, они к рассвету соплями поплывут, вот тебе завтрак и ужин. Знай шамкай ртом беззубым, намусоливай. На обед бульончик на куриной ноге – кастрюльки закопчёной на неделю хватало – с половинкой крутого яйца и хлебным мякишем.
Животинку тоже крупой мочёной потчевала, не на воде, на Нюркином рыбном или мясном отваре. Так и жила она давно несменяемо, дни, месяцы, годы шли под копирку. Из углов комнат тихо приглядывал за ней Никола Угодник, она жалилась ему по всем поводам, хвастала, советовалась, пела, ругала и тряпицей по четвергам бережно отирала.
Сколько таких старух по России, живут и уходят украдкой. В последнее время к ней в сарай мужички стали наведываться грязные вонючие подбитые. Журила их поначалу, идите прочь, но раз рябой с застиранным опухшим лицом цапнул её за рукав, сплюнул окурок: слышь, ба, не мелькай тут, не то я твоему кутяшу башку серпом тяпну.
Утопала в дом старуха, сгребла в кровать зверьё, взвыла бесслёзно. Никакой уж влаги в глазах не осталось. Кошки угрелись у живота, щень беспокойно нализывал глаза и щеки. В ту же ночь полыхнул сарай, Нюрка с мужем тут же выскочили, пожарных ещё из дома вызвали.
Старуха стояла в телогреечке на исподнее в своих ботах безразмерных, румянец пожарища метался на лице, а она смотрела с застывшей юродивой улыбкой. Приехали, залили, порушили. Старуху увезли на скорой. К утру она, не тронув каши на больничной тумбочке, закрыла глаза и перестала дышать.
Кошка со щенком пропали той же ночью, как их Нюра ни звала. И только седой плешивый кот Макар еще несколько дней по-домашнему сидел на пепелище подслеповато щурясь на стылое мартовское солнце.
И мало кто знал, что старуха эта — Зина, Зинаида Васильевна Аракчеева, потомок знатного русского рода, выпускница и звезда ленинградского балетного училища, любимица самой Вагановой. Её рисовали, засыпали грудой стихов и любовных признаний.
В 41-м их эвакуировали в Молотов, она подхватила инфекционный паралич и больше не смогла танцевать. Родители умерли в блокаду, в 44-м году приехала к дальней больной тётке в Иваново, выхаживала, в госпитале работала, так и осталась.
Её звали в западной прессе «госпожой Хрущёвой», но свою фамилию она с девичьей не меняла. Зачем — если её собственная биография, а то и личность были интереснее, чем у мужа?
Советские первые леди были двух типов. Либо очень активные, смелые, уверенные в себе дамы — начиная от Надежды Крупской и заканчивая Раисой Горбачёвой, либо абсолютно невидимые. Читатель вряд ли сможет сходу припомнить жён Брежнева и Андропова, а имена жён Сталина на слуху только из-за скандалов вокруг его личности.
Нина Кухарчук, супруга Хрущёва, была из первых. Поскольку годы её «карьеры» как первой леди приходятся на годы аналогичной карьеры Жаклин Кеннеди, их невольно сравнивают.
И часто не в пользу Нины Петровны. Госпожа Кеннеди и стройнее, и одета элегантнее, и выглядит очень ухоженной. Чистая правда.
Но можно сравнить их по-другим параметрам — и выиграет «госпожа Хрущёва».
Жаклин всё время зажата, выглядит неуверенно, закрыто и напряжённо.
Нина Петровна, наоборот, выглядит хозяйкой ситуации, чувствует себя раскованно, свободно двигается и свободно реагирует на собеседников — притом её нельзя было назвать невоспитанной, невежливой, бестактной, бесцеремонной.
То была именно уверенность в себе, не нуждающаяся в защитном футляре, на который похож почти каждый костюм миссис Кеннеди. И у этой уверенности, конечно же, была основа — нет, не бомба, которой Хрущёв угрожал США.
Нина родилась в семье крестьянина Петра Кухарчука в не лучшие для российского крестьянства времена — в 1900 году.
Чтобы выжить, Кухарчуки не только вели своё маленькое хозяйство, но и нанимались на работы к помещику. Один день на помещичьем огороде давал бабе 10 копеек, мужику на сенокосе — копеек 20. В 1905 году цены резко взлетели, а оплата крестьянского труда — нет, так что не стоит думать, что на эти копейки можно было разгуляться.
Когда родители в поле или на заработках, скотина, птица и огород — на детях. Нина от работы никогда не отлынивала. Собирала крапиву курам, рубила её огромным ножом — на руке остался шрам от неудачного движения лезвия.
В нужном возрасте пошла в деревенскую школу. Там всё казалось интересно, забавно, любопытно; хватала знания — как конфетки, щёлкала задачки — как орешки.
После третьего класса образование для крестьянских девочек заканчивалось. Но учитель умолял родителей: делайте, что хотите, но эта девочка должна учиться!
Отец колебался, но вдруг — хоть и девчонка, но в люди выбьется? Времена теперь новые. Двенадцатилетнюю Нину отвезли к дяде в Люблин, и она поступила в четырёхлетнюю прогимназию.
Не успела Нина проучиться и двух классов, как разразилась война. Тогда ещё говорили просто «Мировая», без номера. На окраину Российской Империи вступила австрийская армия. Многие бросились спасаться; Кухарчуки тоже.
Отец Нины уже ушёл служить. Семья встретилась с ним случайно, на одной из пересадок. Он пристроил Нину при себе, во вспомогательную часть, кухаркой. Дети помогали матери, путешествовали в обозе.
Серьёзная девица Нина забавляла командира части. Нет, этой девочке точно нужно учиться нормально, открыл он для себя, и переправил её в Киев к епископу Евлогию с письмом.
Так Нина оказалась на казённом счету в Мариинском женском училище, куда крестьянок не принимали никогда.
Но кто спросит, откуда девочка, если записывает её лично епископ? Закончив восьмой класс, здесь же Нина и осталась работать — секретарём. Пока в 1920 году в Киеве не утвердилась окончательно советская власть.
Нина горела революцией, будущим, братством и сестринством. Она записалась в партию, а партия тотчас дала задание: отослала на польский фронт.
Нина Кухарчук должна была вести агитацию в украинских сёлах. Не стоит путать современные лёгкие деньги на пропаганде и агитацию времён гражданской войны. Агитаторов отлавливали, избивали, порой пытали или насиловали, убивали. Власть старалась агитаторов вооружить, но наганов на всех не хватало.
Грамотность Нины, умение её найти язык с простыми крестьянками, острый ум заметили скоро и решили применить получше, чем отправляя на смертельно опасные задания.
Кухарчук назначили заведующей отделом по работе с женщинами в ЦК Компартии Западной Украины. На этой должности она должна была защищать права женщин, объяснять им открывшиеся для них возможности, защищающие их законы, агитировать за образование, соблюдение санитарно-гигиенических норм и труд во славу будущего.
Кроме того, должна она была инструктировать простых агитаторов, объяснять, как работать с селянками.
Должность была самую малость безопасней предыдущей. Отделами по работе женщин были очень недовольны мужья и свёкры, сотрудники и особенно сотрудницы получали угрозы, а порой и подвергались нападениям: «чтобы знали своё место», не просто избивали и насиловали, а находили способ как-нибудь особенно унизить. Но и тут Кухарчук обошла беда.
Советской власти остро не хватало образованных кадров, и крестьянка, закончившая училище, стала стремительно делать карьеру.
Её послали на шестимесячные курсы в Москву, а потом перекинули на преподавание в партийную школу в Донецкой области. Тут-то, казалось, будет она наконец в безопасности — но Нина заразилась сыпным тифом и чудом выжила. Едва встала на ноги — переслали в другое место, тоже преподавать.
Да, эта женщина привыкла смотреть в глаза не только чужим президентам и министрам, но и реальной, ежедневной опасности.
Почему бы ей не позволить себе показаться на людях без укладки и макияжа? Чувствовать себя скованной и боязливой? Во времена репрессий она одна из немногих общалась с родственниками репрессированных, и ей никто не дерзал делать замечаний.
Каждый этап жизни, который для многих женщин был финишной ленточкой, после которой движение останавливалось, так и оставался для Нины Кухарчук — этапом.
Став жить гражданским браком с Никитой Хрущёвым, молодым, забавным рабфаковцем, она приняла его детей от первого брака и родила ещё своих. К горю родителей, первеница Наденька умерла в детстве. Рада оказалась крепче.
Молодая жена, а потом и мать, даже не думала похоронить себя в трудном, не знающем электричества и водопровода, быте.
Её пригласили в Москву учиться дальше, в академии Крупской — она съездила и поучилась. Поехала потом в Киев преподавать политэкономию — что же, работа есть работа, и Хрущёв едет следом за женой.
Её карьера явно лучше, так что выбор, Донецкая область или Киев, даже не стоял.
Никиту продолжить учёбу тоже вдохновила жена. Они всей семьёй для этого отправились в Москву и долго там ютились в общежитии, пока не получили квартиру в Доме на набережной. Уже в Москве Нина родила ещё двоих детей и… Вернулась к карьере, конечно.
Война и эвакуация стали для неё мотивом искать новые пути саморазвития. Ещё со школьных лет она отлично знала украинский, польский, французский языки. В Куйбышеве пошла учиться английскому! И заговорила на нём свободно.
Став первой леди, Нина Петровна не расслабилась, не разнежилась. Натура не та. Перед ней трепетали домохозяйки, охрана, повара, водители — была требовательна, не давала халтурить и подворовывать.
Но и обидных слов для прислуги не держала. Для неё эти люди были такими же гражданами, просто на другой работе. Отказалась переезжать в Кремль — что за блажь жить во дворце советскому человеку? Так что Кремль смогли открыть для посещений.
Никита Сергеевич знал, что жена и умнее, и образованнее, и проницательнее его, и часто делился с ней стоящими перед ним вопросами — выслушивал советы.
Все знали, что если надо повлиять на Хрущёва — убеди Кухарчук. А убедить в чём угодно её было нельзя. Нужны были аргументы, нужны были доказательства, которые она станет обдумывать так и этак.
В США, разговаривая с Рокфеллером, Нина Петровна потрясла его своим пониманием экономических проблем и процессов. «Русская бабушка» (а Кухарчук было под шестьдесят) говорила на сложные темы легко, непринуждённо, увлечённо.
Во время поездки она как следует изучила сельскохозяйственные достижения Америки и потом убедила Хрущёва попробовать кое-что внедрить.
Она же хлопотала за инвестиции в сферу искусства — Хрущёв ни живописи, ни танцев, ни прочей этой непонятной культуры не понимал особенно и, хотя на словах уважал, ценил невысоко. Особенно радела она за Украину, страну своей опасной и яркой молодости.
После отставки мужа от неё отвернулись все… Нет, правильно сказать — все партийные шишки и их жёны.
Но продолжали поддерживать и навещать десятки людей совсем из другой сферы — деятели искусств, интеллигенты, старые товарищи из Донецка. По всей видимости, это её устраивало. Жаль ей было только, что мужа пережила и взрослую дочь.
Да, фамилию мужа, если честно, она взяла. Когда он перестал быть главой страны, чьей женой так лестно быть.
Потому что только теперь «Хрущёва» значило бы не «жена генсека Хрущёва», а просто женщина, которая решила стать женой пожилого гражданина Никиты Сергеевича и разделить с ним любую судьбу.
Инет
На этой этой фотографии — Нина Кухарчук (Хрущева), жена Никиты Сергеевича. Простая деревенская баба, в простенькой, нелепой одежонке. Слева — несравненная, загадочная, элегантная Жаклин Кеннеди. Раньше, когда попадалась на глаза эта фотография, испытывал неловкость за «наших» — русская бабка и светская леди. Фотка всегда служила иллюстрацией некоторого цивилизационного «ихнего» превосходства над нашей кургузостью. А вчера читал до полуночи статью из империалистического научного журнала про политические коммуникации. Наткнулся там на один абзац, в котором описывалось, как во время визита Хрущева в США, Нина Петровна, «стояла в сторонке вдвоем с Рокфеллером, и они о чем-то горячо спорили». Потом Рокфеллер вспоминал, что жена советского генсека пыталась его убедить в превосходстве социалистической модели экономики над капиталистической. Напрягло меня две вещи: стояли вдвоем. Тогда, как она без переводчика его «убеждала»? И второе: что эта бабка-простушка могла знать об экономических моделях? Зацепило. Полез искать. Обнаружил собственный пробел в знаниях. Нет, конечно же, я читал воспоминания самого Хрущева и много чего, написанного его сынком. Но образ Нины Петровны для меня остался где-то на периферии. В другом уже империалистическом издании, а потом у же в отечественных источниках узнал, что разговаривали Хрущева и Рокфеллер на чистейшем английском языке, который она прекрасно знала — начала учить его в 1938 году. А до этого выучила и свободно владела польским, украинским, французским. И вообще, Нина Петровна, в отличие от своего мужа, была прекрасно образована: до 12 лет училась в своей родной холмской школе, потом уехала в Люблин, где продолжала образование. После этого было Мариинское женское училище. В 1920-х получила образование в Коммунистическом университете им. Я.Свердлова. Ее трудовая карьера — преподаватель политэкономии в разных партийных учебных заведениях. После этого не осталось у меня никаких сомнений в том, что образ деревенской простушки для этой высокообразованной женщины был презентацией чего-то другого… Теперь, если вглядеться в это известное фото, то прочитываешь во взгляде этой «простушки» чувство уверенности женщины, которая знает себе цену. Она прекрасно знает, кто такая Жаклин — элегантная, утонченная, но… пустая и несчастная… Что она видела в жизни, чего и с чьей помощью добилась? Вот Нина ей могла бы рассказать, как служила революционному делу агитатором на Польском фронте, как… Впрочем, вряд ли Жаклин это бы поняла… И тогда всё уже кажется иначе: оказалось, что советские первые леди, жёны других высших партийных руководителей нередко на две головы превосходили своих мужей образованностью и кругозором.
Альма Терезия Пиль — одна из известнейших финских ювелиров XX века; работала в фирме Карла Фаберже, являвшейся поставщиком Двора Его Императорского Величества. Википедия Родилась: 15 ноября 1888 г., Москва, Российская империя Умерла: 15 июля 1976 г. (87 лет), Хельсинки, Финляндия
Никто из ее учеников даже и предположить не мог, кто она. Каждый день в этой школе Альма Пиль преподавала рисование и чистописание. Хорошая добросовестная учительница.
Они с мужем приехали в городок Куусанкоски в 1921 году. После революции в России пришлось несладко, их еле выпустили в Финляндию и то, спасибо Горькому. Тут стали жить скромно. Но, конечно, Альма никогда не забывала Петербург.
Отец ее был из обрусевших шведов, он рано умер, а когда-то он возглавлял московский филиал фирмы Фаберже. У деда была своя мастерская в Петербурге. Ей прямая дорога в ювелиры, только уж очень это непривычно для женщины.
Но Альму взял на работу дядя, она стала рисовать акварелью золотые изделия. Потом и сама начала что-то придумывать. Дядя оценил и сделал ее художником.
Вот тут подвернулся первый суперзаказ. Эммануил Нобель попросил изготовить на подарки 40 брошек к Новому году, причем с условием, чтобы все было «ах!». Альма сделала чудесные платиновые снежинки с алмазами. Тогда она поняла, что зима — вот ее тема.
Нобель посоветовал императору заказать пасхальное яйцо для матери именно Альме. И она не подвела, придумала действительно нечто. Зимнее яйцо, в котором пряталась весна.
Подставка — тающий лед из горного хрусталя с каплями платины и алмазов. На самом яйце тонкой гравировкой нанесен морозный узор. А внутри платиновая корзиночка с нежнейшим букетом подснежников из белого кварца и зеленого нефрита.
В это время Альма готовилась к свадьбе с Николаем Клее, семья которого владела гостиницей «Европейская». Любовь, надежды — какая милая метафора!
А сам Фаберже объяснил это императору так: «Снаружи зима, а внутри привет весны». Никогда еще царская семья не платила Фаберже за изделия таких денег — 26400 рублей. Даже императрица заревновала. Следующее яйцо, «Мозаичное», Альма сделала для нее.
В Финляндии ее называли по фамилии мужа — Альма Клее. Никто не знал ее прошлого, да она и не откровенничала. Только перед смертью, в 1976 году, рассказала племяннице Лидии.
И призналась, как всю жизнь тосковала по Петербургу, какое счастье было работать у Фаберже и заниматься таким непривычным для женщины ювелирным делом.
Я уже рассказывал о настоящей императрице, настоящей писательнице, настоящей принцессе. Сегодня расскажу о Настоящей Умной Женщине.
Ум, как известно, бывает разного калибра и профиля: практический, научный, творческий, смекалистый, «женский», поведенческий, психологический и так далее. Но, думаю, самый главный тип ума — тот, который позволяет человеку правильно относиться к жизни.
Люди нередко влюбляются в кого-то с одного взгляда. Мы, литераторы, способны влюбиться с одной фразы. Так со мной и произошло.
Я влюбился в леди Монтегю, когда работал над книгой «Писатель и самоубийство» — именно что с одной фразы. Нет, не беспокойтесь, эта дама не совершила самоубийство, для этого она была слишком умна.
Мэри была дочерью графа Пирпонта, появилась на свет в 1689 году. Почти всё детство провела в библиотеке отцовского замка — там было одно из богатейших книжных собраний Англии. Но в книжного червя или, как говорили в более поздние времена, в «синий чулок» Мэри не превратилась.
У книг она научилась главному — самостоятельно думать. В юном возрасте она оказалась в ситуации, довольно обычной для девицы той поры: полюбила одного, а отец собирался выдать её за другого. При этом с избранником сердца соединиться по какой-то причине было никак нельзя. Эта обидная для литераторов сцена запечатлена на известном полотне Вильяма Фрита
В двадцатишестилетнем возрасте на Мэри обрушилась страшная для молодой женщины, а особенно красавицы беда: оспа, лечить которую европейская медицина совершенно не умела.
Леди Монтегю выжила, но всё её лицо покрылось язвами, знаменитые ресницы выпали. Тогда она перестала появляться в свете и заставила восхищаться собой на расстоянии.
По её настоянию муж добился должности посланника при дворе султана. В Константинополе Мэри выучила язык и обычаи, впервые исследовала жизнь гарема — и издала «Турецкие письма», которыми зачитывалась вся Европа.
Кроме того она изучила восточную методику вакцинации оспы. Теперь можно было и вернуться. В Англии началась очередная эпидемия, и леди Монтегю вступила с нею в борьбу.
Начала с того, что вакцинировала свою трехлетнюю дочку. Потом предложила провести эксперимент над семью приговоренными к смерти преступниками в обмен на обещание помилования.
Они выжили и были отпущены на свободу. Затем тот же опыт был проделан над шестью сиротками из приюта (все равно дети там мерли, как мухи). Сиротки тоже выжили.
Тут уж король повелел подвергнуть спасительной процедуре собственных внуков, страна поверила в эффективность лечения, и эпидемия была побеждена.
К пятидесяти годам леди Монтегю решила, что отныне она вступает в возраст полной свободы и больше не будет считаться с условностями. Она разошлась с мужем (сохранив с ним чудесные отношения) и стала жить в свое удовольствие.
Путешествовала, общалась только с людьми, которые ей были интересны. В биографии Льюиса Кроненбергера сказано: «Она ненавидела зануд, от которых бегала, и ненавидела дураков, с которыми ссорилась».
Надо сказать, что о женщинах леди Монтегю была невысокого мнения, предпочитала общество мужчин, что неудивительно, если учесть тогдашний уровень обычного женского образования.
«Я рада, что я женщина, — говорила Мэри, — благодаря этому мне не придется обзаводиться женой». Нас, беллетристов, эта дама тоже не любила. «Сочинители романов, — говорила она, — наносят читателям двойной ущерб: воруют у них деньги и время».
Жить леди Монтегю предпочитала в сладостной Италии, а на родину вернулась, только когда почувствовала, что пора умирать — в почтенном для той эпохи 73-летнем возрасте.
На исходе жизни Мэри как-то призналась, что не заглядывала в зеркало последние одиннадцать лет. Ну, не умница?
«Человек, не умеющий быть довольным собой, вообще никогда и ничем не будет доволен». А теперь — фраза, с которой началась моя любовь к леди Монтегю.
Находясь на смертном одре, она сказала (это были ее последние слова): «Всё это было очень интересно». Вот это и называется правильным отношением к жизни
