Ее звали нежным французским именем Фанни. Каждую субботу она приходила на обед к племяннику и его семье.
Снимала в коридоре крошечные ботики, вынимала из манжеты кружевной батистовый платочек, на минуту обнажая уродливо распухшую косточку на тонком старческом запястье, промокала сухой нос с аристократической горбинкой и проходила на кухню.
Там отдавала неизменный пирог «Мечта» и шла долго и тщательно мыть руки. За собой оставляла нить запаха сухих листьев, пропитанных солнцем — любимые духи из старых запасов. Она вообще напоминала осеннюю листву — легкую, шуршащую, волнующуюся от любого ветерка.
Она была одинока — без детей, без мужа, существовавшего в ее жизни очень рано и недолго.
Всю ее семью составляла жена давно умершего младшего брата, племянник, его жена и дети. Дети ее слегка пугали, она не очень умела с ними разговаривать, да и не видела в этом смысла. Они подтрунивали над ней и насмешливо называли «тётенька».
Фанни приходила ради общения с женой брата. Они обе были большие интеллектуалки, запоем читавшие французские и немецкие романы в подлиннике, имевшие одинаковый вкус в литературе, политике и в составлении своего мнения.
Обе тонко и со вкусом подшучивали над общими знакомыми. Фанни рассказывала какие-то невероятные для Советского Союза истории про французскую оперу, про Париж, про необыкновенные наряды.
Иногда брала с собой несколько тяжелых альбомов в бархатном переплете с пряжками, пахнущих духами и полные тонких дам в огромных шляпах и роскошных платьях, кокетливо позирующих рядом с игральными столиками и белогрудых, напомаженных господ во фраках.
Потом жена брата умерла, а маленькая, неизменная Фанни, которая была старше всех, понемногу начала сдавать. Племянник посоветовался с женой и перевез ее к себе.
Она тихонько жила в своей комнате, по давно заведенному расписанию. Перед обедом обязательно обжигала хлеб над газовой конфоркой, чтобы убить микробы, суповую ложку держала в своей комнате под кружевной салфеткой, а в ящике стола долго берегла хороший бельгийский шоколад, отламывая изредка крошечные кусочки. Тихо жила, тихо, понемногу уходила…
Перед смертью слегла и перестала узнавать окружающих. Проживала какую-то свою жизнь, медленно протягивая тонкую руку к потолку и слегка улыбаясь краями губ кому-то хорошо знакомому, видимому только ей…
Умерла легко, во сне. Просто не проснулась.
Такой хрупкий, душистый осенний листок, случайно залетевший из прошлой жизни…..
Она не любила рассказывать о себе, сверстники давно умерли и всем казалось, что она всегда была маленькой, аккуратной старушкой, с батистовым платочком в манжете.
Только родные знали, что она была блестящим хирургом, прошла две войны — Финскую и Отечественную.
Что проявляла чудеса героизма, вытаскивая на себе раненых прямо под обстрелом. Что самые безнадежные случаи — это ее работа. Что награды не помещаются на одной стороне жакета.
Генерал, которому она спасла ноги от ампутации, искал ее по всему Союзу, чтобы на коленях сделать ей предложение. А она отказалась, потому что ее сердце принадлежало многим людям и своей профессии…
Как причудливо жизнь тасует людей в своей колоде. Как часто мы не знаем, с кем рядом находимся. И как нежные, тепличные цветы своими хрупкими корнями держат эту огромную, тяжелую Землю.
Мила Миллер
