А все началось как в старом анекдоте.

Помните: из ресторана вываливается пьяный, и увидев человека в золотой фуражке и в брюках с лампасами кричит: — Швейцар! Такси! Тот ему отвечает: — Я не швейцар. Я адмирал.

– Адмирал!? Тогда катер к подъезду!

В один из вечеров 1947 года в ресторане на горе Мтацминда, откуда такой прекрасный вид на Тбилиси, отмечали начало гастролей актеры Театра им. Моссовета. Фаина Раневская вместе со всеми пошла в ресторан, поужинать, но недожаренная семга ей не понравилась и она ушла.

Когда выходила ей галантно придержал дверь человек в золотой фуражке и в брюках с лампасами.

– Ах, благодарю! Здесь такие двери, что без помощи швейцара я всегда боюсь быть зажатой между створками.

– Но я, извините, не швейцар, – прозвучал слегка обиженный голос. Раневская подняла глаза. Перед ней стоял высокий, почти огромный военный.

– Боже мой! Товарищ генерал, простите великодушно!

– Я не генерал. – опять обиженным детским тоном ответил военный

– Я – маршал. Раневская внимательно взглянула на него. Она уже давным-давно не видела вот таких больших, сильных, уверенных в себе мужчин, которые могли бы так вот обижаться. Почти как дети.

– Так это сам маршал открывал мне двери? В жизни не забуду! – без всякого притворства воскликнула удивленная Раневская.

Должно быть, Толбухин был тронут искренностью актрисы, потому что немедленно предложил: – Меня ждет машина. Я могу вас подвезти. Куда вам нужно?

– Ой, что вы, премного благодарна. Но после всех ароматов ресторана мне просто обязательно нужно проветриться на вечернем воздухе Тбилиси. Или в моих волосах навсегда останется запах жареной рыбы.

Сумерки уже сгустились, в свете неяркого фонаря Толбухин как-то пристально взглянул на Раневскую и с некоторой робостью сказал: – Простите, вы очень похожи на актрису, которая играла в фильме…

– И на какую же? – спросила Раневская, стараясь скрыть разочарование. Наверняка понравившийся ей военный вспомнит фильм «Подкидыш» и уже порядком опостылевшую ей фразу «Муля, не нервируй меня».

Такая известность уже порядком достала великую актрису. Нормально не могла пройти по улице. Взрослые улыбались ей вслед, дети бегали за ней, выкрикивая: «Муля, не нервируй меня». Однажды она повернулась к ним и не выдержав проникновенно произнесла: «Дети! Идите в жопу».

Неужели и этот огромный военный сейчас брякнет про Мулю. Но тот неожиданно смутился, совсем как мальчишка. Раневская не могла не увидеть его виноватую улыбку. Словно признаваясь в чем-то нехорошем, неприличном для мужчины его ранга и звания, он смущенно ответил: – Я совсем случайно увидел сказку. Там была такая актриса… героиня. Мачеха. Мне было ее жаль. Вы похожи на нее.

– Как? – Фаина Раневская остановилась.

– Вам понравилась моя мачеха?

– Так вы – Раневская?

– Вы запомнили мою фамилию?

– Профессиональное. Они стояли друг против друга. Этот короткий диалог был для них сродни самому искреннему признанию.

Сказка вдруг невероятным образом сблизила людей, сразу оголила их чувства до той самой степени, когда всякие вопросы в отношении друг друга почти исчезают.

– Разрешите мне погулять вместе с вами? – робко проговорил Толбухин.

– С удовольствием! – весело ответила Раневская.

– С таким маршалом, который любит сказки, я готова гулять всю ночь. Весь вечер до глубокой ночи они бродили по старому Тбилиси. Гуляли, разговаривали, смеялись.

Для Фаины Раневской эта встреча буквально перевернула мир.

Перед ней был мужчина, воин, под командованием которого находились сотни тысяч солдат. Он приказывал им, посылал их в бой, вершил сотни тысяч судеб.

При всем этом неожиданно мягкий, почти робкий мужчина. Она чувствовала, что маленький романтичный ребенок сидит глубоко-глубоко внутри грозного маршала. Фаина Георгиевна была просто счастлива, что смогла увидеть его, что именно ей он, ребенок, открылся.

Они стали встречаться. «Он дивный! Он необыкновенно чудный человек», – делилась однажды Раневская со своей подругой впечатлением о Толбухине. Их встречи не были ослеплены какой-то необыкновенной страстью.

Это было больше похоже на романтические встречи двух совсем юных, неопытных студентов, где каждый дорожил внутренним миром другого, хранил его, защищал от суровой реальности окружения.

Старались оставаться вдвоем. Избегали людных мест, где оба были бы на виду. И не потому что боялись каких-то слухов и сплетен.

Им хорошо было вдвоем. Они часто и подолгу гуляли тихими вечерними улицами города.

Днем, при наличии такой возможности, Толбухин увозил Раневскую в горы. Там, возле быстрых холодных речек, они устраивали небольшой пикник, пили красное вино, говорили на самые разные темы.

Нельзя сказать, что Толбухин стал для Раневской идеалом мужчины. Но он был, пожалуй, единственным ее знакомым, о котором она никогда не говорила в игривом, шутливом, ироничном тоне.

О любом человеке она могла пошутить, найти в его характере некую черту для своей незлобивой или очень острой иронии.

Но о Толбухине Фаина Георгиевна всегда отзывалась с величайшим уважением и с какой-то невероятной материнской нежностью. Кто знает, может быть, для нее Толбухин был одновременно и мужчиной, и сыном.

В августе у Раневской был день рождения. Шел 1947 год. Много позже, когда пройдет почти два десятка лет после этого дня, Фаина Раневская в разговоре со своей подругой признается: – Милая! У меня в жизни был такой день рождения, который я могу назвать необыкновенно счастливым.

Давно… в сорок седьмом году. Но я помню его каждую минуту. Больше ничего про этот день Фаина Раневская не рассказывала. Говорила только, что ей было еще весело. И говорила про подарок, который ей сделал Федор Толбухин.

Маршал прошедший всю войну покоривший и освободивший шесть государств (больше чем кто-то из других советских полководцев) мог осыпать возлюбленную золотом, мехами, драгоценностями, трофейными шмотками…

Маршал Толбухин подарил Раневской игрушечную заводную машинку. Двое зрелых, пятидесятилетних людей, сидели на полу и играли с машинкой. Для Раневской это был самый лучший подарок – дороже алмазов и палантинов из соболей.

Прошло еще два года. Все это время они очень часто встречались. Толбухин как командующий Закавказским военным округом часто посещал Москву по делам, и тогда это были вечера, наполненные нежностью и искренним уважением друг друга.

Несколько раз Фаина Раневская приезжала в Тбилиси. Они долго не могли быть в разлуке. А в 1949 году маршал Советского Союза Федор Иванович Толбухин умер.

Федор Толбухин несмотря на кажущееся здоровье был очень больным человеком. Мало кто знает что всю войну он прошел с сахарным диабетом, под инъекциями инсулина, которые по приказу Сталина ему доставляли из Америки.

Для диабетика I группы, пройти войну это уже великий подвиг. Сколько нервов, сколько здоровья он потерял никому неизвестно. Жестокий удар судьбы Раневская приняла молча. Ей помогли с пропуском на похороны.

Мало кто узнал в тихой, скорбной женщине под вуалью, великую Фаину Раневскую. Пройдут десятилетия и Алексей Щеглов, внук лучшей подруги Раневской напишет книгу воспоминаний о своей семье.

И там будут строки о том самом дне, когда тихая и как-то потускневшая Фаина Георгиевна подарила ему самый завидный подарок: заводную игрушечную машинку… Ту самую, которую ей когда-то подарил ее любимый Феденька Толбухин.

Она умерла в 1984 году. Единственным существом, скрасившим в старости её одиночество, был пёс по кличке Мальчик — подобранная ею на улице дворняжка.

Из сети

Свадьба Пола и Линды пришлась на сложное время – начался распад Beatles. Пол впал в депрессию, и его новоиспечённой супруге пришлось приложить немало стараний, чтобы вернуть своему супругу уверенность в собственных силах.

В августе 1969 на свет появилась их дочь Мэри, и совсем скоро Пол вернулся в шоу-бизнес. Его первый сольный альбом «McCartney», который увидел свет в апреле 1970 года, открывался песней The Lovely Linda («Прекрасная Линда»).

Для Пола семейная жизнь и творчество стали неразрывны. Он даже на сцену не хотел выходить без любимой супруги. Создав новую группу, он отвёл в ней место «клавишника» Линде, которая в то время не умела играть ни на одном инструменте. Но она сказала: «Хорошо! Я буду петь с тобой, хотя никогда не пела, и буду играть на пианино, хотя никогда за него даже не садилась». Кстати, идея назвать группу «Wings» принадлежит Линде, которая удивительным образом успешно совмещала обязанности заботливой жены, домохозяйки и «клавишника». Линда родила Полу еще одну дочь Стеллу и сына Джеймса.

Пол посвятил своей любимой жене потрясающие по чувственности песни «Maybe I'm Amazed», «My Love», «No More Lonely Nights», «Calico Skies» и многие другие. В их окружении говорили, что более преданной и любящей пары в мире шоу-бизнеса, музыки, богатства и славы никогда не существовало.

инда рассказывала: «Как и у всех женатых пар, у нас бывают ссоры. Пол иногда может быть невыносим. Но даже после стольких лет совместной жизни он всегда, возвращаясь из студии или офиса, заходит к цветочнику, чтобы купить мне букет. Я знаю, что в следующем году исполнится 30 лет нашему браку, но мне иногда кажется, что мы только что поженились. Пол по-прежнему поет мне серенады, и мы с ним бродим по полям, держась за руки…»

Линда любила Пола и любила жизнь. Но в 1995 году у неё обнаружили рак груди и сделали операцию по удалению опухоли. Казалось, что болезнь отступила, но оказалось, что это не так. Через некоторое время Линде стало совсем плохо. Пол и дети не отходили от умирающей Линды ни на шаг. Но болезнь оказалась сильнее любви. 17 апреля 1998 года Линды не стало.

Пол Маккартни вместе с восемью британскими композиторами составил альбом хоралов и посвятил памяти Линды диск симфонической музыки. 10 апреля 1999 года в лондонском Royal Albert Hall он организовал «Концерт для Линды».

В открытом письме, которое Пол опубликовал после смерти Линды, он писал: «Последние два года она боролась со страшной болезнью. Это было ужасное время, но она никогда не жаловалась и жила надеждой. У нас не получилось. Линда была лучшей из женщин. Мы прожили вместе 29 лет, и она всегда останется любовью всей моей жизни». Уже позже, погружаясь не раз в новые отношения, на вопрос журналиста о Линде Пол, не задумываясь, ответил: «Мне кажется, после смерти Линды я все еще ищу ее в других женщинах. Найду ли? Не знаю…»

Любите …

У выдающегося кардиохирурга академика Владимира Андреевича Алмазова в его кабинете в клинике Первого медицинского института стояла склянка с заспиртованным сердцем. Каждый студент знал историю этого сердца.

В самом начале 50-х, когда Алмазов был ещё студентом 4-го курса Первого медицинского, в клинику института поступила девушка с подострым септическим эндокардитом. Это страшное заболевание и сейчас даёт большой процент смертности, а тогда..

Её считали безнадёжной. У девушки держалась температура под сорок, сердце отказывало. Её без особых результатов осматривали ведущие профессора и, как водится, вереница интернов. В числе практикантов был один — талантливый и внимательный..

Нет, он не предложил революционного метода лечения эндокардита, он просто влюбился — девушка была очень симпатичной. Стал каждый день наведываться в палату, носил цветы. Умирающая девушка тоже его полюбила. И стала потихоньку выздоравливать. Они поженились, родили детей, на свою серебряную свадьбу пригласили лечивших её врачей.

А когда через много лет она умирала, своё сердце она завещала Первому медицинскому институту. Чтобы помнили — больное сердце лечится сердцем любящим. Любите и будьте любимыми.

Из сети

В России не было истории любви светлей и печальней, чем любовь великой крепостной актрисы Прасковьи Жемчуговой и её «хозяина» графа Николая Шереметева.

Всякая сказка рождается из были – так или иначе. Поэтому неудивительно, что иногда жизнь напоминает сюжет, взятый будто из детской книжки. Например: полюбил знатный принц прекрасную, но бедную девушку, и так сильна была эта любовь, что плюнул он на предрассудки и женился на ней. Ну, пусть не принц, а граф. И жили они вместе недолго. Зато счастливо.

Столбовой дворянин, граф Николай Петрович Шереметев, был по-царски богат, по-рыцарски благороден и романтически влюблен в искусство. В имении Кусково, доставшееся ему от отца, он построил театр, прогремевший на всю Россию. Актерствовали в нем крепостные, которых еще в детстве отобрали по всем Шереметевским волостям за особые таланты для обучения в театральной школе музыке, пению, хореографии, иностранным языкам и, конечно, сценическому мастерству.

Николай Петрович лично подбирал репертуар и наблюдал за репетициями. Слава о его талантливых актерах будоражила весь высший свет. Император Павел, митрополит Платон, польский король Станислав II Понятовский, шведский король Густав III и прочая знать – все устремлялись в Кусково, чтобы насладиться великолепными спектаклями.

И выразить восхищение главной приме шереметевского театра – Прасковье Жемчуговой. Фамилию Жемчугова она получила по прихоти самого Николая Петровича. Отыскивая драгоценные таланты среди толп крепостной детворы, граф предпочитал именовать их соответствующе: Гранатова, Алмазов, Бирюзова.

На самом же деле Прасковья была дочкой горбатого кузнеца – «коваля», и в графский театр она попала семилетней Парашкой Ковалевой. Но уже в 13 лет разила как молния, исполняя на сцене глубоко трогательную партию Луизы из драмы Седена «Беглый солдат».

В 16 лет Прасковья Жемчугова заслуженно считалась примой театра, гипнотизируя зрителей проникновенной драматической игрой, необыкновенной для столь юной девушки, и гибким лирико-драматическим сопрано. Жемчугова с легкостью перевоплощалась из трагедийной героини в комедийную болтушку, или в юношу-пажа – стройная хрупкая фигурка ей это позволяла. И всегда срывала бурные овации.

Но когда она появлялась на сцене в образе Элианы из оперы «Самнитские браки» Гретри – зал заходился в общем рыдании. Она была под стать Шереметеву. Да, прекрасное музыкальное образование, блестящее владение иностранными языками, внешнее изящество и светлая красота… Но разве дело в этом? Тождественность душ – вот первопричина глубокой страсти графа и горячей взаимности крепостной актрисы.

Гармоничная, тонкая, щедрая – Жемчугова была слеплена из того же, графского, материала. И только по земным законам стояла ниже его. Шереметев дал обет – если уж он не может жениться на возлюбленной, он не женится ни на ком.

После смерти отца Николай Петрович открыто перебрался в специально построенный для Прасковьи дом в Кусковском парке. Все знали об их отношениях – никто не осуждал. В те времена влюбленности помещиков в молоденьких крепостных распространялись повсеместно. А заподозрить Прасковью Жемчугову в каком-либо корыстном интересе было бы почти кощунственно – настолько непорочным был весь ее образ.

Однако в 1797 году, после того, как графу было пожаловано звание обергофмаршала императорского двора и ему пришлось переехать в Петербург, высшее общество разволновалось. Баснословно богатому Шереметеву исполнилось 37 лет, он был холост, да к тому же сердечен и хорош собой.

Завиднейшая партия! Только отчего-то светские увеселения ему неинтересны, а в петербургском доме он живет с крепостной актриской! Это в Кускове Прасковью возносили на Олимп – в расчетливом Петербурге, где бал правили связи и происхождение, свет отзывался о ней не иначе как о дворовой девке.

А между тем, граф страшно тяготился осознанием вины перед своей любимой. Северные ветры Петербурга подорвали ее здоровье – Прасковья потеряла великолепный голос. К тому же, у нее обострился наследственный туберкулез. Давно получившая от графа вольную, Жемчугова оставалась простой содержанкой – и горечь этого положения убивала ее.

Воспользовавшись государевой благосклонностью (и присочинив легенду о Прасковье Ковалевской из рода польских шляхтичей!), Николай Петрович удостоился во всех смыслах царского подарка – Александр I подписал специальный эдикт, дававший право графу Шереметеву жениться на Прасковье Жемчуговой.

Венчание, состоявшееся 6 ноября 1801 году, было тайным. Темная карета быстро подъехала к приходской церкви Симеона Столпника и торопливо увезла графа, новоиспеченную графиню Шереметеву и скромных свидетелей их брака.

Николай Петрович никому не открывал, что женат. Несмотря на императорское одобрение, Прасковью Шереметеву не приняли бы в высшем свете – звание актрисы было ничуть не лучше статуса бывшей крепостной, ведь в то время даже хоронили актеров за кладбищенской оградой.

«Для большинства женщин свадьба знаменует начало новой жизни. Для Параши она оказалась финалом ее драматического земного пути. Зная о своем скором конце, Прасковья вымаливала у Бога право сделаться матерью. Она не могла уйти, не отдарив мужа за всё – за то, что дал ей счастье узнать любовь, единственную и неразменную, и за то, что свой трудный выбор он все-таки сделал в пользу их брака.

Граф дал ей всё, что имел: привязанность, титул, богатство. Теперь ее черед»… Беременность Прасковьи Ивановны протекала вполне благополучно, она родила мальчика, которого нарекли Дмитрием – в честь святого Дмитрия Солунского.

Естественно, такой непредвиденный поворот ошеломил всю алчную родню, радостно смирившуюся с тем, что Николай Петрович уже не оставит после себя прямого наследника. «Отменный штукарь наш старший родственник», – заметила в мемуарах Анна Семеновна Шереметева.

Николай Петрович окончательно закрепил за собой звание безумца, которого он удостаивался за глаза всю жизнь. Впрочем, волновало ли его это, если на двадцатый день после рождения сына умерла его любимая Прасковья…? …

Прасковья Жемчугова умерла 23 февраля 1803 года, ей было тридцать пять лет. Граф Шереметев известил высший петербургский свет о дне, месте и часе похорон: Разумовских, Строгановых, Трубецких, Толстых, Гагариных, Щербатовых, Дом Шереметевых , Урусовых, Куракиных, Волконских, Олсуфьевых… Но на похороны никто не пришел.

Когда Шереметев выходил из усыпальницы, он, осознав, что больше никогда не увидит свою любимую, впал в беспамятство. Лишь через несколько дней граф пришел в себя.

«Его мысли неотступно остаются с женой. Графа часто видят в небольшом павильоне рядом с домом на Фонтанке, где любила уединяться Параша», — пишет Л. Третьякова.

Скоро по велению Шереметева здесь поставили памятник из розового мрамора, в надписи на котором Параша впервые названа супругой. Французские строки гласили: — Мне чудится, возле обители старой Витает любимая тень К ней сердцем стремлюсь, Но она ускользает, Печально венчая мой день… Роды вместе с туберкулезом нанесли смертельный удар по этому, сильному духом, но очень хрупкому организму.

Шесть лет, на которые ему суждено было пережить жену, Николай Петрович строго следовал ее воле: растил сына, помогал нищим, положил капитал на выдачу приданого бедным невестам, построил Странноприимный дом (ныне – НИИ им. Склифосовского). Последние годы он провел в Петербурге, в Фонтанном доме.

1 января 1809 года Николай Петрович скончался. «В жизни у меня было всё. Слава, богатство, роскошь. Но ни в чем этом не нашел я упокоения. Помни же, что жизнь быстротечна, и лишь благие дела сможем мы взять с собой за двери гроба» — сказано в его завещании.

Благотворитель и меценат Николай Петрович Шереметев получил от Сената золотую медаль за щедрую и бескорыстную помощь бедным. А между тем сам он был крайне скромен в оценке собственных заслуг и равнодушно относился к придворным званиям, называя себя «простым добрым человеком».

В мемуарах очевидца мы читаем: «…Хоронили в простом гробу известного своей благотворительностью графа Н.П.Шереметева. По воле усопшего, все деньги, которые должны были пойти на богатое погребение, примерное его званию и большому богатству, были розданы бедным».

Шереметев и Жемчугова похоронены в Петербурге в фамильной усыпальнице графов Шереметевых в Александро-Невской Лавре.

.Параша, умирая, просила свою подругу по театру, бывшую танцовщицу Татьяну Шлыкову-Гранатову вырастить ее сына. Театр к тому времени был распущен.

Татьяна Васильевна Шлыкова-Гранатова стала воспитательницей юного графа-сироты. Можно предположить, что она много рассказывала ему о рано умершей матери.

Много лет тому назад в Петербург приезжал из Парижа нынешний граф Шереметев. Он сказал в интервью замечательную фразу: » Во мне течет половина крови графа Шереметева, а вторая половина — крепостной крестьянки Прасковьи Ковалевой-Жемчуговой, моей прапрабабушки. Мы это не забываем.»

Из сети